Рокуэлл Кент - Гренландский дневник
На следующий день, 26-го, празднество продолжалось. Мы ходили на бесчисленные кафемики. Все дома к рождеству были украшены, в некоторых смастерили большие «елки». В домах было чисто, прибрано. Бойе подарил нам бумажные корзиночки собственного изготовления и каждому по бумажному датскому флагу.
В моей корзиночке лежало три куска сахару.
В четыре часа кафемик у Стьернебо; помощник пастора с женой, Рудольф с женой. Много пирогов, много стаканчиков рому.
В этот вечер Кнуд, Рудольф с Маргретой, Хендрик с Софьей и Катрина обедали у нас. Рагу из солонины, капуста и остатки от вчерашнего обеда. Шнапс, пиво и пр. Затем Рудольф, Катрина, Маргрета и я взяли две бутылки шнапса и пошли из дома в дом угощать всех подряд. Мы входили, наливали рюмки и уходили. Это было весело. В одном доме уже легли спать. Неважно! Они выпили свои рюмки, сидя в постели.
Обойдя все дома, вернулись ко мне и освободили место для танцев. Послали за Мартином и Нильсом, Бойе с Сарой, и Юстиной. Юстина была центром вечера. Мы по очереди танцевали с ней, держа ее на руках и передавая друг другу. Наконец ее передали маленькому Тобиасу, который, конечно, был тут же, но он свалился под этим легким грузом. Между танцами, само собой разумеется, Юстина сидела у меня на коленях и время от времени самым деловым тоном требовала, чтобы я поцеловал ее, и каждый раз говорила спасибо.
Сегодня Давид, Саламина и я совершили продолжительную поездку, покрыв почти полдороги до острова Упернавик. Мы проехали по нескольким невероятно трудным участкам неровного льда. Я бы не поверил, что это будет возможно.
Когда мы вернулись, Кнуд, проведший ночь на острове Упернавик, уже был здесь. Ночевал он у меня. В доме его отца еще продолжают болеть.
* * *
3 января 1932 года. Новый год в Гренландии — праздник. Стрельба из ружей начинается 30 декабря, и продолжается всю ночь. Следующая ночь была занята хождением в гости. За дверью моего дома раздался выстрел, и к нам ворвалась Беата. Она что-то кричала мне по-гренландски, забавно скалила зубы. Она попробовала «подстрелить» у меня одну крону. Предвидя, что вскоре последует массовое обращение в мой «банк» за ссудами, я сказал ей «нет». Все, что у меня было, я роздал на Рождество. Но сигареты — пожалуйста! Я дал ей горсть, и она была в восторге. Весь день продолжалась эта «стрельба»; большей частью приходили мальчики в праздничных нарядах. Они являлись по одному или группами, вежливо пожимали мне руку и потом стояли в смущенном ожидании. Уходили они с сигаретами.
Вечером пришел Кнуд и принес красивый маленький кожаный кисет, вышитый Амалией: мне от нее. Я послал Кнуда за женой. Пришли Рудольф и Маргрета, и мы принялись есть и пить. Появился Хендрик. Он принес мне в подарок от Софьи кожаный футляр для спичечной коробки и вязаный кисет. Послали за Софьей. Опять пили. Затем принесли пакет от Саламины Нильсен (жены Северина) — коврик из шкуры детеныша тюленя на подкладке из великолепно тисненной тюленьей шкуры.
Гости разошлись, а мы с Саламиной, взяв полбутылки виски, отправились в иглу Ганса Нильсена угощать там больных и выздоравливающих. Затем пошли к Рудольфу; опять виски. После пили кофе то у одного, то у другого. Кнуд, Саламина, Маргрета и Рудольф пили кофе у Рудольфа. Вошла Анина. С чего я начал, не помню, но я высказал Анине, насколько мизерны ее попытки походить на леди и как жалок и недостоин ее унизительный страх перед Стьернебо. Я напомнил ей, что она хотела подарить мне кожаную вышивку, но Стьернебо запретил ей. Все решительно поддержали меня. Анина расплакалась. Надеюсь, все это пойдет ей на пользу; присутствующие тоже сочли, что так и будет. Анина ушла. В 3 часа 30 минут я отправился спать, выпив более чем достаточно.
На следующий день в 12 часов 30 минут Саламина, Давид и я поехали на санях в Нугатсиак. Мартин сопровождал нас на своей упряжке. День был великолепный — тихий, безоблачный, для зимнего времени мягкий. Горы светились розовым светом, который шел с юга. Вскоре, оглянувшись назад, мы увидели горы нашего острова, темно-фиолетовые на фоне южной стороны небосклона. Ехали хорошо. Встречались большие участки льда настолько гладкие, что на них можно было бы кататься на коньках. В других местах лед был немного шероховат и приятно хрустел под полозьями. Ближе к суше встретились гряды торошенных льдов — настоящие ледяные баррикады, казавшиеся недоступными для упряжек. Но мы проехали и через них.
Саламина оставалась на санях, а Давид и я шли впереди с собаками или помогали тащить сани. Все шло хорошо, пока мы не добрались до острова Каррат. Внезапно стали попадаться участки чистой воды — от небольших разводий до настоящих озер, а к востоку от нас простиралась огромная полынья. Мы оказались на молодом льду. Упряжки остановились. Давид прошел вперед обследовать дорогу.
Тщательно осмотрев и попробовав лед во многих местах, он решил, что продолжать путь можно. Саламину пересадили на сани Мартина. Давид шел впереди, я со своей упряжкой следовал за ним. Двигаясь таким образом, мы наконец увидели огни Нугатсиака и почти одновременно обнаружили, что путь наш перерезан полосой чистой воды. Отвернули к западу. Доехали до небольшого айсберга. Давид и Мартин взобрались на него, стали осматривать дорогу. Плохо дело! Нам ничего не оставалось, как изменить курс и потом добираться обратно в Нугатсиак, придерживаясь самого берега.
Давид, пробуя лед, бежал впереди бульшую часть пути. Крюк был большой, но он привел нас к цели. Вскоре мы оказались невдалеке от берега; немного спустя опять впереди, но уже совсем близко появились огни Нугатсиака. Когда мы выехали на берег, нам навстречу стали спускаться по крутому склону люди. Подстегиваемые кнутом собаки сделали последнее усилие, втащили сани на склон. Мы приехали!
Перед этим моя черная собака чуть не свалилась; она шаталась как пьяная (результат непривычного для нее кормления свежим акульим мясом). Ее выпрягли и положили на сани. Давид работал у саней. Многие помогали нам разгружать их и носить вещи в дом бестирера Павии. Ах, как там было славно и тепло! И вскоре мы уже пили кофе.
Когда кончили, пришел помощник пастора звать нас к себе на кофе. А вернувшись к Павии, мы застали здесь троих стариков. Они пели, плясали и были в восторге, когда я присоединился к ним. Затем в здании склада начались танцы. Сначала играл на гармонике помощник пастора, потом другой мужчина, потом женщина. Жарко! Опять пили кофе у Павии.
Саламину и меня уложили на полу в столовой Павии. Спали крепко. Утром кофе. Потом кофе и рыба в доме Эскиаса (бывшего школьного учителя). Отличный парень! Немного говорит по-датски, немного играет на скрипке. У него пять славных маленьких ребятишек. Затем — кофе у помощника пастора. Потом отъезд. Павиа подарил мне хорошую оленью шкуру. Как он ненавидит Стьернебо!
На обратном пути мы некоторое время придерживались берега, а потом взяли курс прямо на Игдлорссуит. Изумительный день — тихий, мягкий. Айсберги выделялись как горы, темно-зеленые на фоне тускло-красного и золотого неба. Близ Игдлорссуита лед местами был очень неровен. Обратный путь проделали за четыре часа (а туда шли шесть часов). Перебираясь через тяжелые гряды торосов, я раза два падал и сегодня чувствую боль от ушибов с головы до ног.
К нашему возвращению дом был вымыт, чист. И было тепло — топилась печь. Все это сделала Катрина. Рудольф, Маргрета и Катрина ужинали с нами. Тюленья печень, картошка, кукуруза и консервированные персики.
Из-за тяжелых ледовых условий в эту зиму совсем не ловились тюлени и акулы. Собаки умирали от голода. Йонас выделил мне собачьего корму, за который я заплатил ему одну крону.
Никак не могу забыть бедную маленькую глухонемую в Нугатсиаке, которая все время прикрывала свой рот.
В той стороне, где море, видны полосы густого тумана. (…)
* * *
6 января. Встал в восемь. С час перед этим лежал в своей постели на полу, в полусне смутно сознавая, что Саламина работает, комната освещена и в ней постепенно приятно теплеет. И вдруг я проснулся, но не для того, чтобы начать обыденное существование, а чтобы вступить в мир, полный прекрасного пения. Оно шло с улицы — чудная торжественная рождественская песня в исполнении многоголосого хора. Волнующее событие!
Я быстро оделся. Что делать? Мы зажгли лампу и поставили ее на окно, потом зажгли маленькие рождественские свечки. Свет падал на снег, на стоящих снаружи людей, смутно видневшихся сквозь замерзшие стекла. Кончив один длинный гимн, они начали другой. Когда допели и этот, я вышел к ним с конфетами и сигаретами. Было холодно, тихо и темно. Очертания людских фигур скрадывал падающий снег, но на небе сияли редкие звезды.
— Спасибо, спасибо! — благодарили певцы за то немногое, что я им вынес. Мне же хотелось плакать, благодарить их за принесенную ими красоту.
