Виталий Тренев - Рассказы (-)
Первое было исполнено, но когда Гвоздев хотел снять с князя его тяжелый и напитанный водою, как губка, кафтан, Борода-Капустин, находившийся до того в забытьи, очнулся и оказал яростное сопротивление.
- Прочь от меня! - бушевал князь. - Невежи! Чтобы я, российского флота офицер, вместо государева мундира чухонскую робу на себя надел?! Лучше мне помереть... Прочь от меня!
Гвоздев подчинился капитану, приказав лишь развести для князя костер, чтобы он мог сушиться отдельно от матросов. Какое-то смутное подозрение поразило его. Помогая князю на судне, в "беседке" и здесь, на берегу, мичман уже несколько раз подсознательно отмечал странную твердость его раздутых карманов. Но раздумывать над тем, что могло в них находиться, все еще было некогда.
Имущество бригантины, спасенное при помощи "беседки", было кое-как свалено на длинный песчаный пляж; море то и дела выкатывало то бочонок неизвестно с чем, то рею с обрывками снастей, то целую стеньгу от мачты. Гвоздев назначил команды для вылавливания и спасения всего, что еще могло представлять из себя ценность, поручил Ермакову следить за порядком, а сам сел у костра сушить вахтенный журнал, который, впрочем, так хорошо был им упаковав в просмоленную холстину вместе с другими бумагами, что подмок только немного с краю, несмотря на то, что сам мичман был весь мокрый.
Неподалеку горел большой костер, который на рассвете был зажжен Густом и послужил спасительным маяком экипажу "Принцессы Анны". Сейчас вокруг него, просушиваясь и отогреваясь, теснились матросы, а кок варил уже кашу на ужин.
Море продолжало реветь и грохотать, накатывая волны на песчаный берег, но ветер как будто стал потише.
К мичману подошел Густ, уже переодетый в сухое платье и в сапогах по самые бедра.
- Косподин офицер, - сказал он, улыбаясь своей особой солидной и добродушной улыбкой, - там наша староста приехал. Пудете с ним коворить?
Мичман поднялся и увидел таратайку в одну лошадь, а за нею две телеги - видимо, для раненых и слабых.
Таратайка подъехала к невысокому обрыву над пляжем, с нее слез полный и высокий человек в такой же толстой куртке, как и у всех остальных островитян, но не в рыбачьих сапогах, а в шерстяных полосатых черно-белых чулках по колено.
Островитяне почтительно снимали перед ним шляпы, а он снисходительно кивал им головою, направляясь к костру, где сидел мичман.
- Это ваш староста? - спросил Гвоздев у Густа.
- Та, эта. Покатый человек. Самый покатый на острове, - сказал Густ и, как показалось мичману, не очень доброжелательно посмотрел на подходившего. - Его зовут Ванаг, косподин Ванаг.
Еще за несколько шагов староста снял шапку, придал своему лицу горестное выражение и стал покачивать головой.
- Какое несчастье! Какое несчастье! - Он бойко и почти без акцента говорил по-русски. - Я надеюсь, господин офицер, наши люди оказали помощь?
Ванаг понравился мичману гораздо меньше, чем белокурый гигант Густ, несмотря на то, что староста весь был радушие и приветливость. Он сейчас же приказал везти раненых в деревню. На телегах у него оказался свежий хлеб, сало и водка. Он сам проследил, чтобы все было сейчас же передано коку и баталеру по списку, и, ласково улыбаясь, попросил, чтобы мичман выдал ему квитанцию. Он готов поделиться последним, но все же надеется, что адмиралтейств-коллегия возместит ему расходы, потому что он человек бедный. Чернила и пучок гусиных перьев староста предусмотрительно привез с собою.
Мичман сейчас же выдал квитанцию.
Смеркалось, матросы с ног валились от усталости, и мичман приказал им отправиться на отдых в деревню, вызвав предварительно десять добровольцев, которые остались бы здесь вместе с ним, чтобы охранять спасенное, а с рассветом попытаться снять с бригантины остальное имущество. Ермаков и Петров вызвались остаться, но мичман отправил их в деревню старшими по команде. Князь не пожелал перебираться в избу и обосновался в палатке, где ему действительно было довольно удобно.
Матросы двинулись за старостой. К мичману подошел Ермаков.
- Капитона Ивановича море тоже отдало, - сказал он. - Нашел его, отнес к остальным.
И он подвел мичмана к четырем телам, лежавшим на песке.
Это были двое из трех утонувших матросов и боцман. Несколько в стороне лежал мертвый Пеппергорн, прикрытый черным плащом. Склонив головы, молча постояли мичман и Ермаков возле утонувших.
"Сейчас фонарь вам засвечу, кушать не желаете ли?" - вспомнил мичман, как старался уважительно смягчить свой голос старый служака, отводя его в карцер по приказанию Пеппергорна. Слезы навернулись на глава мичману, и он ощупал в кармане маленький узелок, врученный ему на хранение боцманом...
6. КНЯЗЬ СДАЕТСЯ НА КАПИТУЛЯЦИЮ
Отправив Ермакова и распределив дежурства часовых, мичман снова сел у костра и задумался.
Было уже темно, море шумело где-то недалеко, но уже не так яростно, а ветер с наступлением темноты совсем стих. От дюн тянуло теплом. На темном небе мерцали звезды.
Мичман, сидя на берегу пустынного острова у остатков разбитого судна, подле трупов своих погибших товарищей, подумал, что всего только вчера в это время он ходил по полуюту "Принцессы Анны", могучий боцман был жив и здоров, а несчастный Пеппергорн попивал романею с капитаном... Гвоздев тяжело и прерывисто вздохнул. Потом мысли его перешли на капитана. Вправду ли он страдает или притворяется? Шут его знает!.. Лежит в палатке и охает на всю окрестность... И чего он так свой кафтан бережет?
Пораздумав, Гвоздев пришел к заключению, что между падением в море шкатулки с корабельною казною и набитыми карманами капитанского кафтана существует прямая связь.
Сколько испытаний свалилось на него за такой короткий срок!
Он не мог допустить, чтобы лентяй, погубивший судно и людей, еще вдобавок ограбил казну. Надо непременно заставить его вернуть спрятанные червонцы. Но как это сделать? Хорошо еще, что князь решил остаться здесь, а не убрался в деревню, где он мог бы легко схоронить деньги. Впрочем, и сейчас ему нетрудно отпереться. Чем докажешь, что они - казенные деньги, а не собственные?
Между тем Борода-Капустин, расхворавшийся всерьез, лежал под несколькими одеялами, привезенными Ванагом, но в плохо просохшей одежде. Однако стонал и охал он не столько от нездоровья, сколько от недобрых предчувствий, осаждавших его пылающий мозг.
В деревню он не поехал, опасаясь, что матросы или же островитяне, заметив набитые золотом карманы, ограбят его и убьют. Но, с другой стороны, там он, может быть, сумел бы припрятать деньги и переодеться в сухое. Здесь же, на пустынной отмели, на глазах у десятков людей что ему делать со своими раздутыми, позвякивающими карманами? Да это еще цветики, опасения сегодняшние, а что будет с ним дальше? Как взглянет прокурор адмиралтейств-коллегий на крушение? Хорошо, коли разжалуют, а то могут и казнить... И князь застонал еще пуще и заворочался.
В палатку вошел Гвоздев и сел на свою койку, устроенную рядом с капитанской. Он поправил свечу в фонаре и повернул его так, чтобы осветить лицо князя.
- Ох... Кто там еще?.. Свет убери, - простонал князь.
- Это я, сударь, и свет я не уберу, - твердо и многозначительно сказал Гвоздев.
- Как это?.. Ты что же это?.. - забормотал князь.
"Все, - подумал он, - конец... Значит, заметил... Сейчас меня придушит, - а денежки себе..."
Голос князя стал визгливым:
- Ты что же это? Ведь я сейчас закричу, я матросов кликну!
- Не стоит, Митрофан Ильич. Сперва выслушайте меня.
Спокойный тон мичмана убедил князя в том, что убивать его тот не собирается. Но в нем возникла новая тревога: "Придется поделиться. А я-то думал, он из дурачков желторотых".
- Ну, говори, говори... Ох, господи... муки-то какие... - простонал Борода-Капустин. - Дыхание перехватывает.
И он все старался укрыться с головой, чтобы скрыть свое лицо от пристального взора мичмана.
- Я хотел спросить вас, господин лейтенант, как вы думаете распорядиться казенными деньгами, которые вы спасли в своих карманах, рискуя жизнью?
- Чего?.. Какой жизнью... Чего? - прикинулся дурачком князь.
- Рискуя жизнью, я говорю: ведь выплыть с такою тяжестью было бы нельзя... Я понимаю дело так, что вы, не надеясь спасти всю шкатулку, захватили казенные деньги в карманах, сколько могли, и сделали правильно, ибо шкатулка погибла. Вот я и спрашиваю, как составить на сии деньги надлежащий документ и заприходовать их так, чтобы на вас не могло впоследствии пасть никаких подозрений?
Борода-Капустин вдруг откинул одеяло и, отдуваясь, сел на койке. Глаза его бегали, он не решался взглянуть в лицо мичману, смотревшему на него в упор с холодной твердостью.
- Это же деньги мои... Собственные мои. - Князь говорил это не очень уверенно: предвидение грядущих бедствий лишило его изворотливости. "Сколько ему дать? Сколько дать? Неужто пополам?" - лихорадочно думал Борода-Капустин.
