Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5
Председатель. — Это было тогда, когда вы были еще товарищем министра?
Джунковский. — Нет. Не помню. Может быть, и после.
Председатель. — Вам потом стало известно, что он в плену, в Германии и ведет там пропаганду?
Джунковский. — Нет.
Председатель. — Если не о пропаганде, то о том, что он попал в плен? Вы этого тоже не знали?
Джунковский. — Нет.
Председатель. — Позвольте считать установленным, что вы узнали о том, что этот человек — сотрудник охранного отделения, от Брюн-де-Сент-Ипполита, что Белецкий этого вам все-таки не сказал.
Джунковский. — Я не могу установить этого. Может быть, я ошибаюсь.
Председатель. — Но судя по тому, что сохранилось в вашей памяти, вы реагировали на это и сразу стали думать о том, как от него избавиться?
Джунковский. — Да.
Председатель. — Если не ошибаюсь, разговор ваш с Родзянко произошел в начале апреля, а разделались вы с ним раньше.
Джунковский. — Это было почти одновременно.
Председатель. — Вы не употребили в разговоре с Родзянко такого выражения, что вам «претит» или «давно претит».
Джунковский. — Да, вероятно, я так сказал, потому что мне действительно претило.
Председатель. — Владимир Федорович, но не просил ли вас Родзянко приехать просто к себе лично, чтобы переговорить по делу Малиновского?
Джунковский. — Нет, не помню.
Председатель. — Не рассказывал ли он вам, что получил по телефону предупреждение от какой-то неизвестной дамы о том, что Малиновский состоит сотрудником охранного отделения?
Джунковский. — Он мне не говорил этого, совсем не говорил.
Председатель. — Не припомните ли, что в разговоре с Родзянко у вас поднимался вопрос о том, что со стороны левых была прочитана декларация, причем Родзянко спросил вас, не было ли вам заранее известно содержание этой декларации?
Джунковский. — Я даже предупредил его, что такая декларация будет.
Председатель. — Вы его предупредили?
Джунковский. — Насколько я помню.
Председатель. — Вы сказали ему, что уже сделали распоряжение о том, чтобы прекратить совмещение звания члена Думы с сотрудничеством в охранном отделении, так как это претило вам?
Джунковский. — Да, это, вероятно, было.
Председатель. — А не помните ли вы такой вашей мысли, что так как Малиновский слишком много знает, то удалить его можно не сразу, а лишь после некоторых подготовительных действии?
Джунковский. — Подготовительные действия клонились, вероятно, к тому, чтобы обойтись без скандала. Вот что я, вероятно, разумел, говоря о подготовительных действиях.
Председатель. — Владимир Федорович, вам пришлось говорить о роли Малиновского и обо всем этом случае с Маклаковым?
Джунковский. — Да.
Председатель. — И вы убедились из этого разговора, что он знал о Малиновском.
Джунковский. — Нет, ничего не знал.
Председатель. — Вы советовались с ним по вопросу о необходимости изгнать Малиновского из Думы?
Джунковский. — Он совершенно сочувствовал этому.
Председатель. — Вы с ним говорили об этом?
Джунковский. — Вообще со стороны Маклакова я никогда не встречал такого отношения, чтобы он, как говорится, ставил палки в мои колеса. В некоторых делах мы могли с ним не сходиться, но в делах департамента полиции он предоставлял мне полную самостоятельность.
Председатель. — Теперь второе дело, — дело Шорниковой.
Джунковский. — У меня сохранилось такое впечатление о Шорниковой, что это какая-то несчастная женщина, измотанная, искалеченная охранным отделением. Кажется, из бессарабской губернии — я не знаю, верно ли это.
Иванов. — Да.
Джунковский. — Она была в руках у Комиссарова.
Председатель. — Вы вспомнили, что из Саратова пришла телеграмма относительно Шорниковой, и она была секретная сотрудница. Но дело Шорниковой относится к другому моменту — к моменту до бытности вашей товарищем министра, Шорникова — это одна из двух провокаторов, которые помогли тогда властям, и, между прочим, Столыпину, поставить процесс членов с.-д. партии второй Государственной Думы.
Джунковский. — Ах, этого у меня не было! Но мне было доложено Белецким, — должно быть, им — что эта несчастная женщина, искалеченная, вовлеченная в сотрудничество, находится в чахотке. Он сыграл при этом на жалостливом настроении; а что именно она представляла собой, — этого я до настоящего времени не знал.
Председатель. — Вы помните, что летом 1913 года в департаменте полиции произошел большой переполох в связи с получением из Саратова известия о том, что старая сотрудница охранного отделения Шорникова считает себя обиженной, едет в Петроград объясняться с вами по поводу своего положения.
Джунковский. — Помню, помню. Приехав, она обратилась ко мне с просьбой, чтобы ее оставили в покое.
Председатель. — В каком смысле «в покое»?
Джунковский. — Чтобы ей дали возможность жить просто потому, что она не хочет ни сотрудничать, ни работать; чтобы ей дали пособие, пенсию, — словом, чтобы ее оставили в покое. Вот что осталось у меня в памяти.
Председатель. — Но в чем заключался по вашему вопрос, возбужденный Шорниковой в департаменте полиции? И в каком смысле это вызвало там переполох среди высших должностных лиц?
Джунковский. — Мне кажется, она была осуждена.
Председатель. — Нет. Она разыскивалась министерством в виду того, что была привлечена судебным следователем по 102 статье; она значилась в розыскных циркулярах департамента полиции, и перед вами, как и перед другими высшими должностными лицами того времени, стоял вопрос о том, как с ней быть: надлежит ли исполнить циркуляр, арестовать ее и передать в руки судебной власти или же поступить как-нибудь иначе. Не вспомните ли вы, кто как думал и говорил по этому вопросу? Вы знаете, в связи с этим событием было два заседания совета министров?
Иванов. — На даче, на Елагином острове.
Председатель. — Белецкий и другие стояли на той точке зрения, что поставить дело на суд невозможно.
Джунковский. — (Старается припомнить.) — Помню… теперь вспомнил.
Председатель. — Что же вы вспомнили?
Джунковский. — Да, я вспомнил: это было на островах… Я тоже был приглашен. На этом заседании был Белецкий.
Председатель. — Вероятно, он и докладывал об этом случае?
Джунковский. — Был прокурор палаты Корсак.
Председатель. — Изложите, пожалуйста, те мнения, которые высказывались со стороны министерства внутренних дел, министерства юстиции и отдельных лиц. Помните, Маклаков еще был в это время в отъезде, в своем московском имении?
Джунковский. — Да. Тут много говорили Щегловитов и Корсак.
Председатель. — Не вспомните ли, что именно говорили Щегловитов и Корсак?
Джунковский. — Разговор шел о совершенной ликвидации этого дела.
Председатель. — А в чем заключалась трудность ликвидации?
Джунковский. — Министерство внутренних дел стояло на точке зрения желательности ликвидации.
Председатель. — Вы не устали, не нуждаетесь в перерыве?
Джунковский. — Нет, нет.
Председатель. — Итак, министерство внутренних дел, как и министерство юстиции, желало ликвидировать это дело. Преобладала такая точка зрения, что ставить это дело на суд невыгодно, так как при этом раскрылось бы многое, относящееся к самому процессу.
Джунковский. — Да.
Председатель. — Вы не помните вашу точку зрения?
Джунковский. — (Думает.) — Так как дело это было старое, я не особенно близко принимал его к сердцу, но насколько я помню, я тоже был против возбуждения дела.
Председатель. — Вы стояли за законное течение процесса?
Иванов. — Были ведь два заседания по этому поводу.
Джунковский. — Я был на одном. Я был на даче у Коковцова. На балконе.
Председатель. — Решено было доложить государю мнение Коковцова. Государь согласился с мнением Коковцова, что дело это нужно возбудить и направить в законном порядке. Постарайтесь вспомнить. Это очень важный случай, заключающий в себе различные моменты, и нам необходимо выяснить истину. Вы совершенно правильно вспомнили фамилию Комиссарова: это именно он, будучи начальником саратовского жандармского управления, посылает телеграмму от 17 мая, в которой сообщает, что Шорникова желает выехать в Петербург и просит уведомить, следует ли удержать ее. Как уже сказано, они боялись, что на суде слишком многое откроется, и, в предупреждение этого было предположено, что единственным свидетелем по этому делу выступит Белецкий, который покроет Шорникову и ее секретное сотрудничество. Некоторые представители министерства внутренних дел были лучшего мнения о суде, чем суд оказался в действительности, — потому-то и находили, что ставить дело на суд нельзя. Но вы стояли за то, чтобы поставить дело на суд.
