Вадим Кожинов - История Руси
Итак, любое "свое" - то есть, в частности, новое - "замышление" безоговорочно отвергается. Однако речь идет в этом тексте не вообще о культуре, а о культуре церковной, вернее, о культе, воплощенном в иконе. А собственно "литературное" "Слово о полку Игореве", напротив, в самом своем зачине объявляет о себе, что оно будет создаваться по иному "замышлению", чем у великого песнотворца предшествующей эпохи. Из этого естественно сделать вывод, что и былинный эпос, созданный в определенный период, позднее уже не создавался, а только в той или иной мере изменялся и "дополнялся".
Разумеется, это пока только постановка проблемы, которая нуждается в многостороннем изучении и обосновании. Сейчас важно отметить одно: едва ли верно, несмотря на свою распространенность, представление, согласно которому культура, и в том числе словесность, на ранних стадиях своей истории развивается-де крайне медленно (в сравнении с позднейшими этапами ее истории), ибо заведомо подчинена строгим и незыблемым канонам. Сопоставление "песнотворчества" конца XI века и "повести-песни" конца XII века, данное в "Слове о полку Игореве", ясно свидетельствует, что существенное развитие и преобразование совершалось и в те времена - и достаточно быстро.
Уяснение того факта, что художественной эпохе, породившей "Слово о полку Игореве", предшествовали по меньшей мере две иных эпохи словесного творчества - "Боянова" и, еще ранее, "былинная" - это, повторяю, только приступ к проблеме.
Важно оговорить, что нас не должен сбить с толку сам этот давно уже общепринятый термин "былина". Как известно, в том кругу людей, в котором сохранились до XIX-XX веков былины, они обычно назывались не "былинами", а "ст(ринами", то есть порождениями давно ушедших времен. И сам фольклористский термин "былина", по всей вероятности, заимствован из зачина "Слова о полку Игореве" ("начати же ся той песни по былинам сего времени"), где он означает повествование не о древнем, а о действительно совершившемся ("быль"). Правда, некоторые исследователи настаивали на собственно народном происхождении жанрового названия "былина"20, но их доводы недостаточно убедительны.
И уже никак невозможно согласиться с мнением фольклориста А. И. Никифорова, которое четко выразилось в самом названии его часто упоминаемой работы: "Слово о полку Игореве" - былина XII века" (Л., 1941). Совершенно ясно, что "Слово" по своей художественной природе коренным образом отличается от былинного эпоса, от "старин".
Вот хотя бы одно, но, как представляется, весьма показательное отличие. В былине о Волхе Всеславьевиче, которая дошла до нас, в частности, в ранней записи - середины XVIII века,- "оборотничество" героя изображено, несомненно, как вполне "реальное" явление:
Он обвернется ясным соколом,
Полетел он далече на сине море,
А бьет он гусей, белых лебедей...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Он обвернется ясным соколом,
Полетел он ко царству Индейскому.
И будет он во царстве Индейском,
И сел он на полаты царские,
Ко тому царю Индейскому,
И на то окошечко косящетое...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Сидючи на окошке косящетом,
Он те-та да речи повыслушал,
Он обвернулся горносталем,
Бегал по подвалам, по погребам,
По тем по высоким теремам,
У тугих луков тетивки накусывал,
У каленых стрел железцы повынимал...
А вот князь Игорь в "Слове" бежит из плена:
Игорь князь поскочи горностаем к тростию,
И белым гоголем на воду,
Возвержеся на борз комонь,
И скочи с него босым волком,
И потече к лугу Донца,
И полете соколом под мглами,
Избивая гуси и лебеди...
Внешнее различие - в отсутствии во втором тексте слова "обвернулся", благодаря чему творительный падеж (горностаем, гоголем, волком, соколом) предстает, по сути дела, в сравнительном значении ("поскакал, как горностай..."). Вполне естественно будет заключить, что изображение тайного и по-своему чудесного избавления Игоря от плена опиралось на давнюю традицию воссоздания в слове подобных событий - возможно, даже еще и былинную. Но вместе с тем нет сомнения, что ни создатель "Слова", ни те, кто его воспринимал, уже никоим образом не подразумевали действительного "оборотничества" князя Игоря.
И, следовательно, то, что было в свое время воссозданием являвшейся объектом веры мифотворческой реальности, стало в "Слове о полку Игореве" только определенным видом, формой художественности. Но это значит, что в период между созданием былинного эпоса и "Слова" совершился коренной, кардинальный переворот в сфере творчества: элементы мифа, бывшие когда-то содержанием поэзии, превратились, по сути дела, в ее форму (в широком смысле - включая так называемую "внутреннюю форму", форму содержательную). Это в самом деле глубочайшее преобразование, свидетельствующее, что былины создавались на принципиально иной стадии истории словесного искусства, словесного творчества, нежели повествование конца XII века об Игоре.
Правда, здесь возможно одно готовое возражение, исходящее из того, что былины-де и творились, и существовали в совсем иной - в социальном и культурном отношении - человеческой среде, нежели "Слово о полку Игореве"; творец последнего принадлежал к наиболее просвещенным верхам древнерусского общества, а былины, мол, создавались и воспринимались в "простонародной", прежде всего крестьянской среде, с ее архаическим сознанием, чем и объясняется, в частности, мифотворческое содержание былинного эпоса.
Однако такое возражение неизбежно подразумевает согласие с тем вульгарно-социологическим толкованием (ставшим господствующим в 1930-х годах, но складывавшемся и ранее), которое объявило былины продуктом творчества трудового и "угнетаемого" класса, противостоящего правящим "феодальным классам"21. Этот подход к делу, продиктованный чисто идеологическими соображениями, а во многом и прямым диктатом властвующей идеологии, едва ли имеет серьезную обоснованность (хотя он достаточно широко распространен еще и в наше время). Так, былины при этом подходе волей-неволей оказываются, с социальной точки зрения, резко противопоставленными собственно литературным явлениям Древней Руси (в частности, тому же "Слову о полку Игореве"), о которых доподлинно известно, что они были созданы людьми, принадлежавшими так или иначе к общественным "верхам" того времени.
Но есть здесь и прямая фактическая неурядица, выражающаяся, например, в том, что в былинах, сложившихся будто бы в крестьянской среде, очень точно и полно воссоздан воинский быт, в частности, боевое оружие и снаряжение. Это убедительно доказано, например, в опирающейся на итоги углубленного археологического изучения древнерусского воинского быта работе этнографов Р. С. Липец и М. Г. Рабиновича "К вопросу о времени сложения былин (Вооружение богатырей)"22. Эти авторитетные исследователи продемонстрировали, что в былинах содержится вполне точное (и, между прочим, "любовное") изображение всего комплекса древнерусского оружия и снаряжения, а также соблюдена полная верность всей воинской терминологии. И едва ли можно спорить с тем, что эта истинность и скрупулезность в воссоздании воинского быта свидетельствует о сложении былинного эпоса - как и "Слова о полку Игореве" - в дружинной, а вовсе не крестьянской среде, где не могло быть такого детального и "интимного" знания всех реалий вооружения. Правда, дело идет о дружинной среде на совершенно разных исторических этапах - Х и конец XII века.
Да и главная цель упомянутой работы, как ясно уже из ее названия ("К вопросу о времени сложения былин"), заключалась в установлении на основе анализа вооружения былинных героев исторического периода формирования русского эпоса.
"Во многих былинах,- отмечают Р. С. Липец и М. Г. Рабинович,- подробно описано, как именно вооружены богатыри князя Владимира (далее перечисляются все части вооружения со ссылками на былинные тексты.- В. К.)... такой же комплект вооружения упомянут и в повествовании летописи о том, как в 968 году киевский воевода Претич поменялся оружием с печенежским князем... в былинах описываются именно те брони, какие были в употреблении в Х в.кольчатые и дощатые. Ни разу не встречено упоминания о более сложных видах брони, вошедших в употребление позже...
Мы не останавливаемся в данной статье на обрядах погребения дружинников, что также отражено в былинах...- пишут Р. С. Липец и М. Г. Рабинович.- Отметим лишь, что погребение богатыря Михаила Потыка в полном вооружении, с конем в сбруе, под насыпным курганом,- т. е. по обряду, сохранившемуся в Древней Руси не позднее X-XI вв.,- является лишним доказательством..." (указ. изд., с. 32, 33, 41); реалия эта доказывает как то, что былины складывались в воинской, дружинной среде (едва ли крестьяне могли столь точно знать обряд воинских похорон), так и то, что их формирование относится ко времени не позднее XI века.
Один из авторов цитируемой работы, Р. С. Липец, в своей позднейшей книге "Эпос и Древняя Русь" доказывала, что "к концу Х в. уже существовала богатая эпическая традиция, что и при отце Владимира - Святославе (как это видно из летописных сказаний о нем), и еще при Игоре и Олеге, а возможно и в IX в., эпические сказания и песни заняли свое место в культурной жизни Руси. В том же виде, как былины дошли до нас, они выкристаллизовывались в "эпоху Владимира"... Это заставляет предполагать, что былины начали формироваться несколько раньше, когда в IX-Х вв. шло образование государственности, с которой эпос в классической форме неразрывно связан... Русский героический эпос,- оговаривала Р. С. Липец,- создавался, конечно, на основе тысячелетнего развития устного народного творчества, черпая оттуда и сюжеты в их общей форме, и художественные образы и приемы, но как жанр он смог сформироваться только к концу I тысячелетия н. э.... Основная методологическая опасность при изучении былин заключается как раз в подмене анализа их как жанра анализом архаических прасюжетов, использованных и модернизированных эпосом... и традиционных элементов поэтики"23.
