Дмитрий Володихин - Малюта Скуратов
Но тогда придется еще объяснить, какую роль в «изменном деле» по связям с польской короной и князем Владимиром Андреевичем Старицким сыграло крестьянство отдаленных сельских областей. Громили-то не только центры обширных земель, но и окраины. Деревни, села. Тот же Р. Г. Скрынников приводит факты: «Следы “набега” опричников можно обнаружить даже в самых отдаленных уголках Новгородской земли. Согласно ревизии, проведенной через год после разгрома в “черных” волостях Кирьяжского погоста под Корелой, немало крестьянских дворов погоста запустели после опричного погрома. Крестьян “опричники замучили, живот (имущество. —Д.В.) пограбили, двор сожгли”, “опричные замучили Ивашка, а скотину его присекли, а живот пограбили, а дети збежали от царева тягла”… “опричные кони и коровы… пограбили, и он осиротел и безвестно збежал”»[129], — и тому подобное. О, конечно же крестьяне, жившие под Корелой, между Ладожским озером и озером Вуокса, только и думали, как бы отдать свою землю… полякам. Желающие могут отыскать на карте Карельского перешейка бывшую Корелу, а ныне город Приозерск Ленинградской области. С картой будет понятнее, какая там могла завестись «измена» в пользу литовцев и поляков, находившихся за пол-Руси от глухих деревень под Корелой…
Весьма удачно высказался на этот счет историк Б. Н. Флоря. По его мнению, столь масштабный заговор, в который — судя по тому, что сказано в следственном деле, — оказались вовлечены социальные верхи Новгородской области и правительство Речи Посполитой, должен был отразиться в источниках. Прежде всего — в переписке короля Сигизмунда с ведущими литовскими политиками. «Подобных документов, — пишет Б. Н. Флоря, — сохранилось немало, среди них большое собрание писем короля Миколаю Радзивиллу Рыжему, виленскому воеводе и одному из первых лиц в Великом княжестве Литовском. Однако сведений о каких-либо контактах с Новгородом в этих источниках нет». Наблюдение исключительно важное! Ученый также отмечает, что Новгородчина не знала древнего родового землевладения княжеской знати. Тут жили в основном небогатые помещики, получавшие выгоду от Ливонской войны, — им давали новые земли в завоеванных областях. Иначе говоря, внешняя политика царя Ивана Васильевича их устраивала. Новгородские купцы также получили от государя большой подарок — возможность участвовать в прибыльной торговле через Нарву, завоеванную в 1558 году. «Все это дает достаточные основания для того, чтобы считать новгородский заговор вымыслом — резюмирует Б. Н. Флоря. — Исследователи… затратили много сил и изобретательности, чтобы выяснить, как и при каких обстоятельствах появился этот вымысел и кто был заинтересован в его распространении, однако до сих пор никакого определенного ответа на эти вопросы мы не имеем»[130].
Царь Иван IV — опытный политик. Он многое повидал на этом свете. Монарх, занимающий трон вот уже несколько десятилетий и вдруг попавшийся на удочку какого-то «вымысла», — явление редкое, странное. Можно сказать, неправдоподобное.
А вот создать подобный вымысел он имел все возможности…
Причина опричного нашествия на Северную Русь — совершенно другая. Нет оснований видеть в насельниках громадной области общее стремление отложиться в пользу инославного монарха. И не более того оснований полагать, что Иван IV искренне заблуждался, был обманут и т. п. Если произошла ошибка, то при чем тут военнопленные? При чем тут вообще Тверь и Торжок? Население Корельского уезда? Массовые надругательства в отношении духовенства? Грабежи? Определенно, причины карательного похода совсем иные. Ничего романтического, одна «проза жизни».
Вероятнее всего, карательная экспедиция на Северную Русь отличалась продуманностью и была совершена с двумя целями. Первой из них было пополнение казны. Второй — устрашение земщины. Может быть, устрашение стояло на первом месте.
Русский народ того времени, молодой, агрессивный, полный энергии, отличался от будущих поколений, живших в XIX и XX веках. Он был прежде всего намного «моложе» в цивилизационном отношении. И, следовательно, для русских того времени было естественным сопротивляться притеснению; в первую очередь это относилось к любому нарушению церковных устоев и любой репрессии против добродетельного архиерея. Печальная судьба митрополита Филиппа уже являлась достаточным основанием для бунташных настроений. Омерзительное отношение опричников к храмам и их безнравственное поведение могли сыграть роль мощных дестабилизирующих факторов. Некоторые свидетельства источников позволяют предположить, что активное вооруженное сопротивление опричникам оказывалось. В частности, Генрих Штаден, повествуя об убийстве И. П. Челяднина-Федорова и о разграблении всех принадлежавших ему вотчин, пишет: «Села вместе с церквами и всем, что в них было, с иконами и церковными украшениями — были спалены… Великое горе сотворили они{29} по всей земле! И многие из них были тайно убиты»[131]. Более того, по его словам, переезд государя в Александровскую слободу произошел под влиянием «мятежа». Позднее, во время царского похода в северные земли, в частности против Новгорода и Пскова, бои с опричными отрядами, по свидетельству того же Штадена, явно имели место. В. И. Корецкий полагал, что летом 1568 года произошло выступление московского посада, напугавшее Ивана Васильевича[132]. Автор «Пискаревского летописца» сообщает: «И бысть ненависть на царя от всех людей[133].
Страна отстаивала себя, она не желала молча сносить унижения. Новгородчина, весьма вероятно, могла превратиться в очаг наиболее активного сопротивления. Царь нанес ответный удар, стремясь подавить любые искры смуты, которую пришлось облечь понятным и привычным именем «измены».
Если проанализировать маршрут «северного похода», то станет видно, что опричная армия прошла добрую половину земской территории. Видимо, Иван Васильевич задался целью не только подавить волнения, но и провести масштабную акцию устрашения на возможно большей территории.
Что ж, с карательными функциями Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский справлялся превосходно. Во время карательного похода на Северную Русь он оказался незаменимым помощником Ивана IV. Мало какой человек, пребывая в здравом уме и твердой памяти, помня о Боге, взялся бы за такое злодейство. А Малюта не только взялся, но и выполнил его с большой основательностью.
В то время как Безнин воевал, подставлял голову под пули и стрелы, вел долгие трудные тяжбы с западными дипломатами, этот «специалист»… тяжко трудился, едва успевая пот отирать со лба, после того, как у очередного «подследственного» голова слетала с плеч.
И кто из них более достоин царской награды?
Тогда почему Михаил Андреевич Безнин получил тот же самый чин думного дворянина на шесть лет позже, чем Малюта? Когда уже и опричнины след простыл…
Научные, публицистические, историософские труды о временах Ивана Грозного наполнены полемикой: нужна ли была та бойня, которая обрушилась на Московское государство в 60—70-х годах XVI века? Оправданна ли она? Каковы ее реальные масштабы?
Ответы на первые два вопроса во многом зависят от ответа на третий.
Существуют заметки иностранцев — как тех, которые посетили Россию, так и тех, кто никогда в нашей стране не бывал, — где названы умопомрачительные цифры: десятки, сотни тысяч жертв грозненского террора! Критический анализ этих источников заставляет задуматься о том, откуда авторы заметок брали информацию. Чаще всего это слухи, сплетни или, еще того хуже, «контрпропаганда» поляков, литовцев, немцев. В тех случаях, когда иноземец начинает вещать самыми общими словами об эпическом деспотизме Ивана IV, об ужасах его правления, как раз и появляются ни с чем не сообразные исчисления жертв. При описании массовых казней — например в Новгороде Великом (1570) или Полоцке (1563) — иностранным авторам изменяет чувство меры. Тут их фантазии нет предела, а реальной информированности не видно. В подобных случаях использовать иностранный источник — большая ошибка.
Но когда речь идет о том, сколько именно русских людей или царских пленников подверглось казни в какой-то конкретный день, при стечении строго определенных обстоятельств, уровень достоверности в записках иностранцев — заметно выше. В конце концов, те из них, кто присутствовал при расправе, могли очень хорошо и точно запомнить всё происходившее. Так, думается, показания Шлихтинга о казнях в Москве летом 1570 года весьма точны{30}. И ни отвернуться от них, ни проигнорировать их нельзя.
Что ж русские источники?
Самым важным из них являются синодики казненных. Именно они составляют наиболее серьезную документальную основу, по которой можно судить о размахе государственного террора. Конечно, они не полны. Во-первых, твердо известны жертвы опричников, не попавшие в синодики. В их числе — бывший митрополит Филипп, убитый Г. Л. Скуратовым-Бельским в 1569 году. Во-вторых, синодики охватывают период с конца 1564-го — начала 1565-го по ноябрь 1575 года. Те, кто погиб от казней раньше 1564-го или позже 1575-го, туда заведомо не вошли. Правда, и массовый террор не выходит за эти хронологические рамки. Наконец, в-третьих, синодики составлялись в последние годы царствования Ивана IV. Точнее говоря, в начале 1580-х. Их создатели работали без особого тщания, небрежно[134]. К тому же многие документы, касающиеся карательной деятельности, за полтора-два десятилетия могли быть утрачены.
