Эрнест Лависс - Том 4. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть вторая
Сеймы 1825 и 1830 годов. Сеченьи и Надь. Эти два сейма носят как бы подготовительный характер. Ими руководили два оратора, в такой же степени проникнутые консервативными идеями, как и патриотизмом: ветеран оппозиции 1807 года Надь и граф Стефан Сеченьи, представлявший собой в пышном костюме магната великолепную романтическую фигуру. Король признал, что были совершены кое-какие беззакония, и обязался впредь не взимать других налогов, кроме вотированных сеймом, и созывать сейм не реже как раз в три года. Сеченьи в восторженной речи прославлял учреждение венгерской академии как великое национально-историческое и литературное событие. Затем он в своих брошюрах, озаглавленных Кредит и Мир, направлял своих соотечественников на путь прогресса, достигаемого при помощи политической экономии и мудрой свободы.
Под влиянием событий, разыгравшихся в Париже в июле 1830 года, снова пришлось созвать сейм. Двор вздумал увеличить состав мадьярских полков и вместе с тем заблаговременно короновать эрцгерцога Фердинанда. Это было исконное средство, которым власть пользовалась для того, чтобы подогреть в народе преданность престолу. Церемония действительно была устроена в таком духе. Надь сам считал демократию главной опасностью, грозящей Венгрии. Но ни он, ни его товарищи-депутаты не желали подчинить либеральную Венгрию неограниченному правительству. Даже среди магнатов верхней палаты, гораздо более проникнутых придворным духом, трансильванский богатырь барон Весселени произнес следующие слова, внушенные духом гуманности и равенства: «Когда речь идет не о хлебном или денежном поборе, ни даже о существовании тех, кто сейчас обсуждает здесь этот вопрос, а о свободе и крови бедного народа, то собрание в праве требовать, чтобы ему была доказана необходимость проектируемого воинского набора». Сейм разрешил набрать дополнительный контингент в 20 000 человек лишь в случае оборонительной войны.
Этим и ограничилась почти вся деятельность второго сейма, так как губернатор отложил реформы «до более спокойного времени». Эта давно знакомая тактика возмутила Надь: «Рассмотрение жалоб, представленных еще предыдущему сейму, теперь откладывается до следующего. Так дело идет испокон века: правительство по одному пункту удовлетворяет нас, по всем остальным требует отсрочки и, добившись того, что ему нужно, распускает сейм».
Промежуток между этим и следующим сеймом заполнен был двумя делами из области внешней политики.
Мадьяры не могли оставаться безучастными при виде невзгод, постигших Польшу. Барский комитат письменно обратился к императорскому двору с увещанием помочь полякам в память услуги, некогда оказанной Собесским[37] венским и венгерским христианам. Дело ограничилось, разумеется, помощью со стороны нескольких добровольцев. Но соседство русской армии занесло в Венгрию холеру. Под влиянием паники и невежества страсти, издавна дремавшие в крестьянской душе, вырвались наружу. Кое-где разнесся слух, что помещики и врачи отравили колодцы, и в некоторых местах вспыхнуло страшное крестьянское восстание, поставившее на очередь вопрос об уничтожении феодального строя. В то же время развивались предприятия, характеризующие мирный прогресс и возникшие по почину Сеченьи: навигация по Дунаю, сельскохозяйственные конкурсы, экономические общества, литературные кружки и клубы.
Новоклассическая литература. Это умственное движение, начавшееся в 1808 году, длилось приблизительно до 1840 года. Карл Кишфалуди, глава кружка Аврора, является истинным основателем венгерской драмы и комедии на туземные сюжеты. Но самая прекрасная мадьярская трагедия — Банк-Бан Ка-тоны (1819). В 1824 году появляется Вёрёшмарти, величайший поэт Венгрии; его Бегство Залана и его Созат (1836) — венгерская Марсельеза— положили основание величавому эпосу и возвышенной лирике. Цуцор, Дебречени и Гарай также воспевали героическое прошлое в Венгрии. Тем же интересом к истории были вызваны работы Стефана Хорвата и написанные по-немецки Обзоры истории Венгрии Энгеля и Фесс-лера. Мы уже видели и еще увидим дальше, какие успехи сделало ораторское искусство.
Сейм 1833–1836 годов; новые ораторы. Новому сейму, созыв которого замедлился из-за холеры, суждено было заложить основы новой, либеральной Венгрии. Республиканец Валог, Бёти, «мадьярский Дантон», молодой филантроп Безереди, освободивший своих крестьян и построивший для них школы, поэт Кёльчей и либеральный консерватор Деак принесли с собою новые идеи. Молодой Кошут, один из тех, кого называли «делегатами отсутствующих», т. е. тех, что присутствовали на заседаниях без права голоса, придумал способ изо дня в день оповещать общество обо всем происходящем на сейме. Он незаметно записывал наскоро наиболее интересные места каждой речи, а вечером на основании этих записей набрасывал живую картину прений, которая затем во множестве копий, печатных и рукописных, распространялась по всей Венгрии. Разумеется, это писалось по-венгерски, как и в палате депутатов теперь все речи произносились по-венгерски. Только некоторые магнаты еще желали употреблять официальную латынь. «Разве мы — римский сенат? — спрашивал Кёльчей. — Нам говорят, что уже восемь веков латинский язык неразрывно связан с нашей историей, — недурной довод! Как независимая нация мы хотим пользоваться нашим родным языком… Вы защищаете права дворянства, но о каком дворянстве вы говорите? Дворянство бывает разного рода: вас 500 магнатов, мы же — представители 700 ООО дворян». А позади этого многочисленного мелкого дворянства, выступавшего в лице нижней палаты против олигархии верхней, формировалась истинная демократия — простой народ.
Между тем венгры не могли пройти молчанием крушение Польши. Один депутат предложил надеть траур по ней, подобно тому как короли носят траур по королю. Другой указал на опасность для Венгрии падения конституционного режима в соседней стране. Этот депутат заявил, что в его комитате 30 ООО человек, готовых к походу, а первый спрашивал, неужели венгры будут равнодушно смотреть на агонию целого народа. Это были благородные, но платонические речи. Палату ждало другое, более настоятельное дело.
Смягчение феодального режима. В течение XVIII и в начале XIX века австрийское правительство относилось к крестьянам, в общем, внимательнее, нежели либеральная оппозиция. Теперь они поменялись ролями: «Правительство, — сказал Кёльчей, — желает феодального регламента, мы хотим создать нацию. Пусть народ пользуется правами собственника и правами гражданина! Пусть конституция покровительствует 10 миллионам граждан, а не 700 000!» Это общенациональное примирение отнюдь не улыбалось Меттерниху: опираясь на верхнюю палату, он предложил депутатам представить проект не столь радикальный, как первый, который сводился к следующим основным постановлениям: передача земли крестьянам путем выкупа, гражданская свобода, облегчение барщины и оброков. Но либералы настаивали на своем проекте именно потому, что правительство высказывалось против него.
В заседании 10 ноября 1834 года были произнесены памятные слова: «Наша обязанность как законодателей, — сказал Деак, — двоякого рода: помогать крестьянам в испытываемой ими сейчас материальной нужде, но также готовить им и более достойное будущее путем предоставления им земли и свободы. Этого-то и не хочет допускать правительство, столь поглощенное заботой об улучшении участи крестьян. Материальные улучшения не составляют и половины того, что должно сделать. Действительно страна процветает лишь тогда, когда в ней обрабатывают землю свободные руки; действительно она сильна, — когда свободные руки защищают ее независимость». «Нищий народ, — сказал Кёльчей, — всего грознее: неимущее население Парижа свергло Людовика XVI… Правительство, по видимому, не понимает, что времена изменились. Теперь приходится говорить уже не об интересах какой-нибудь одной касты, а о тех благах, в которых заинтересованы все, — о свободе и собственности». Оратор дорого заплатил за эти речи. Его избиратели в Сатмарском комитате, под давлением магнатов, прислали ему новый наказ, что было равносильно отнятию у него мандата. Газета Кошута, сообщая об этой отставке, вышла в черной рамке. «Мы хотели, — сказал Кёльчей в своей прощальной речи, — осуществить законным путем тот прогресс, который в других местах стоил потоков крови».
Этим насилием аристократия добилась только того, что стала крайне непопулярной. Даже Надь осудил «олигархию, бич конституции, народа и даже дворянства, поместья которого она непрерывно поглощает». Балог заявил, что верхняя палата совершенно убивает национальное дело, что для этих людей «народные слезы, текущие ручьями, не более как вода». Балог преувеличивал; сторонники реформ достигли в 1835 году серьезных результатов: над крестьянами перестал тяготеть произвол помещика, бывшего до сих пор и истцом, и судьей; они приобрели право, продав свой «узуфрукт»[38], бросать свою землю; приобрели также право покупать землю в полную собственность, не нарушая, однако, феодальных прав помещика; их материальные повинности были сокращены. Теперь им уже не приходилось нести расходы по содержанию сейма, которые до сих пор целиком падали на них. Это был первый шаг к равенству в отношении налогов. Другой аналогичный успех был достигнут благодаря Сеченьи: когда был построен мост между Будой и Пештом, то дворян обязали платить за переход наравне с прочими сословиями; таким образом, эта крупная затея, имевшая большое торговое значение, послужила и делу демократизации страны.
