Артур Конан-Дойль - Трагедия с Короско
Никто не верил ей, но никто и не решался протестовать против ее уверений. Она сбежала уже вниз с холма к тому месту, где находился ее верблюд. Предчувствие давно указало ей то, чего никто еще, кроме нее, не мог увидеть. Она различила или угадала в той группе всадников три белых шлема. Между тем, маленький отряд приближался форсированным маршем, и прежде чем находившиеся над балкой друзья их успели выехать к ним навстречу, уже можно было рассмотреть, что это были действительно Бельмонт, Фардэ и Стефенс, драгоман Мансур и раненый солдат суданцев, эскортируемые негром Типпи-Тилли и остальными его товарищами - бывшими солдатами египетской армии. Бельмонт кинулся к жене, а monsieur Фардэ пожимал руку полковника Кочрэня, восклицая:
- Vive la France! Vivent les Anglais! Tout va bien, n'est сe pas? Ah, canailles! Vivent la Croix et les chretiens! - так несвязно и вместе искренно выражал добродушный и экспансивный француз свою радость.
Полковник также был чрезвычайно растроган и смеялся нервным, надорванным смехом, отвечая горячо и сердечно на рукопожатие Фардэ.
- Дорогой мой, - говорил Кочрэнь, - я чертовски рад, что вижу вас всех опять. Я было совершенно махнул на вас рукой. Право, ничему в своей жизни я еще не был так рад, как этому свиданию со всеми вами! Но какими судьбами вы спаслись?
- Это все благодаря вам, полковник!
- Благодаря мне?
- Ну да, а я еще ссорился с вами, негодный человек! Я теперь простить себе этого не могу!
- Об этом забудем совсем! Только как же это я мог спасти вас?
- Вы сговорились с этим Типпи-Тилли и его товарищами и обещали им известное вознаграждение, если они доставят нас невредимыми в Египет. Они, помня этот уговор, под покровом ночи, так как уже начинало темнеть, притаились в кустах, и когда мы остались одни, а вы все уехали, осторожно подкрались и из своих ружей застрелили тех, кому приказано было нас умертвить. Мне жаль только, что они застрелили и этого проклятого муллу, так как, мне кажется, я непременно убедил бы его принять христианство. Вот вам и вся наша история, а теперь, с вашего разрешения, я поспешу заключить в свои объятия почтенную мисс Адамс, так как вижу, что Бельмонт обнимает свою жену. Стефенс припал к руке мисс Сади и не может от нее оторваться, а на мою долю, очевидно, приходятся симпатии мисс Адамс!
Прошло около двух недель, и тот специальный пароход который был предоставлен в распоряжение спасенных туристов, отошел уже далеко к северу, значительно дальше Ассиу. На следующее утро они должны были прибыть в Балиани, откуда отправляется экспресс в Каир. Таким образом, это был последний вечер, который бывшие пассажиры "Короско" проводили вместе. Миссис Шлезингер и ее ребенок, которым удалось благополучно спастись, уже раньше переправились через границу. Мисс Адамс, после испытанных ею лишений и потрясений, была долгое время серьезно больна и в этот вечер впервые появилась на палубе парохода. Она казалась еще худощавее и еще добродушнее, чем всегда; Сади, стоя подле нее, заботливо укутывала ее плечи теплым пледом. Мистер Стефенс нес ей на подносике кофе и старался установить маленький столик подле качалки мисс Адамс, чтобы ей было удобней. В другом конце палубы мистер и миссис Бельмонт ласково беседовали между собой, держа друг друга за руки. Monsieur Фардэ разговаривал с полковником Кочрэнем, стоявшим перед ним с сигарой в зубах, прямым, как струна, с прежней безупречной военной выправкой, которой он, по собственному его признанию, так гордился. Но что сделалось с ним? Кто бы признал в нем теперь того надломленного старика, седого, как лунь, которого все его спутники видели там, в Ливийской пустыне?! Правда, кое-где в усах серебрился седой волосок, но волосы его были того блестяще-черного цвета, которому так дивились все во время его путешествия. На все сочувственные соболезнования относительно того, как его состарили эти несколько дней плена у дервишей, полковник отвечал холодно и хмуро, затем, исчезнув на время в своей каюте, он, час спустя, появился на палубе совершенно таким, каким его все знали раньше.
Как мирно и спокойно было здесь, на палубе этого парохода, когда единственным доносившимся сюда звуком был тихий плеск волны о борт парохода, когда алый закат медленно догорал на западе, окрашивая в розовый цвет мутные воды реки. В сумерках надвигавшегося вечера стройные ряды прибрежных пальм, словно великаны минувших веков, смутно вырисовывались на фоне темного уже неба, на котором загорались то тут, то там большие лучезарные звезды.
- Где вы остановитесь в Каире, мисс Адамс? - спросила миссис Бельмонт.
- У Шенхердс, я думаю!
- А вы, мистер Стефенс?
- О, непременно у Шенхердс!
- Мы остановимся в "Континентале", но я надеюсь, что мы не потеряем вас из виду.
- О, не желала бы я никогда терять вас из вида, миссис Бельмонт! воскликнула Сади. - Нет, право, вы должны приехать в Штаты: мы постараемся устроить вам самый лучший прием!
Миссис Бельмонт улыбалась.
- У нас, дорогая мисс Сади, есть свои обязанности и дела в Ирландии, мы и так слишком долго отсутствовали; кроме того, - добавила она с добродушным лукавством, - весьма возможно, что если бы мы собрались в Штаты, то уже не застали бы вас там!
- Но мы все же должны все когда-нибудь опять встретиться, - сказал Бельмонт, - уж хотя бы для того, чтобы еще раз пережить вместе эти страдания. Теперь все это еще слишком близко от нас, а через год-два мы лучше сумеем оценить их!
- А мне, - сказала его жена, - все это и теперь кажется чем-то давно прошедшим, чем-то смутным, как будто виденным мною во сне!
- Да, тело наше не так быстро забывает свои страдания, как ум, - сказал Фардэ, подняв вверх свою забинтованную руку, - это, например, не походит на сон!
- Как жестоко, однако, что одни из нас остались живы, а другие - нет. Если бы мистер Броун и мистер Хидинглей были теперь с нами, я была бы вполне счастлива, - проговорила Сади. - Почему в самом деле мы все остались живы, а они нет?
- Почему зрелый плод срывают, а недозрелый оставляют на ветке? - раздался в ответ на ее слова наставительный голос мистера Стюарта. - Нам ничего не известно о душевном состоянии наших бедных друзей, но Великий Садовник, чья мудрость превыше всякой мудрости, срывает плод когда он созрел и должен быть сорван. Мы же должны не роптать, возблагодарить Господа Бога за наше спасение! Что касается меня, в данном случае, то я ясно вижу и смысл, и цель того, что Бог попустил это несчастие и затем, по великой мудрости своей, сжалился над нами и сохранил нас. С полным смирением я признаюсь, что теперь я лучше понимаю и сознаю свои обязанности, чем раньше. Эти тяжелые минуты испытания научили меня быть менее нерадивым в исполнении моих обязанностей и менее беспечным и ленивым в делании того, что я считаю своим долгом!
- А я, - воскликнула Сади, - я научилась в эти дни большему, чем во всю остальную жизнь! Я научилась столь многому и отучилась от многого, что стала совсем иным человеком!
- Я раньше совершенно не знал себя, я всегда принимал за самое важное то, что вовсе не важно, и пренебрегал тем, что существенно! - проговорил Стефенс.
- Хорошая встряска никогда никому не мешает, - заметил Кочрэнь, - вечная масленица и вечные пуховики всегда только портят людей!
- Я же глубоко убежден, - заявил мистер Бельмонт, - что каждый из нас в эти дни вырос как человек, и поднялся несравненно выше своего обычного уровня. Когда настанет час праведного суда, многое простится каждому из нас за эти самоотверженные порывы, за эту братскую любовь и братские чувства друг к другу!
Некоторое время все сидели в глубокой задумчивости. Вдруг подул резкий холодный ветер с востока, и многие поднялись, чтобы уйти в каюту.
Стефенс нагнулся к Сади и спросил:
- Помните вы, что обещали, когда мы были в пустыне? Вы сказали, что если останетесь живы, то в благодарность за это постараетесь дать счастье кому-нибудь другому!
- Да, помню, и я должна теперь это исполнить! - отвечала девушка.
- Вы уже исполнили это, Сади! - отозвался Стефенс, и руки их встретились в крепком сердечном пожатии, обещая обоим долгие годы прочного счастья.
