Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова
Он шагнул навстречу, слишком медленно переступая через набросанные вещи, повел рукой.
— Завтра уезжаю на зорьке… Хоть свиделись!
Он еще колебался. Может быть, не прощал того, что она уехала, не известив заранее. Губы его улыбались, но взгляд оставался жестким, сосредоточенным. Тогда она кинулась и точно прилипла. А он обнял сильно, будто хотел, чтобы она растеклась. Провел крепкой ладонью по спине. И она успокоилась. И все у них было, как в первый раз.
Потом он спрашивал осторожно:
— Как устроилась? Где?
Она отвечала весело, будто поступила так, как он хотел:
— Хорошо! Самый маленький дом рядом с лесопилкой. Приезжай поглядеть.
И тут же поняла, что последние слова были лишними.
Иван повел плечом, кивнул в сторону окна.
— Где уж теперь. В Смоленск посылают. Месяц меня не будет.
Она беззаботно тряхнула кудрями, на самом деле расчетливо и тонко, как поступала всегда, если надо было обратить чье-то внимание.
— Месяц — не год! А зачем едешь-то?
Иван потянулся.
— Бочки для колхоза делать. Верней, заготовки.
— Один?
— С напарником.
— Разве тут лесу нет?
— Здесь не разрешают.
— Вот в июне закончите — и приезжай. Свиданку назначаю тебе.
— Разве что так… — он неопределенно кивнул.
Смеясь, она присматривалась. «Надо было первому мужу, — подумала, — Борису… учудить мучительный развод, чтобы я узнала Ивана… Неисповедимы пути Господни!» Впервые она обратилась к Богу и очень удивилась про себя.
На лице Ивана густо пробилась щетина. Еще немного, и выйдет курчавая борода, как у Стеньки Разина. «Наверное, Стенька Разин был такой, — подумала она. — Широкий, медлительный, взрывной. Всего через край».
— Эх ты, Латов!..
Сады опять цвели, когда он провожал ее. Только провожание вышло недалекое. Ночь была тиха. Луна светила так ярко, что на ладони виделась долгая линия жизни. Только теперь, рядом с Иваном, Надежда ощутила окружавшее их волшебство, хотя вокруг было только два цвета — белый и черный.
Грусть улетучилась, и легкая удалая мысль сорвалась в небо. Надежда подумала, что таких ночей будет теперь великое множество. Ведь жизнь только началась и будет продолжаться бесконечно. Охваченная необычайным подъемом, она не представляла еще, что видит эти цветущие сады в последний раз.
— Приезжай! — повторила она, взглянув на Ивана. — Хуже не встречу.
Напускной веселостью ей хотелось унять растущую горечь от близкой разлуки. Тут уж ничего нельзя было поделать.
— Поглядим, — сдержанно отозвался Иван.
Сдержанность его стала понятна на другой день. Провожать-то «на зорьке» прибежала Манька Алтухова.
Иван уезжал на подводе с каким-то парнем. Третий был возница — совсем мальчишка. Манька Алтухова шла, держась за телегу, долгий путь в город.
С бешенством, закусив уголок платка, Надежда смотрела на обоих. Потом, резко повернувшись, ушла.
А днем к их дому, — она собралась было уезжать, — подкатил арестантский запыленный газик. Надежда отшатнулась от окна, побелев. «Это за мной! За мной!» — потерянно прошептала она, распластавшись по стене.
Глянув на нее, Людмила побледнела еще больше. Поняла: никакой не Дальний Восток сулили Надиному отцу, а тюрьму. И ее к ней прислали спасаться. Такого подвоха от старшей сестры Анны Людмила не ожидала.
Застучали сапоги. Но не на их крыльце, а на соседнем. Черные тени двинулись к Ивану Латову. Не найдя хозяина, милиционеры подъехали к правлению, и вот уже их черный газик мелькнул на горе, где за несколько часов до этого пропылила телега Ивана Латова.
Отвернувшись к занавешенному окну, Надежда не произнесла ни слова. Зато тетка, накопив обиду и злость, вымолвила наконец:
— Что на самом деле с отцом?
Надежда ответила одними губами:
— Арестован…
Еще не знала, что убит.
— Больше ко мне не приезжай, — торопливо, пряча глаза, вымолвила Людмила. — Когда можно будет, я сама скажу. Поняла?
Надежда кивнула.
Они расстались, два родных человека. Чтобы никогда больше не встретиться. Забыв про все хорошее, что дали друг другу, и чем связаны. Людмилу душила обида, Надежду — паника. И у обеих глубоко запрятанным держалось чувство, будто все еще поправимо. Если бы кто-нибудь мог догадаться, что их ждет, тетка отбросила бы обиду, а Надежда справилась бы с охватившей паникой. Но узнать этого обеим было не суждено.
21
Нарком обороны Тимошенко предпочитал ездить в Кремль вместе с Жуковым. Новый начальник Генерального штаба ставил вопросы резче и тверже, чем мог себе позволить нарком в силу своего характера, привычек, сложившихся отношений. В сравнении с горячностью своего штабиста Семену Константиновичу удавалось выглядеть уравновешенным и мудрым.
На этот раз вызов из Кремля касался одного Тимошенко, но нарком сразу же оговорил по телефону с Поскребышевым возможность присутствия Жукова. Поскребышев не возражал. А это значило, что вопрос обговорен заранее с хозяином.
Просторный сталинский кабинет со сводчатым потолком и светлыми дубовыми панелями на стенах был хорошо знаком наркому и увязывался, главным образом, с событиями благоприятными и радостными — назначениями, повышениями. Поэтому он входил в кабинет без трепета, который был присущ многим. Может быть, даже начальнику Генерального штаба. Правда, потом, под пристальным взглядом хозяина, куда-то уносился потолок и уплывали светлые панели. Ума и нервов хватало только на короткие утвердительные ответы. Жуков же, наоборот, как бы осваивался и крепчал, отвечая на давящий сталинский взгляд сопротивлением и смелостью.
Несколько минут пути от наркомата до Кремля спрессовывались в мгновения. Тимошенко без конца проигрывал в мозгу варианты предстоящей встречи, первых слов, вопросов. И, несмотря на огромный опыт, почти никогда не угадывал. На всякий случай надо было держать в голове проблемы снабжения, перспективы оснащения армии новой авиационной и артиллерийской техникой, танками. Он плохо запоминал цифры и временами чувствовал себя неуверенно. И тут Жуков был незаменим.
В узкой приемной приподнялся в знак приветствия неизменный секретарь Сталина, маленький человечек с лицом, похожим на печеное яблоко. Это был знаменитый Поскребышев, чье имя наводило ужас, открывало невиданные возможности, заставляло трепетать. На вытянутом безбровом лице Тимошенко изобразилась дружественность. Жуков едва кивнул.
Наконец — главное!
Заветная дверь. Военные вошли, теснясь и не чувствуя друг друга.
Сталин сидел за столом. И все внимание устремилось к нему. Потом, боковым зрением, Тимошенко заметил Молотова. При внезапных вызовах, таивших в себе угрозу, он предпочел бы скорее Ворошилова. Но выбирать не приходилось. Обычно Молотов не высказывал своих соображений по военным вопросам. Но затронутые Сталиным проблемы крутил-вертел до изнеможения, готовился заранее. «Железная задница», как звали Молотова в элитарном кругу высшего руководства, был этим усердием знаменит.
Но вот Сталин оторвал взгляд от стола. Приветствия не занимали его внимания, и он едва выслушал рапорт наркома. Пройдясь по кабинету, он неторопливо раскурил трубку и, обернувшись к стоящим навытяжку военным, спросил:
— Как дела на границе?
Это был простой вопрос, и Тимошенко отрапортовал без запинки:
— Немцы продолжают стягивать навстречу нам крупные силы.
— А как обстоит дело у нас?
— Граница всемерно укрепляется, товарищ Сталин. К началу июля в Киевском и Западном округах будет сосредоточено пятьдесят шесть стрелковых дивизий.
— В-в-в июле — это не п-поздно? — спросил негромко Молотов. Наркоминдел сидел за длинным зеленым столом, где проходили заседания Политбюро. Он даже место выбрал дальнее, зато свое.
Голая голова наркома стала пунцовой.
— Армия готова отразить любое нападение врага.
Слова, прозвучавшие с горячностью, не произвели, однако, впечатления.
— А танки? — коротко спросил Сталин. — Или вы собираетесь отражать нападение только в штыковом бою?
Тимошенко вытянулся и тут же согнулся в кашле. Утерев глаза, доложил глухим изменившимся голосом:
— Помимо стрелковых в этих двух главных округах будет сосредоточено двадцать восемь танковых дивизий, четырнадцать механизированных и пять кавалерийских. Поскольку, по нашим предположениям, основной удар возможен в южном направлении с выходом на Донбасс и бакинскую нефть, по численности и вооружению Киевскому округу отдается предпочтение.
Это была знакомая сталинская мысль, и нарком проговорил ее с особенной старательностью. Названные цифры повторялись неоднократно, каждый раз порождая новые размышления и вопросы. Не обратив внимания на старательность наркома, Сталин задумчиво произнес:
