Гарун Тазиев - На вулканах
При спуске в кратер мы обратили внимание на то, что стальной трос к которому был прикреплен грузовой крюк большой лебедки, свободно висит у стены. Между тем, накануне мы натянули его, сколько могли, подальше от стены и внизу зацепили крюк за большой камень. Сейчас вид болтавшегося троса внушал беспокойство. Что могло произойти? Объяснение ждало нас внизу: трос лопнул в двух метрах от камня, за который был зацеплен, причем оборвала его вулканическая бомба. Она лежала по соседству и ее участие в деле не вызывало сомнений: когда бомба обрушилась на натянутый трос она была так вязка что облепила его, прежде чем порвать. Все произошло в какую-то долю секунды. За долгие годы хождений по вулканам мне еще не приходилось наблюдать столь курьезного зрелища: Курт и Джо подняли вулканическую бомбу килограммов в тридцать за стальное "ушко", навечно впаявшееся в породу...
После этого инцидента мой оптимизм сильно пошел на убыль. Особенно обидно было думать о неудаче, стоя на краю колодца и жадно вглядываясь в лавовое озеро. Оно тяжко ворочалось и вздыхало, на его пурпурной поверхности вспучивались огромные пузыри и, лопаясь выбрасывали голубоватые эманации. Из щелей по соседству время от времени вырывались струи газов даже сверху на глаз было заметно под каким напором они выходили и как высока их температура - какое заманчивое "лакомство" для вулканолога.
Да, все это было прекрасно но вулкан только что продемонстрировал, насколько он может быть грозен. Риск непоправимых последствий перевешивал манящий зов лежащего у ног чуда природы.
И все же наотрез отказаться от спуска было не так просто. Никто бы не стал оспаривать моего решения, поскольку в этой области я обладал самым большим опытом. С другой стороны именно благодаря опыту я знал, во что обошлась наша экспедиция. Ее главной целью, ради которой в группу включили такое количество людей, был отбор проб и проведение замеров в активном жерле. Отказаться от нее можно было только в крайнем случае перед лицом неопровержимых доказательств неосуществимости спуска или сопряженной с ним крайней опасности. Бросить все и уйти представлялось до боли обидным...
Дилемма не давала мне покоя. Последовавшее за описанным происшествием 27-часовое затишье опять потянуло чашу весов в другую сторону. Если взрывы в течение двух суток будут такими же нечастыми, может, стоит попробовать втроем спуститься к озеру? Даже огромная, в тонну глыба мягкой лавы, которую вулкан швырнул ночью (при ярком солнце, разумеется!) по соседству с палаткой Фила, не убедила меня окончательно отказаться от идеи. Тот факт, что глыба пролетела 600 м, доказывал лишь одно: сила взрывов бывает огромной. Это ничего не добавляло к исходным условиям дилеммы, поскольку и куда более скромные проявления опасны для людей, находящихся в жерле. В тех редких случаях, когда нам удавалось заметить взрыв, мы видели, что ударная волна, заполнив цилиндр двухсотметрового колодца, в ту же секунду выплескивалась вверх на 120 м... Нет, экспериментировать с воздействием подобного удара на человеческий организм лучше не стоило.
Бдительные особы
Итак, с каждым новым взрывом надежда прослушать пульсирующее сердце вулкана то просыпалась, то вновь угасала. К моим сомнениям примешивались исторические реминисценции, показывавшие, какой ценой приходится платить в этой части света за ошибки руководителей экспедиций.
9 января 1909 г. Шеклтон, Адамс, Уайльд и Уилсон достигли 88o23' ю. ш. Южный полюс лежал перед ними в каких-то полутора градусах! Оставалось одолеть меньше 180 км по ровному плато. Все жуткие орографические препятствия были уже преодолены и остались за спиной. И вот тут Шеклтон, человек редкой энергии и целеустремленности, годами живший одной-единственной мечтой - покорить Южный полюс, поворачивает назад: остававшийся у них запас провизии не позволил бы им вернуться, реши они пройти намеченный маршрут до конца.
Три года спустя Скотт, Отс, Эванс, Боуэрс и Уилсон - тот самый Уилсон, что был вместе с Шеклтоном, и те самые Уилсон и Боуэрс, что проделали "самый жуткий поход" ради яиц императорских пингвинов - достигли полюса. И погибли на долгом пути назад. Сначала Эванс, потом Отс, пожертвовавший собой в тщетной надежде спасти троих оставшихся, и наконец трое оставшихся... Воспоминания служили историческим фоном моим раздумьям об обстоятельствах, в которых оказываются люди, бросившие вызов природе. Это уже не "победа или смерть", это - победа и смерть или поражение и жизнь...
О цене осторожности свидетельствуют нападки, которым подвергся норвежец Борхгревинк, первый путешественник, ступивший не на ледовое поле, а непосредственно на антарктический материк (это произошло в 1895 г. возле мыса Адэр, открытого за полвека до того Джеймсом Россом). В 1899-1900 гг. Борхгревинк руководил первой зимовкой на континенте. Она прошла в очень тяжелых условиях. Следующим летом Борхгревинк с двумя спутниками совершили поход по шельфовому ледника Росса, дойдя до 78o50 ю. ш., "самой южной точки", достигнутой к тому времени. По возвращении в Англию (экспедиция, которой руководил энергичный норвежец, была британской) Борхгревинка жестоко отчитали за то, что он повернул назад, а не двинулся дальше к югу: упустить возможность в первом году нового века добраться до восьмидесятой параллели! При этом не учитывалось, что кто-то из них, а то и все трое, могли не вернуться из похода. Право на решение должно принадлежать людям, непосредственно участвующим в деле, а не "генералам", заседающим в штабах или торговой палате, не влиятельным особам, будь то президенты научных обществ или университетская профессура.
Одним из тех, кто наиболее агрессивно вел себя по отношению к Борхгревинку (а несколькими годами позже к Шеклтону), был президент Королевского географического общества Клементс Маркхем. Сам он, совершив в молодости несколько коротких экспедиций на развалины инков в Перу, сделал блестящую карьеру в качестве заседателя в различных комитетах могущественного Географического общества Великобритании, удостоился многих почестей и наград, прожил долгую спокойную жизнь. Характеристику сэра Клементса, оставленную Лоуренсом Кэрвеном в замечательной "Истории полярных путешествий", с полным правом можно отнести ко всякому, кто поставит природный ум на службу честолюбию. А уж добравшись до власти, подобные лица цепляются за нее руками и ногами. "Маркхем - пишет Кэрвен, - обладал тактическим талантом, умением плести тончайшую интригу и терпеливо выжидать момента, пока бразды правления окажутся у него в руках".
Маркхем невзлюбит Борхгревинка в первую очередь потому, что тот не был англичанином, а в высших кругах охотно культивируют шовинизм, и еще потому, что тот не был офицером королевского флота, а это в глазах сэра Клементса являлось непоправимым пороком. Тем же пороком страдал и Шеклтон, причем он усугубил его еще пуще, став соперником капитана Скотта, любимца Маркхема, для которого сопротивление волеизъявлению начальства было сродни бунту на корабле. Соответственно Маркхем сделал все, что в его силах, дабы помешать вначале экспедиции Борхгревинка а затем Шеклтона.
С годами влиятельные особы укрепили свое влияние, а отношения, которые были характерны для тех далеких лет не редкость и в наши дни. Прежде чем дело дойдет до преодоления природных препятствий, приходится продираться сквозь препоны, воздвигнутые бонзами от науки.
Я вспоминал о своих прославленных предшественниках, думая о дилемме, поставленной передо мной Эребусом. Конечно я не собирался идти на риск только ради того, чтобы потом не подвергнуться критике со стороны представителей научных инстанций - прежде всего потому, что не считал их компетентными. Не собирался я ставить ребят в опасное положение и ради интереса, пусть очень большого, который представляли эруптивные газы. С другой стороны, невыносима была мысль уехать несолоно хлебавши, когда имелся шанс спуститься и добыть вожделенные пробы! Мы столько мечтали о них, столько уже потратили сил, начиная с малоприятного выбивания кредитов и кончая обморожениями не говоря о доставке в кратер оборудования и аппаратуры. Нет, право слово, быть на Эребусе и не заглянуть в него - чистое безумие... Каждый новый период продолжительного затишья пробуждал очередной всплеск надежды.
Отпраздновали рождество. В полночь во франкоязычной кухне-столовой, а в полдень в англоязычной. Четырнадцать здоровых парней в "парадной зале" радиусом меньше двух метров сидели в прямом смысле тесным кругом; царило дружеское веселье. Обычно во французской палатке был французский стол, а в новозеландской - британский. Правда блюда одной и другой кухни не особенно отличались: провизию брали из общего запаса - мороженое мясо и овощи, сухое картофельное пюре, сыр, масло, галеты, шоколад, варенье, фрукты (сушеные или в сиропе). Способ приготовления тоже был примерно один и тот же, но беседа за едой на родном языке дает большую релаксацию, если можно так выразиться. Тем не менее ежедневно каждое "землячество" непременно приглашало одного-двух иностранцев к своему столу. Это было важно для сохранения общего духа экспедиции, где чужими были только языки.
