Борис Башилов - Робеспьер на троне
"...Основа царя Максимилиана - страсти непокорного царевича, замученного за веру собственным отцом... Царь Максимилиан - да ведь это царь Иван и царь Петр. Непокорный и непослушный Адольф - да ведь это царевич Алексей, весь русский народ".
Есть свидетельства современников, что приказной Докукин, обличавший Петра в измене, перед казнью будто бы сказал Петру:
"Ежели, Государь, казнишь сына, то падет сия кровь на весь род твой; от главы на главу, до последних царей. Помилуй царевича, помилуй Россию".
Петр не помиловал ни Царевича, ни Россию.
"В России когда-нибудь кончится все ужасным бунтом и самодержавие падет, ибо миллионы вопиют к Богу против Царя, извещая об убийстве Царевича Алексея, - писал из Петровского парадиза Ганноверский резидент Вебер". Так именно и случилось.
XXV. ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ СОВЕРШЕННОЙ ПЕТРОМ АНТИНАРОДНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
I
"Умер великий преобразователь, - пишет советский историк В.
Мавродин в написанной им биографии Петра I, - но Россия стояла в зените своей славы и могущества". Подобная оценка В. Мавродина совпадает с оценками всех крупных русских историков. Посмотрим, в чем же закончилось это нахождение России "в зените славы и могущества".
Историк Соловьев сравнивал великую, по его мнению, деятельность Петра с "бурей, очищающей воздух". И. Солоневич в своей книге о Петре иронически замечает:
"Освежение? Это Остерман и Бирон, Миних и Пален - освежение?
Цареубийства, сменяющиеся узурпацией, и узурпации, сменяющиеся цареубийствами, - это тоже "освежение"? Освежением является полное порабощение крестьянской массы и обращение ее в двуногий скот?
Освежением является превращение служивого слоя воинов в паразитарную касту рабовладельцев?" Действительно нечего сказать, хорошенькое "освежение"! Русский народ до сих пор расплачивается за это освежение.
Соловьев утверждал, что "Петр оставил судьбу России в русских руках".
А. Ключевский заявляет, что после смерти Петра "немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, забирались во все доходные места в управлении. Вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа".
Великими людьми русской истории Ключевский признавал только трех деятелей: святого Митрополита Филиппа, обличавшего Иоанна Грозного, Петра I и графа Сперанского. И он же пишет:
"Немцы, после десятилетнего своего господства при Анне Иоанновне, усевшись около русского престола, точно голодные кошки вокруг горшка с кашей и достаточно напитавшись, стали на сытом досуге грызть друг друга"...
Возникают вопросы: каким образом Курляндско-Брауншвейгский табор, смог собраться на берегах Невы вокруг русского престола? Раз это было так, то можно, не боясь ошибки, утверждать, что кровавая петровская революция кончилась ничем. Все реформы производились, по объяснению историковзападников, с целью спасти Россию от участи быть покоренной немцами. А на самом деле, сразу после смерти Петра, Россия стала добычей немцев, а русские верхи пошли в духовную кабалу к Западу. То есть, свершилось то, чего больше всего боялся Александр Невский. Русь попала в духовное рабство к Западу.
II
Глубочайший овраг начинается с маленькой трещины в земле. Ошибка, совершенная государственным деятелем очень часто вырастает впоследствии в гигантскую катастрофу. В своем жизнеописании отца Петра I, историк Костомаров делает правильный вывод. "В истории, как в жизни, раз сделанный промах влечет за собою ряд других, и испорченное в нисколько месяцев и годов, исправляется целыми веками".
Как на пример поразительного антиисторического подхода, можно указать на следующее заключение Ключевского:
"С поворота на этот притязательный путь (то есть путь Петра Первого), государство стало обходиться народу в несколько раз дороже прежнего и без могучего подъема производительных сил России, совершенного Петром, народ не оплатил бы роли, какую ему пришлось играть в Европе".
Возникает вопрос, а для чего это русскому народу нужно было во что бы то ни стало играть какую-то роль в Европе? Разве немцы развивали свое государство для того, чтобы играть роль во Франции, а французы в Германии. Неужели для этой роли необходимо было, чтобы русский народ изнывал в непосильных тяготах на содержание непомерно разросшегося бюрократического аппарата и безумных трат на фабрики и заводы, большинство которых прекратило свое существование вскоре после Петра I.
Ведь сам же Ключевский двумя страницами ранее, подводя итог "достижениям" новой, европеизированной Петром I, России, пишет:
"Все эти неправильности имели один общий источник несоответственное отношение высшей политики государства к внутреннему росту народа: народные силы в своем развитии отставали от задач, становившихся перед государством, вследствие его ускоренного внешнего роста, духовная работа народа не поспевала за материальной деятельностью государства. Государство пухло, а народ хирел".
Таков был итог Петровской революции - "государство пухло, а народ хирел". Вот к чему привело стремление играть роль в Европе, вместо того, чтобы планомерно развивать политические и экономические силы страны.
Но признавшись, что итогом деятельности Петра и созданного им направления, при котором правители больше старались играть роль в Европе, чем заниматься улучшением жизни народа, было подчинение внутренних интересов вопросам внешней политики государства, Ключевский, как и все видные русские историки, отнюдь не применяет того критерия к революционной деятельности Петра I, который применяет Костомаров к Московской Руси, замечая, что "в истории, как и в жизни, раз сделанный промах ведет за собой ряд других и испорченное в несколько месяцев и годов, исправляется целыми веками".
Ключевский, как и все другие русские историки, принадлежал к лагерю русской интеллигенции, исторически порожденной революцией Петра и потому не желал осуждать своего духовного отца. В результате в русской историографии восторжествовал принцип двух критериев: один критерий применялся при оценке Московской Руси и другой для Петровского периода. За что осуждали Московскую Русь, за то хвалили Петербургский период. Короче говоря, вместо того, чтобы руководиться исторической истиной, историки стали руководствоваться своими политическими симпатиями и антипатиями. История была заменена политическими соображениями.
У большевиков тоже "государство пухнет, а народ хиреет". Возникает естественный вопрос, как же разобраться, когда же бывает хорошо и когда плохо, "когда государство пухнет, а народ хиреет". И можно ли вообще государственных деятелей, доводящих государство и народ до такого состояния называть "Великими" или "гениальными". Ни дореволюционные, ни советские, ни эмигрантские историки на эти вопросы ответить не могут, потому что они обычно прибегают к двум, а не к единому нравственному критерию. Одни и те же действия они расценивают двояко, в зависимости от того, что их сердцу люб и кто ненавистен.
Но там, где действует чувство или политическое пристрастие, там нет места исторической истине. Историческую истину о прошлом русского народа смогут восстановить только историки, которые будут во всех случаях руководиться только одним и тем же нравственным принципом. Только тогда русская история освободится от огромного числа исторических и политических мифов, созданных "русской" историографией, развивавшейся под влиянием занесенных русским масонством чужеродных европейских политических идей. Сейчас же, и в России, и в эмиграции, большинство русских людей находится в плену у исторических и политических мифов. В таком положении находятся не только левые круги эмиграции, но и правые круги, люди так называемого национального лагеря, в большинстве своем, как девочка из рассказа Салтыкова-Щедрина, не знающие, "где правая и где левая сторона".
Поэтому они равно верят мифу о Петре как спасителе России. Вот почему в правых кругах царит такая потрясающая путаница в мировоззрении и вот почему у правых очень часто оказываются одни и те же кумиры, что и у левых.
III
Даже такой убежденный западник, как профессор Г. Федотов, и тот признает, что:
"Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два народа, переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между дворянством (сначала одним дворянством) и народом (всеми остальными классами общества) - та пропасть, которую пытается завалить своими трупами интеллигенция XIX века. Отныне рост одной культуры, импортной, совершается за счет другой - национальной. Школа и книга делаются орудием обезличения, опустошения народной души. Я здесь не касаюсь социальной опасности раскола: над крестьянством, по безграмотности своей оставшимся верным христианству и национальной культуре, стоит класс господ, получивших над ними право жизни и смерти, презиравших его веру, его быт, одежду и язык и, в свою очередь презираемых им. Результат приблизительно получился тот же, как если бы Россия подверглась польскому или немецкому завоеванию, которое обратив в рабство туземное население, поставило бы над, ним класс иноземцев-феодалов, лишь постепенно, с каждым поколением поддающихся обрусению".
