Руслан Скрынников - Ввсилий Шуйский
После переворота бояре говорили, что Растрига передал Мнишекам и королю 500 000 злотых (более 150 000 рублей), а потом в Москве пожаловал Мнишеку еще 300 000 злотых (90 000 рублей), истратив, таким образом, 800 000 злотых (242 424 рубля). Обличая «вора», дума, по всей вероятности, преувеличила цифры.
Чтобы расплатиться с семьей Мнишеков и с другими кредиторами в Польше, самозванец решил использовать драгоценности из древней царской сокровищницы. По подсчетам голландского купца Исаака Массы, цена отправленных в Речь Посполитую сокровищ составляла 784 568 флоринов, или 130 761 рубль. Согласно Дневнику Юрия Мнишека, царь подарил невесте шкатулку с драгоценностями, которые (как говорили) оценивались в 500 000 рублей, или более полутора миллионов злотых.
После трехлетнего голода и разрухи, вызванной гражданской войной, в царской казне просто не могло быть миллионных сумм. На заседании Боярской думы окольничий Михаил Татищев объявил в присутствии польских послов, что после смерти Бориса в казне осталось всего 200 000 рублей. Текущие налоги должны были дать 150 000 рублей. С монастырей было собрано еще 40 000 рублей. Следовательно, всего в распоряжении царя было не более полумиллиона рублей наличности. После переворота русские приставы заявляли арестованным полякам: «В казне было 500 000 рублей, и все это, черт его знает, куда расстрига раскидал за один год». Чтобы оценить масштабы трат «вора», надо вспомнить, что Иван Грозный истратил 100 000 рублей из земской казны на учреждение опричнины.
Польские советники из Канцелярии столкнулись со сложной задачей: поддержать баланс расходов и доходов монарха. В тайном письме, предназначенном одному Лжедмитрию, Бучинский назвал впечатляющую цифру расходов государя: «Да и так уже Ваша Царская Милость, роздал, как сел на царство, полосма милеона, а милеон один по руски тысяча тысячев рублев». Комментарий насчет значения числа миллион адресовался московскому населению.
После переворота царь Василий Шуйский, обнародовав послание Бучинского, должен был пояснить населению, что такое «милеон», и чтобы сделать дело совсем понятным, его дьяки перешли на рублевый счет. Однако в письме Бучинского счет шел, очевидно, на злотые. Семь с половиной миллионов злотых равны были двум миллионам тремстам тысячам рублей. В польском тексте значилось: «Во mi powiedzial CJM, ze pulosma myliona rozdal jaco ra Panstwie usiadl». Итак, секретарь получил сведения об израсходованных деньгах из уст «Его Милости Царя». В хвастовстве самозванцу не было равных. Можно заподозрить, что он преувеличил сумму расходов в несколько раз.
Исчисленные «милеоны» включали денежное жалованье «воровскому» войску, московской думе и дворянскому ополчению, вновь набранным в Польше наемным войскам, а также отправленные в Польшу деньги для Юрия Мнишека, царской невесты Марины, многочисленные подарки в виде оцененных вещей из кремлевской сокровищницы и еще один вид платежей — долговые расписки царя.
Будучи в Самборе у Мнишеков, самозваный царевич раздавал векселя направо и налево. Суммы, обозначенные в них, как правило, многократно превосходили полученные субсидии.
Взойдя на трон, Растрига не отказался от старых привычек. Близко знавшие «императора» иноземцы не без иронии отмечали, что царь был щедр, но более на словах, чем на деле, так как «без долгого размышления мог обещать несколько десятков тысяч, на 30 тыс. доходов, на 100 тыс. и более наличными и в удостоверение подписывал», но затем так же легко отказывался оплачивать векселя.
Заполучив в свое распоряжение сокровища московских государей, Отрепьев заразился страстью к стяжанию.
Прозябавший всю жизнь в бедности, а иногда и в нищете, монарх упивался всемогуществом и не намерен был ограничивать свои траты. Самозванец стал скупать все драгоценности, которые попадались ему на глаза. Прослышав о его страсти к покупкам, в Москву слетелось множество купцов из Польши, Германии и других стран. Имея весьма поверхностные представления о ценах, царь соглашался платить любые суммы. Когда у самозванца кончились деньги, он стал рассчитываться с торговцами векселями.
Лжедмитрий I не умел считать деньги, и его личные долги фантастически разрослись. Боярская дума использовала все его промахи и легкомысленные денежные операции. Под конец Казенный приказ отказался оплачивать бесчисленные царские векселя по причине отсутствия наличности. Лжедмитрию пришлось смириться с тем, что дума через Казенный приказ ввела ограничения на оплату его векселей и тем самым установила контроль за его расходами.
Невообразимые траты самозванца были следствием не одного только тщеславия и легкомыслия, но и расчета. Лжедмитрий должен был сознавать, что нужен своим знатным подданным, пока осыпает их деньгами и титулами. Когда серебряный дождь иссякнет, он станет не нужен.
Своими тратами новоявленный император привел государство к финансовому банкротству, что ускорило его гибель.
Самозванец внимательно следил за настроениями бояр и двора и пытался предотвратить нежелательное развитие событий. После смерти царя Федора Ивановича Романовы и Бельский выдвинули проект введения в стране боярского правления. Они предложили посадить на трон служилого татарского хана Симеона Бекбулатовича, чтобы править его именем.
Опасаясь возрождения старой интриги, Лжедмитрий в феврале 1606 г. поручил двум дьякам провести розыск, после чего приказал сослать Симеона в Кирилло-Белозерский монастырь. 3 апреля служилый царь был пострижен в монахи и принял имя Стефана.
Из-за раздора с правящим боярством Иван Грозный удалился в опричнину. Лжедмитрий не решился последовать его примеру. Иностранных наблюдателей поражали московские порядки, при которых царь шагу не мог ступить без Боярской думы. Бояре не только решали с царем государственные дела, но и сопровождали его повсюду.
Польские секретари видели, что их влияние падает вместе с влиянием их государя, и горько сетовали на московские порядки, вынуждавшие самодержца большую часть времени проводить в кругу бояр.
Стремясь положить конец общению самодержца со знатью, поляки из его Канцелярии обсуждали различные меры, включая возможность перенесения столицы из Москвы в какое-нибудь другое место. Эти проекты показывают, сколь плохо иноземцы понимали сущность русского государственного механизма. Ивану Грозному понадобилась опричнина, чтобы ослабить влияние знати на дела управления. Не обычаи сами по себе, а могущество знати определяло политические порядки Московии.
Пышный дворцовый ритуал, заимствованный из Византии, раболепное поведение придворных создавали видимость неслыханного могущества московских государей.
На самом деле Боярская дума удерживала в своих руках все нити управления государством и сплошь и рядом навязывала свою волю царю.
В апреле 1606 г. на званом пиру во дворце Отрепьев потчевал бояр изысканными блюдами. Среди других яств на стол подали жареную телятину. Василий Шуйский стал потихоньку пенять царю на нарушение церковных правил.
Государь оборвал его. Но тут в спор вмешался Михаил Татищев, считавшийся любимцем царя. (Отец Татищева оказал большие услуги Грозному, за которые получил в опричнине чин думного дворянина. Михаил Татищев служил ясельничим при царе Борисе. Будучи послан в Грузию, он не участвовал в войне с Лжедмитрием, за что и был обласкан по возвращении в Москву и вошел в думу с чином окольничего.) На пиру Татищев не только принял сторону Шуйского, но и в грубой, оскорбительной форме публично выбранил царя за приверженность к нечистой пище.
В наказание за дерзость Отрепьев велел сослать Татищева в Вятку и содержать в тюрьме в колодках, «потаив имя его». При Грозном окольничий лишился бы головы.
При Лжедмитрии в дело вмешались бояре. За ревнителя благочестия вступилась вся дума, включая любимца царя П. Ф. Басманова. Лжедмитрию пришлось отменить приговор и без промедления вернуть опального в Москву. Инцидент с Татищевым обнаружил полную зависимость самозванца от бояр.
Поначалу бояре не смели открыто перечить самодержцу. Но со временем они пригляделись к самозванцу, изучили его слабости и страстишки и перестали церемониться с ним. Отрепьев привык лгать на каждом шагу. Эта привычка стала его второй натурой. Но ложь слишком часто всплывала на поверхность, что приводило к неприятным эксцессам в думе. По этому поводу поляк Станислав Немоевский писал следующее. Бояре не раз обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал». Ожидая прибытия в Москву семейства Мнишеков, царь («стыдясь наших» — добавляет от себя автор Дневника) запретил боярам такое обращение. Тогда сановники с завидной простотой задали ему вопрос: «Ну, как же говорить тебе, государь, царь и великий князь всея Руси, когда ты солжешь?» Поставленный в тупик, самозванец обещал думе, что больше «лгать не будет». «Но мне кажется, — завершает свой отчет С. Немоевский, — что слова своего перед ними не додержал…»
