Продолжатель Феофана - Жизнеописания византийских царей
32. А поскольку и они обнаружили свою человеческую природу и таким образом были обмануты, он отдал константинопольский престол Фотию, мужу из светского сословия, известному своей мудростью, облеченному саном протасикрита[85]. А чтобы придать силу своему решению, они пригласили по другому поводу (против иконоборцев) легатов из Рима и при удобном случае устроили собрание против Игнатия, обнародованным в храме святых Апостолов низложением свергли его, а потом вызвали его из ссылки, кулаками разбили лицо и вышибли зубы[86]. Темная ночь настала тогда для иереев, подобной которой никогда не было на земле. А что еще обрушил на всех иереев, как вседневно подвергал их заключению, изгнанию и жесточайшим наказаниям, дабы заставить их примириться с Фотием, об этом непрестанно вопиют многие книги и все века.
33. Потом набег росов (это скифское племя, необузданное и жестокое), которые опустошили ромейские земли, сам Понт Евксинский предали огню и оцепили город (Михаил в то время воевал с исмаилитами[87]). Впрочем, насытившись гневом Божиим, они вернулись домой – правивший тогда церковью Фотий молил Бога об этом – а вскоре прибыло от них посольство в царственный город, прося приобщить их Божьему крещению. Что и произошло[88].
34. И их набег опустошал, и критский флот в составе до двадцати кумвариев, семи галей и нескольких сатур[89] вышел в море, грабил и разбойничал, то плавая вокруг Кикладских островов, то вплоть до всего приконисского побережья. Да и непрерывные землетрясения все омрачали и рушили наземь. Один раз, в день, когда празднуется вознесенье Спасителя и Господа нашего, они сравняли с землей обращенную к северу треть Эксакиония[90], прекрасные храмы и роскошные дома, в другой раз сотрясли статуи: Нику, водруженную на Золотых воротах города, и те, что прочно стояли у Святой Анны в Девтере[91]. Увидев ее поверженной, Лев Математик [85] сказал, что это грозит падением второго человека после царя[92]. Было бы долго перечислять исчезновение рек и источников и прочие бедствия, случившиеся в Исаврии и во всех землях. Царь, однако, всем этим пренебрегал и целиком был занят конными состязаниями у храма святого Мамы, сооруженного на Евксине[93].
35. Как-то раз – сообщу, однако, сначала о способе, каким с помощью огней в кратчайшее время передавали и сообщали царю о походе на нас сарацин. Вблизи киликийского Тарса находится крепость под названием Лул. Ее стража, как только замечает набег, дает знать расположившимся на холме Аргей, а те в свою очередь находящимся на Исаме, а они – тем, кто в Эгиле, последние же – тем, кто на холме Мамы. За ним следует Кириз, потом Мокил, а дальше холм святого Авксентия мгновенно дает знать о случившемся предназначенным для этого служителям на террасе Фароса в Большом дворце[94]. Так вот, как-то раз собрался Михаил вступить в состязание у упомянутого уже храма мученика Мамы, уже подан был знак к ристанию, и когда вечером папий сообщил, что огонь на Фаросе извещает о набеге племен, от мысли, как бы из-за этой вести зрители не пропустили его выезда, Михаил пришел в такое раздражение и ужас, какой можно ожидать лишь от человека, страшащегося за свою душу и озабоченного тем, как отразить врага. Так он выступил и при этом не испытал никакого стыда. А чтоб ни один из его заездов не выпадал и чтобы никакое печальное известие не могло расхолодить зрителей, он не велел зажигать ближайших огней, а все такие вести замалчивать и предавать полному забвению.
36. И еще, чтобы показать его невежество и безумие: стоял как-то Михаил на колеснице, вот-вот готовый оторваться от барьера (он выступал за голубых, за зеленых – логофет Константин, отец Фомы, патрикия и бывшего логофета дрома, за белых – Хила, за красных – Крас. Не оставались без дела ни протасикрит, ни протонотарий дрома, но первый был комбинографом[95] голубых, второй – зеленых), и вот, когда стояли они уже на колесницах, облаченные в платье возничьих, пришла весть, что неудержимо движется Амр, что разоряет он Фракисий, приближается к Малатине и грозят нам ни с чем не сравнимые беды, и, когда опечаленный этим протонотарий сообщил об ответе доместика схол и из своих рук показал его письмо, царь сказал: «Что за наглость заговаривать со мной о таких вещах во время столь важного состязания, нет у меня другой заботы, только бы оттеснить среднюю колесницу на левый край. В этом только и состязаюсь».
37. Но нельзя думать, что лишь одной этой страстью, или если угодно страданием, был охвачен Михаил, а других, еще более несообразных, был лишен. Стремясь к благообразию неблагообразными средствами, он выходил за пределы приличия, а царской чести в особенности. Как-то раз встретилась ему по дороге женщина, у которой был восприемником сына, она шла из бани с кувшином в руках. Соскочив с коня, царь отослал в находившийся там дворец синклитиков из своей свиты, а сам вместе с отвратительной и мерзкой своей компанией отправился за женщиной, причем взял кувшин из ее рук и сказал: «Давай, не робей, женщина, веди меня [86] к себе домой, хочется мне попробовать хлеба из отрубей и молодого сыра» (должно привести его слова). От этой необычной сцены женщина онемела И не знала, что ей делать, ибо не было у нее ни стола, ни что на него положить. Однако Михаил в мгновенье ока обернулся, выхватил у нее еще мокрое из бани полотенце, постелил его вместо тонкого полотна, которое кладут на стол, отнял у нее ключи и сам был всем: и царем, и столоустроителем, и поваром, и пирующим. Он вытащил все содержимое из кладовки этой бедной женщины, угощался и трапезничал вместе с ней в подражание Христу, Богу нашему[96]. Потом же от нее отправился пешком во дворец, ругая своих предшественников царей за великую глупость, наглость и спесь. Если б только услышали они его болтовню, ответили бы так: «Не тебе, преданному роскоши и играм, ругать нас за спесь, лучше бы тебе на войне отличиться, терпеть там нужду, а стол и привязанность делить с воинами, а не с торговками и блудницами». Все это возбудило ненависть к Михаилу и навлекло на него Божий гнев.
38. Но что всего хуже, была у него компания, все сатиры, гнусные и разнузданные сквернословы, которых вполне можно было бы назвать вакховыми тиасотами[97]. Этих людей чтил он и уважал и, унижая божественное, облачал их в золототканные священнические одежды, преступно и святотатственно принуждал их к исполнению священных обрядов, их предводителя – Грила именем – называл патриархом, а одиннадцать остальных – митрополитами самых значительных и сиятельных престолов. И считал Михаил, что ему царство не в радость, если сам не будет в этой компании, и потому назначил и именовал себя митрополитом Колонии. [87] А когда надо было петь и совершать таинства, они исполняли гимны под кифары, а на слова иереев иногда в подражание службе отвечали тихо и ясно, а иногда пронзительными и развязными выкриками. Золоченые же сосуды, жемчугом унизанные, они наполняли горчицей и перцем и передавали вкусить желающим, и таким способом издевались над непорочным таинством[98]. Сей Грил, восседая на осле, совершал торжественные выходы и красовался в окружении своего дионисова сборища. И как-то случилось ему встретиться с блаженным патриархом Игнатием, шествовавшим во главе святого клира с церковными молениями. Как увидел его Грил, обрадовался такому случаю, начал свое бряцание, подобрал плащ, вместе с сообщниками своими ударил посильней по струнам и обрушил брань и сквернословие на этих непорочных[99].
39. И Феодору, свою мать, еще при жизни ее, когда пребывала она во дворце, позвал царь получить от него благословение, изобразив так, будто он и есть блаженный Игнатий. Когда же эта святая женщина в благочестии и страхе Божием пришла и распростерлась на полу, прося помолиться за нее (ловко спрятав бороду, Грил до поры до времени скрывал, кто он такой), тот испустил зловонный грохот и безобразные речи, что и навлекло на него проклятия Феодоры и прочих благочестивых людей. Пророча, предрекла она Михаилу, что оставит его провидение и рука Божия. И не дано было мужу, от прямого пути отклонившемуся и добродетель отвергшему, вернуться на дорогу блаженства. Виновники же и изобретатели этих безобразий не отдалили, а напротив, приблизили к себе несчастья. Прежде всего навлек их на себя Варда, а еще до него каниклий Феоктист, то ли потому, что, когда все единодушно благоволили Михаилу, они, как опекуны, даже и не пытались отвратить его от такого рода занятий, а, может быть, потому что один удерживал, а другой из-за распри с ним был настроен иначе и не только не удерживал Михаила, но скорее поощрял его; такие вещи мы наблюдали и в наше время. Как бы то ни было они навлекли на себя беду, Феоктист, как уже говорилось, был зарублен[100], и в начинаниях своих не имел успеха. Ведь его не раз назначали командовать войском, и не раз выступал он против разных врагов, но никогда, ни теперь, ни раньше не возвращался с победой или одержав верх над врагом, но всегда терпел поражение и обрекал на гибель свое войско. Не знаю, то ли не хватало ему ума-разума, и не опытен он был в ратном деле, поскольку никогда ему не учился; может быть, по причине, которая выше нас, а может быть, и по только что упомянутой. И когда случились два солнечных затмения, он, назначенный стратигом против авасгов, вкусил по несчастию гнева Божия: попавшие в кораблекрушение несчастным образом лишились жизни, а шедшие по суше разделили их злую судьбу. Таким образом погибло это войско[101]. Вскоре он снова дерзко ввязался в войну и потерял более сорока тысяч воинов. И опять двинулся он в поход на критских арабов и вернулся ни с чем, при этом оставил там немало своих людей, ибо неожиданно пустился в бегство и покинул остров[102]. Такое было с ним раньше.
