Михаил Ковалевский - Очерки по истории политических учреждений России
Во всяком случае Бирон был не последним немецким авантюристом, на которого могли жаловаться русские и который осмеливался обращаться к ним на иностранном языке со словами: «Эй, вы, русские!» Еще в более близкую к нам эпоху в царствование идола националистов Николая I не кто иной, как кавказский герой Ермолов на вопрос императора: «Какой награды хочешь ты за свои заслуги?» ответил — «Государь, сделайте меня немцем». Русские не могли переносить заносчивости этих дворянчиков из балтийских провинций. Эти дворянчики, прямо или косвенно покровительствуемые немецкими принцессами русского двора, захватывали высшие места не только в армии и флоте, но и в гражданском управлении. Они также заседали и в русской Академии наук, где почти столько же говорили по-немецки, сколько по-русски. И такое положение дел сохранялось еще почти четверть века тому назад.
Однако недавно историки пытались не столько оправдать Бирона во всех жестокостях, совершенных во время его правления, сколько справедливее распределить ответственность за них между ним, императрицей Анной и главой русского духовенства, знаменитым Феофаном Прокоповичем. Этого последнего со времени царствований Петра i и Екатерины держали вдали от двора его многочисленные соперники, и теперь он мстил, преследуя враждебных ему людей. С другой стороны, жестокость, проявлявшаяся даже в любимых удовольствиях государыни, казалось, была господствующей чертой ее характера. Например, чтобы отпраздновать свадьбу настоящего русского князя, который осмелился перейти в католицизм, с женщиной-шутом императрица велела воздвигнуть дворец из льда и приказала молодым провести брачную ночь на ледяной постели. Несчастная пара едва не умерла от холода. Один из наших друзей, Якоби — член Петербургской Академии художеств написал картину, удивительно хорошо передающую сумасбродство и жестокость характера императрицы. Картина называется «Сумасшедшие». На ней вы видите представителей русского дворянства, соперничающих друг перед другом в том, кому удастся позабавить смешным костюмом или позой императрицу, а она в то же время внимательно выслушивает доклад вполголоса начальника тайной полиции о пытке, которой он собирается подвергнуть лиц, заподозренных в заговоре. Фаворит Бирон заносчиво смотрит на действующих лиц этой отвратительной сцены, а вдали печально стоит его будущая жертва, Волынский, истинный русский патриот, видимо, стыдясь за своих сограждан.
Чтобы подтвердить это всеобщее осуждение царствования Анны — царствования, которое должно быть по жестокости поставлено рядом с царствованием Иоанна Грозного, бросим беглый взгляд на некоторые цифры. По словам двух современников, автора немецких мемуаров Мардефельда и французского посланника Ла Шетарди, число лиц, приговоренных к смертной казни, простиралось от 5 до 7 тысяч в течение этого всего только 10-летнего периода; число же лиц, сосланных в Сибирь, доходит до 30 тыс. Более того, в один только год, вернее, в 5 месяцев, с 1 августа 1730 до 1 января 1731 года, протоколы сыскного приказа зарегистрировали 425 чел., преданных пытке, 11 казненных, 57 сосланных в Сибирь и 44 сданных в армию простыми солдатами. При таких условиях легко понять, почему Анна на своем смертном одре думала только о том, чтобы ободрить своего трепещущего фаворита и говорила: «Не бойся никого, не бойся».
Правительство, установившееся в России после смерти Анны, также имело очень мало общего с идеей законности. Императором был объявлен малолетний сын Анны Леопольдовны, племянницы императрицы, бывшей замужем за немецким принцем из Брауншвейгского дома; но вся власть находилась в руках регента, всемогущего Бирона. Этот пост вручен был ему Анной на смертном одре. К счастью, однако, немецкие хозяева России не могли сговориться по вопросу о дележе добычи. Герцог Брауншвейгский, полагая, что пользуется недостаточным авторитетом в новом правительстве, скоро нашел себе союзника в лице другого немца, фельдмаршала Миниха. Последний с несколькими солдатами арестовал однажды ночью Бирона, который считал себя слишком могущественным, чтобы пасть жертвой военного заговора. Со всей своей семьей он после шестимесячного заключения был отправлен в Сибирь, хотя был приговорен к смертной казни, впрочем, чисто формально за то, что настаивал пред лицом покойной императрицы на своем назначении на пост регента. Местом ссылки Бирона был Пелым, находящийся в 3000 милях от Петербурга. Избавившись от страха перед Бироном, великая герцогиня Анна, мать императора, занялась прежде всего внимательным подысканием себе нового фаворита. Последний был найден в лице посланника саксонского короля, графа Лины, фламандца по происхождению. Новый фаворит сейчас же начал мечтать о положении не менее высоком, чем то, которое занимал Бирон. Только фельдмаршал Миних стеснял его, и он сделал все возможное, чтобы уронить его в глазах своей любовницы. Больше всех радовался этой новой интриге канцлер Остерман, третий немец, который не мог ужиться в мире с фельдмаршалом, так как он был сторонником союза с Австрией, тогда как Миних высказался за союз с Пруссией. Для начала Миних должен был получить отставку и переселиться на Васильевский остров, т. е. в отдаленный квартал Петербурга. Но и там ему пришлось недолго оставаться.
Новая перемена правительства, на этот раз в пользу незаконной дочери Петра Елизаветы, снова перемешала все карты и изменила положение главных соискателей власти. Как в худшие времена Римской империи, трон оказался во власти гвардейских офицеров и солдат, которые распоряжались им при помощи дворцовых революций, т. е. при помощи единственного способа насильственного изменения течения политических событий, который удавался в России. Но говорить о влиянии Франции или Швеции на тот государственный переворот, который вынес к власти дочь Петра, значило бы искажать историю. Оба эти правительства всячески благоприятствовали заговору, задуманному цесаревной, но оба же одинаково старались не быть скомпрометированными в случае неуспеха его. Когда все произошло по их желанию и как только претендентка ночью похитила царя-ребенка и сделала его своим пленником, французский посол Ла Шетарди сумел воспользоваться изменением, происшедшим во внутренней политике России. Бедный маленький император Иван Антонович, проведя долгие годы следующего царствования в заключении и ссылке, был убит в год, последовавший за вступлением на престол новой императрицы Екатерины II, когда он несомненно уже мечтал о свободе. Быть может, эта жестокость и не была инспирирована лично гуманным другом Вольтера и Дидро, но во всяком случае человек, совершивший это преступление в Шлиссельбургской крепости, Федор Мирович, утверждал, что получил приказание убийством предупредить всякую попытку освобождения царственного заключенного. Прежде чем закончить эту печальную историю авантюристов, интриговавших друг против друга и старавшихся овладеть троном Петра посредством военных и дворцовых заговоров, нужно упомянуть еще о военном возмущении, руководимом офицерами того самого Преображенского полка, который уже участвовал в заговоре Елизаветы и который в 1762 году оказал такую же услугу законной жене Петра III. Один из этих офицеров, Алексей Орлов, который, как предполагали, находился в наилучших отношениях с Екатериной II, был достаточно дерзок для того, чтобы обеспечить ей верховную власть убийством императора. И позже, когда Павел I, несмотря на интриги своей матери, желавшей оставить престол своему внуку Александру, вступил на трон и попытался установить правильное престолонаследие существующим еще и поныне законом, который исключал женщин из числа наследников, был устроен новый дворцовый заговор. Об этом заговоре, в котором сумасшедший Павел потерял власть и жизнь, прекрасно знали оба его старших сына.
В этих событиях заслуживает упоминания то обстоятельство, что народ или, точнее, все классы населения, за исключением нескольких придворных и гвардейских офицеров, оставались к ним совершенно индифферентными. Часто восхваляли Елизавету — «матушку-царицу», как ее называли — за мнимую гуманность, которая проявилась в решении уничтожить смертную казнь; но эта гуманность не мешала ей поддерживать и даже развивать систему тайных обвинителей и инквизиционных процессов, допускавших при следствии пытку. Восхваляли мудрость и добросердечие Петра III и хотели воздвигнуть ему серебряную статую в память того, что он освободил дворян от обязательной и пожизненной военной службы. Не находили достаточно похвал, чтобы прославить умелое управление Екатерины II, которую поэты сравнивали с величайшими монархами, каких только знает история. И даже Павла I, по крайней мере в первые годы его царствования, считали реформатором, желавшим положить конец злоупотреблениям, появившимся в управлении на закате царствования старой императрицы.
