Виктор Янович - Золото скифов: тайны степных курганов
Украинский археолог В. Н. Даниленко считал, что индоевропейская общность скотоводов сложилась в X–VII тыс. до н. э. на рубеже Европы и Азии, которая к концу VI тыс. до н. э. сместилась на запад и была представлена носителями культур сурско-днепровской и буго-днестровской, а затем линейно-ленточной керамики. Первый период индоевропеизации Европы он связывал со среднестоговской культурой, а на юге — с нижнемихайловской, усатовской и кеми-обинской культурами (IV тыс. до н. э.) [59].
Американка М. Гембутас придерживается мнения близкого В. Н. Даниленко. Она считает центром формирования индоевропейцев степи между Доном и Уралом, а протоиндоевропейцами носителей культуры курганной традиции. По ее мнению, они уже в V тыс. до н. э. вторглись на Балканы.
К курганной культуре было приобщено население практически всех энеолитических культур и ямники. С появлением воинов курганных культур были разрушены поселения всех земледельческих культур. Они докатились до Закавказья, Анатолии, Центральной Европы, а в конце — до Эгейского и Адриатического регионов, Сирии, Палестины и даже Египта (уже в середине III тыс. до н. э.) и сформировали в Европе, на Балканах и в Малой Азии новые культуры.
Английский исследователь К. Ренфрю считал, что прародина индоевропейцев находилась в Центральной и Восточной Анатолии, откуда они, начиная с VII тыс. до н. э. стали постепенно проникать в Эгеиду, Грецию, потом в Подунавье, в Центральную Европу и на восток — на Украину. Диффузия на северо-запад и северо-восток этого населения, принесшего скотоводство и земледелие и имевшее плотность в 50 раз большую, чем местное, происходило со скоростью 1 км в год. Примерно за 1500 лет земледельческо-скотоводческая культура и индоевропейский язык из Анатолии достигли Северной Европы. Таким образом, К. Ренфрю идентифицировал индоевропейцев с предками трипольцев.
Авторы книги «Давня iсторiя Украïни» видят индоевропейцев в носителях среднестоговской культурно-исторической общности: «Из обзора представленной в соответствующих разделах общей картины развития культур эпохи энеолита этого времени к такой общности могли принадлежать только среднестоговские племена, а тем самым и их предки» [45, 307].
Каждый из вышеуказанных авторов приводит убедительные аргументы в защиту своей точки зрения, которая, тем не менее, подвергается справедливой критике со стороны оппонентов. В чем же дело?
Может быть, неверна исходная посылка, что множество ныне существующих индоевропейских народов исконно составляли единую монолитную общность, которая с конца IV тысячелетия до н. э. начала распадаться и этот процесс идет до сих пор?
По нашему мнению, неоднозначность в определении прародины индоевропейцев обусловлена тем, что индоевропейская общность сложилась из нескольких этносов, которые длительное время жили в разных местах, вели различный образ жизни, отличались верованиям и нравами и, вероятно, говорили на разных языках. Встретились же они в IV–V тысячелетии до н. э. на территории Украины.
От идеи существования единого праязыка для всех индоевропейских народов, следует отказаться. Она, по-видимому, несостоятельна. Новые языки могут образоваться не только в результате распада единого праязыка, но и в результате объединения различных языков. Ю. А. Шилов по этому поводу пишет: «Используя лексику и грамматику санскрита и древних языков иранцев, греков, италийцев, германцев, славян, литовцев, А. Шлейхер основывался на теории Дарвина, рассматривая означенные языки как ответвления праязыка гипотетического пранарода (индоевропейцев). Вопреки такому подходу, А. А. Потебня обосновал понятие «языковой системы», которое предусматривает взаимосвязи как родственных, так и не родственных по своему происхождению народов» [26, 230–231].
В формировании индоевропейских этносов участвовали: жители средней полосы Европы (лесные собиратели-охотники-рыболовы); жители восточно-европейских степей (охотники и скотоводы-кочевники) и этнос, пришедший в Европу из Малой Азии в VI тысячелетии до н. э. (оседлые скотоводы и земледельцы). Кроме них, по сохранившимся преданиям, в формировании индоевропейской общности принимал участие также четвертый полумифический североевропейский этнос. Его под разными именами (гипербореев, ариев, фризов и др.) знали многие народы земли, как народ, любимый богами, совершенный физически и нравственно. Греки считали, что от выходцев из этого народа Абариса и Аристея они получили мудрость. Персы и индусы считали этот народ своим предком, которому Йима или Рама, соответственно, дали арийские законы и веру. К сожалению, этот народ, по-видимому, оказавший большое влияние на культуру всех народов земли, а особенно индоевропейских, не идентифицирован исторической наукой.
Кроме того, в XIII веке до н. э. Северное Причерноморье оккупировали египтяне, чьими потомками от местных женщин были многочисленные киммерийцы, от которых произошли еще более многочисленные кельтские племена.
Следуя указанной версии, попытаемся восстановить картину формирования индоевропейской общности и проверить: не противоречат ли ей археологические данные?
Пришельцы из Малой Азии (пеласги, поляне) на пути своей миграции с Балкан встретились на северо-востоке с лесными собирателями-охотниками-рыболовами (боратами). Несмотря на различия в нравах и обычаях, их соседство было мирным и не исключало смешения. Это отмечают археологи: «Что касается распространения трипольцев в Среднем Поднепровье, то они в течение всего времени контактировали с местным населением днепро-донецкой неолитической культурной общности, основой хозяйства которой были охота, рыболовство и собирательство. Часть их была, вероятно, ассимилирована, другая осталась на той же территории, сохраняя традиционный способ хозяйствования и занимая другую экологическую нишу.
О том, что какая-то часть неолитического населения влилась в состав трипольцев, может свидетельствовать могильник на окраине поселения в Чапаевке (южная окраина Киева). Здесь выявлено 31 захоронение — телоположение, вытянутое головой на запад, ногами к реке, частично окрашенное охрой, то есть по неолитическому обряду. Девять из них сопровождались трипольской посудой, орудиями труда из кремния и трипольской антропоморфной статуэткой» [45, 242–243].
Мирными были также контакты трипольцев с охотниками-скотоводами западной части Причерноморских степей, которых они ассимилировали: «До прихода трипольцев доживают и носители буго-днестровской культуры на Южном Буге. Во второй четверти IV тыс. до н. э. они, по-види- мому, были ассимилированы пришельцами» [45, 175].
Постепенно трипольцы заняли все правобережье Борисфена (но не Днепра, трассы их русел ниже Черкасс, как было показано в главе 2, существенно отличались). В то же время с востока на запад продвинулись племена степных охотников-скотоводов хвалынско-среднестоговской культурно-исторической общности (КИО) [33, 248]. Левобережье Борисфена заняла входящая в нее среднестоговская КИО, включающая: скелянскую, квитнянскую, дереевскую культуры, стоговскую и молюховобугорскую группы памятников. Занимались они, в основном, охотой и скотоводством. Древняя охота, в отличие от современной, была опасным занятием, своеобразным состязанием человека со зверем. Она требовала смелости, силы, ловкости, быстроты реакции, владения оружием. «Планиграфический анализ распределения остатков охотничьей добычи между обитателями жилищ показал, что туши забитых животных распределялись между всеми хояйственно-бытовыми комплексами, что, очевидно, следует связывать с коллективными способами охоты на тура и коня, промысел которых в одиночку был очень опасным» [45, 143].
Коллективная охота требовала четкого управления и дисциплины исполнения. В охотничьем обществе, как в стае хищников, устанавливалась жесткая иерархическая система подчинения. Постоянные убийства живых существ порождали жестокость. Подобные же «ковбойские» качества требовались и от владельцев стад полудикого скота, выпасаемого на открытых пространствах. От этих качеств зависело благополучие племени, и они культивировались.
Поскольку культивировавшиеся качества более присущи мужчине, охотничье-пастушеское общество было патриархальным. Соседство степных пастухов-охотников и трипольцев, народа, ничем не похожего на них: женоуправляемого, живущего в достатке и относительном комфорте, сытого, мирного и изнеженного, обещало стать проблематичным для последнего.
О характере первой встречи этих этносов специалисты свидетельствуют: «Их отношения сложились, наверное, не лучшим образом, и трипольцы были вынуждены отойти несколько севернее, освоить район Правобережья между речками Стугна и Тетерев, а также Левобережье от устья Трубежа до Остра на севере» [45, 242–243]. Это видно на карте, рис. 24. [45, 284].
