Олег Хлевнюк - Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
Однако, почувствовав вкус первой победы, руководители Госплана решили не останавливаться на достигнутом. Левин, судя по всему, выдвинул контрпретензии, заявив, что его выступление на комиссии по чистке было неправильно записано в протоколе. Заявление Левина было доведено до Сталина и по его предложению рассматривалось первым же вопросом на заседании Политбюро 25 июля 1931 г.[220] Политбюро поручило Оргбюро рассмотреть заявление и, «если окажется, что т. Левин прав, опубликовать в “Правде” соответствующее опровержение». Уже после отъезда Сталина в отпуск, 16 августа, Оргбюро, по предложению Кагановича, удовлетворило претензии Левина и поручило «Правде» дать разъяснение, «реабилитирующее т. Левина»[221].
Очевидно, что такие конфликты не проходили бесследно. Объективно они укрепляли позиции ведомств, усиливали их бесконтрольность. Сталин не мог не понимать этого, но до поры уступал своим соратникам.
Одним из методов давления членов Политбюро на Сталина при отстаивании интересов своего ведомства (а соответственно, и своих собственных интересов) были заявления об отставке. Этот метод был традиционным в партии. К нему, как известно, неоднократно прибегал Ленин, а в 1920-е годы Сталин. В этом смысле угрозы отставок в начале 1930-х годов можно считать остаточным явлением внутрипартийных порядков предыдущего периода, хотя теперь отставки заявлялись и рассматривались исключительно в узком кругу высшего руководства.
26 июня 1930 г., например, А. И. Микоян написал на имя Сталина заявление, в котором, в частности, говорилось: «Я уже четыре года, как работаю в НКТорге. Все трудности соц. строительства острее всего концентрируются в НКТорге, как в фокусе хозяйственной жизни […] Причем, если промахи и упущения в других областях советской работы часто проходят мимо внимания партии, то в области работы НКТорга они становятся в центр политики». Особенно жаловался Микоян на проблемы, связанные с внешнеторговым аппаратом: «Дело настолько трудное, настолько сложное, что требует исключительных усилий и исключительной бдительности со стороны руководства НКТорга. Мне же приходится отвечать за всю работу, за каждую отдельную часть работы НКТорга. Меж тем я настолько утомился и издергался — ведь я уже два года подряд работаю без отпуска — что не в состоянии успешно справиться с руководством НКТорга. Кроме того, свежему человеку (ведь я уже четыре года нахожусь на этой работе) легче будет двинуть дело вперед. Поэтому прошу Политбюро:
освободить меня от работы в НКТорге;
дать мне двухмесячный отпуск;
назначить меня на местную работу, партийную или хозяйственную (какое-нибудь новое строительство)»[222].
Это заявление Микояна отложилось в его фонде без каких-либо следов о передаче Сталину. Однако, судя по всему, Сталин был знаком если не с заявлением, то с настроениями Микояна, хотя и решил не предавать их широкой огласке. Через месяц, 24 августа, Сталин писал Молотову: «Мы все забываем об одной “мелочи”, а именно о том, что Наркомторг является в данный момент одним из самых важных наркоматов (и самых сложных, если не самым сложным наркоматом). И что же? Во главе этого нарк[омата] стоит человек, который не справляется с делом, с которым вообще трудно или даже невозможно справиться одному человеку. Либо мы должны сменить Микояна, что нельзя считать доказанным, либо надо его подпереть крупными замами, что, кажется, не вызывает разногласий»[223]. Вопрос был разрешен с учетом предложений Сталина и жалоб Микояна. Сначала Микояну выделили заместителя по внешней торговле — А. П. Ро-зенгольца, а затем вообще освободили от забот о внешней торговле:
15 ноября 1930 г. решением Политбюро Наркомторг был разделен на два наркомата — Наркомснаб во главе с Микояном и Наркомат внешней торговли во главе с Розенгольцем[224].
Относительными уступками завершилось рассмотрение заявления об отставке В. В. Куйбышева, которое он подал на имя Кагановича (в период отпуска Сталина) 10 августа 1931 г. Куйбышев был недоволен обстановкой, сложившейся вокруг составления планов на 1932 г. и вторую пятилетку. Ссылаясь на болезнь, он просил предоставить полуторамесячный отпуск и в заключение писал: «Ввиду того, что я явно не справляюсь с обязанностями руководителя Госплана, прошу освободить меня от этой работы, предоставив мне работу по моим силам (лучше было бы если бы в области или в районе)»[225] Сталин был очень недоволен претензиями Куйбышева. «Тяжелое впечатление производит записка т. Куйбышева и вообще все его поведение. Похоже, что убегает от работы», — писал Сталин Кагановичу[226]. Однако разбираться с Куйбышевым, судя по всему, было поручено его непосредственному начальнику — Молотову. 14 августа 1931 г. Молотов, находившийся в отпуске, послал Куйбышеву письмо по этому поводу: «Здравствуй, Валерьян! Т. Каганович прислал Кобе твое письмо в ЦК, и я читал его. Вижу, что с планами будущего года и будущей пятилетки дело идет медленнее, чем хотелось бы. Однако время, небольшое, мы еще имеем и, по-моему, то, что мы наметили, в частности для работы комиссии по 1932 г., мы должны и можем сделать […] Насчет твоего ухода из Госплана не может быть и речи. Уверен, что все будут решительно против. Этот хозяйственный год, год перестройки, имеет дополнительные трудности, но путь к их преодолению нащупан и дело должно пойти вперед. Хорошо — лучше, чем раньше.
Что тебе нужно, так это передышку. Это, по-моему, можно скоро осуществить, с первых чисел сентября. Итак, очень советую снять вопрос об уходе из Госплана и больше его вообще не подымать. Не такое сейчас время — надо вплотную взяться за улучшение Госплана. Мы должны тут тебе помочь и я думаю, что дело с осени пойдет лучше, успешно. Твой В. Молотов»[227]. Вопрос об отставке был снят. Куйбышев, как и обещал Молотов, получил отпуск и некоторую поддержку в изнуряющей борьбе с ведомствами по поводу составления планов.
Как-то успокоив Куйбышева, Сталин в начале сентября 1931 г. оказался вовлеченным в достаточно острый конфликт с Орджоникидзе по поводу выделения валюты для импорта материалов для ВСНХ. Орджоникидзе в определенной мере поддержали некоторые другие члены Политбюро. В этих условиях вынужден был маневрировать также Каганович, координировавший в этот период работу Политбюро. Столкнувшись с явным противодействием, Сталин и Молотов, находившиеся в отпуске на юге, вынуждены были 6 сентября 1931 г. послать ультиматум находившимся в Москве членам Политбюро: «Настаиваем на отмене обоих ваших решений о заказах на сталь и вагонные оси и колеса. В случае Вашего несогласия предлагаем специальное заседание Политбюро с вызовом нас обоих»[228]. После этого ультиматума вопрос был решен так, как требовал Сталин, хотя Орджоникидзе в частных письмах Сталину выражал свою обиду[229]. Для того чтобы нейтрализовать последствия конфликта, Сталину пришлось направить Орджоникидзе несколько дружеских писем с мягкими нареканиями и разъяснениями его неправоты[230].
Еще через несколько дней, 12 сентября, новое заявление об отставке сделал в письме Сталину Микоян, недовольный выговорами, которые были объявлены его ведомству в связи с тяжелым продовольственным положением в Грузии[231]. Несмотря на то, что этот конфликт был улажен, 15 октября 1931 г. Политбюро пришлось рассматривать новое заявление Микояна. Очередное столкновение, судя по всему, произошло в связи с подготовкой отчета Микояна на предстоящем в конце октября 1931 г. пленуме ЦК ВКП(б). Наркомат снабжения подвергался в это период резкой критике, и Микоян пытался смягчить ее заявлением об отставке. Политбюро, однако, проявило твердость. В принятом решении говорилось: «Заявление т. Микояна об отставке отклонить, обязав т. Микояна представить своевременно проект резолюции по докладу Наркомснаба на пленуме»[232].
Остроконфликтными в 1931 г. были отношения председателя ВСНХ СССР Орджоникидзе с руководством Совнаркома (председателем СНК Молотовым и его первым заместителем, председателем Госплана Куйбышевым). Неуравновешенный Орджоникидзе столь горячо отстаивал интересы ВСНХ и свое право хозяина в собственном ведомстве[233], что вызвал резкое недовольство Сталина. В августе 1931 г. Сталин писал Кагановичу (явно для передачи Орджоникидзе): «[…] Все еще плохо ведет себя т. Орд[жоники]дзе. Последний, видимо, не отдает себе отчета в том [, что] его поведение (с заострением против тт. Молотова, Куйбышева) ведет объективно к подтачиванию нашей руководящей группы, исторически сложившейся в борьбе со всеми видами оппортунизма, создает опасность ее разрушения. Неужели он не понимает, что на этом пути он не найдет никакой поддержки с нашей стороны? Что за бессмыслица!»[234]. В сентябре-октябре 1931 г. в связи с дальнейшим обострением конфликта между Орджоникидзе и Молотовым, Сталин сделал внушение Орджоникидзе лично: «Насчет Молотова я не согласен с тобой. Если он травит тебя или ВСНХ, поставь вопрос в ПБ. Ты хорошо знаешь, что ПБ не дает травить тебя или ВСНХ ни Молотову, ни кому бы то ни было. Во всяком случае, ты не менее виновен перед Молотовым, чем он перед тобой. Ты его назвал “негодяем” Что не может быть терпимо в товарищеской среде. Ты игнорируешь его, СНК, СТО. Ты видишь ЦК, но не замечаешь СНК, СТО, Молотова. Почему, на каком основании? Не думаешь ли ты, что Молотов должен быть исключен из той руководящей верхушки, которая сложилась в борьбе с троцкистско-зиновьевским и бухаринско-рыковским уклонами? […] Изолировать Молотова и расстроить сложившуюся руководящую большевистскую верхушку… — нет, я на это “дело” не пойду, как бы ты ни обижался и какими бы ни были мы друзьями. Конечно, у Молотова есть недостатки и они мне известны. Но у кого нет недостатков? Все мы богаты недостатками. Надо работать и бороться вместе, работы хватит на всех. Надо уважать друг друга и считаться друг с другом […]»[235] «Ты еще не научился отвлекаться от личного элемента в отношениях между политическими руководителями. Это нехорошо […] Ни изоляции Молотова, ни изоляции Серго! Совместная работа, во что бы то ни стало! Сохранение единства и нераздельности нашей руководящей верхушки! Понятно?»[236].
