Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец
Рассказывал, как усмирил он разумным и добрым словом не одну казацкую замять, как почти без крови прекратил мужицкий бунт, а главного заводчика Павлушку изловил и передал законным властям. И вот уже шесть лет - говорил Адам Григорьевич - нет на Украине ни мятежей, ни скопов. Золотой покой пришел, наконец, на Украину.
И скромно потупив глаза, давал понять, что это не чья-нибудь, а именно его, Киселя, заслуга.
Однажды завал пан Адам беседу, которая поначалу показалась Тимоше не имеющей к нему никакого касательства. Стал пан Кисель говорить о Руси и о Польше. Со слезами в голосе поминал старое лихолетье, когда шли на Москву польские и литовские люди, и запорожские курени, и наёмная немецкая пехота - и от того возникла великая междуславянская распря. Но ведь время то давно миновало, говорил Адам Григорьевич, что же нам прежним жить? Теперь другое важно - не почитать Речь Посполитую врагом Руси. Надобно забыть свары и брани прежних лет и объединить обе державы против общих врагов - турок, татар, немцев и шведов. Ибо распри между нашими странами на радость нашим недругам и на погибель нам самим.
- Не возьму в толк, Адам Григорьевич, - того, что от тебя слышу. Мне-то пошто всё это знать?
- Тому не дивлюсь, - раздумчиво отвечал хлебосольный хозяин, - ибо мужи старее и опытнее тебя тоже таковых моих сентенций ни слышать, ни понимать не желают. А жаль. Ведь наши два государства подобны двум кедрам ливанским, от одного корня произрастающим. Десница господня создала нас от единой крови славянской и от единого славянского языка. Свидетельствуют о том и греческие, и латинские историки, о том же и Нестор летописец повествует. Да и наши языки не то же ли самое подтверждают? И разве не про нас сказано в Писании: "Коль добро и коль красно еже жити, братие, вкупе!".
Ты пойми, князь, - Адам Григорьевич, наклонившись, искательно смотрел в глаза Тимоше, - все беды наши от разделения славянского происходят. Были славяне едины - и трепетали перед ними Рим и Константинополь. Распалось славянское братство - и южные славяне оказались под игом турецким, а в Корсуне-городе, там, где святой равноапостольный князь Владимир византийскую веру приял, ныне крепко сидит поганая Крымская орда.
Настало время, Иван Васильевич, вновь о славянском единстве порадеть. И если ты в том помощником моим окажешься, то и я тебе в твоем деле сгожусь.
Тимоша молчал, поглаживая крест. В глаза Киселю не смотрел, глядел вниз, думал: "Вот уже то дело, кое Кисель задумал, не его, а мое стало. Уже он мне в его же собственном деле помогать собирается". Однако подумал одно, а сказал другое:
- За то тебе мое спасибо, что ты мне, Адам Григорьевич, сгодиться собираешься. А бог даст достигну прародительского престола, быть тебе у меня в великой милости. Только не чаю я, Адам Григорьевич, как тому моему делу статься?
- То дело великое, Иван Васильевич. В том деле помогут тебе первые люди Речи Посполитой - канцлер, а может и сам король.
- Добро, Адам Григорьевич. Если доведется быть у короля, те твои слова о двух кедрах ливанских скажу его величеству как свои собственные.
Кисель засмеялся. Подумал: "Умён, Иван Васильевич, или как там тебя на самом деле?" Вслух же сказал:
- Вот ты и ответил на тот вопрос, который мне задавал. Понимаешь теперь, как твоему делу статься?
- Понимаю, Адам Григорьевич. Вы мне прародительский стол, я вам - все те русские земли, коими владеете, навеки оставлю да ещё и московские полки против татар и шведов на ваши южные украины пошлю. Так что ли, Адам Григорьевич?
- Так, князь Иван, - ответил Кисель, будто одним ударом гвоздь в бревно по шляпку загнал.
А потом, помолчав немного, добавил:
- Так-то оно так, государь мой, Иван Васильевич, да только не совсем так.
* * *
Вот уже более получаса канцлер Оссолинский не выходил из кабинета короля Владислава.
- Поймите, государь, - прижимая руку к сердцу, проникновенным бархатным голосом говорил канцлер, - я убежден, что это именно тот человек, который нам нужен.
- Для чего? - раздраженно спросил король. Он с самого начала не верил в успех предложенного Оссолинским предприятия и сердился все больше и больше.
- Для достижения тех целей, которые были столь близки, но, к сожалению, остались неосуществленными.
Владислав вздохнул и отвел глаза в сторону. Не глядя на канцлера, нервно постукивая пальцами по краю стола, Владислав произнес:
- Двадцать четыре года я был царем московитов.
"Точнее, вы носили этот титул, ваше величество" - подумал Оссолинский.
- Ты же знаешь, Иржи, что я получил русский трон пятнадцатилетним мальчиком, - продолжал Владислав. - И почти до сорока лет сохранял его за собою. В тридцать четвертом году меня заставили отречься от него. Так неужели ты думаешь, что я буду стараться для кого-то добыть то, что по праву принадлежало мне четверть века?
- Ваше величество потеряли трон не в 1634 году, а в 1613-ом. Этот трон отобрал у вас Михаил Романов и вот уже тридцать лет силой удерживает его за собою. Он же десять лет назад заставил ваше величество отказаться и от титула, который вы носили четверть века. Более того, он добился того, что русская знать и поместное дворянство не считают более королей из дома Ваза законными русскими государями.
- Ты хочешь сказать, что русские нобили и принципалы могут признать законным претендентом на трон этого бродягу, выдающего себя за князя Шуйского? Ведь ты же знаешь, что у покойного царя Василия не было детей.
- Где ваша мудрость, государь?! - воскликнул канцлер с нескрываемым возбуждением. - Не сочтите за дерзость и не думайте, что я пытаюсь поучать вас, но разве не вы первый должны твердо поверить в законные права князя Шуйского на московский трон? И не только поверить, но и уверить в этом других!
- А почему, Иржи? Разве не было в России самозванцев? Или только я и ты знаем это, а другие забыли? И добро, если бы бдпо их два или три, а то ведь страшно вымолвить - два десятка сиволапых мужиков выдавали себя за царских детей и внуков. И кто после всего этого поверит, что князь Шуйский не какой-то подымёнщик и вор?
- Да что мне за дело, кто он на самом деле? - снова разгорячившись воскликнул канцлер. Разве год назад, когда послы московитов - князь Львов и боярин Пушкин - просили выдать головою самозванцев, прятавшихся на Семборщине и в Бресте-Литовском, разве мы отдали им тех людей? Нет, ваше величество, не выдали. Ибо, если бы мы поступили подобным образом, то никогда более ни один враг русского царя не стал бы искать у нас прибежища, а связывал бы свои помыслы со шведами или турками к большой досаде и немалому вреду для Речи Посполитой.
- Ну, хорошо, Иржи, - примирительно сказал Владислав, - если этот Шуйский всё-таки добьется трона, то выиграет ли от этого Республика?
- На русском троне, государь, окажется человек, обязанный вам и Речи Посполитой всем, что у него есть - престолом, титулом и самой жизнью.
Он утихомирит Запорожскую Сечь - это средостение смутьянов и поджигателей, и тем самым укрепит вашу власть, государь, ибо многие волки коронных войск перейдут с Украины в Польшу и магнатам будет не так-то легко противиться вашей воле.
Оссолинский представил, как, повинуясь королевскому ордонансу, под власть Владислава один за другим переходят города и замки магнатов. Как бежит из своей столицы ненавистный Вишневецкий, как комиссары короны твердой рукой повсюду насаждают закон и порядок, и, представив это, решил не отступать до конца.
- А ты уверен, что князь Иван, окажись он на троне, будет таким же покладистым, как и теперь, когда он бессилен и нищ?
- Одному богу может быть это известно, государь. Но ведь наша помощь все же должна обязать князя Шуйского.
- Чего стоит услуга после того, как она оказана? - устало, с нескрываемой насмешкой произнес Владислав. - Оба Димитрия вначале тоже обещали нам полную покорность, но стоило им оказаться во главе армии, как всё тут же изменялось.
- Я постарался предусмотреть и это, государь. Шуйский начнет с того, что разошлет по России универсалы, в которых именем бога поклянется в неизменной верности славянству против татарских орд и извечных врагов Руси - шведов. Это сплотит вокруг него юг страны, страдающий от набегов крымцев, и север, беспрерывно отражающий войска вашей кузины, шведской королевы Христины Ваза.
Король молчал. Он казался больным и утомленным. Оссолинский вдруг вспомнил, что Владиславу вот-вот исполнится пятьдесят, что нынешней весной у короля умерла жена, что казна государства пуста и из-за всего этого разговор, который он только что вёл, показался ему неудачным.
"Он всего боится, - подумал канцлер. - Ему более всего хочется покоя, а я втягиваю его в дело, где можно многое выиграть, однако, можно и многое потерять. Такие дала не для этого одряхлевшего толстяка".
Владислав встал.
- Я приму князя Шуйского, Иржи. О времени аудиенции тебя известит мой секретарь.
