Владимир Мещеряков - Арест Сталина, или заговор военных в июне 1941 г.
Конечно, при желании все эти действия английской стороны можно представить и в другом свете. Дескать, «твердокаменный» Молотов не пускает к нашим военным англичан для передачи их боевого опыта «под Дюнкерком», а недалекий в военных делах Сталин не понимает «свалившегося на него счастья», в виде английских генералов и адмиралов, грудью пытающихся встать на защиту нашего Отечества.
А вот давайте зададимся вопросом: «С помощью чего должны установить связь наши заговорщики с немцами, если немецкого посольства в Москве уже нет и помощь англичан, как видели выше, будет блокироваться?». Радиосвязь очень проблематична, так как ее тут же запеленгуют. Курьеры — это слишком долго и ненадежно. Остается самое быстрое после радио на тот момент— авиация. Наши «активисты из пятой колонны» вполне могли с помощью авиации совершать перелеты линии фронта и сбрасывать вымпела с нужной для немцев информацией. Разумеется, цель полета может быть вполне оправданной. Например, связь с нашими войсками, находящимися в окружении.
Поэтому, смотрите, что предлагает Макфарлан Молотову. Дескать, не у него одного имеется информация для передачи нашим военным. Такой же информацией обладает и вице-маршал авиации Кольер, «который до сих пор не был представлен ни одному из представителей Воздушных Сил Советского Союза». То-то после войны одними из первых, кто получил по загривку от Сталина, были именно наши доблестные ВВС.
Видать крепко не допускали мы англичан до наших военных, что британцы решили изменить тактику: чем больше их представителей будет в Советском Союзе, тем лучше. Кто-нибудь да пробьется к цели. И вот из Англии прибывает дополнительная миссия: «два эксперта по ПВО, три клерка— авиационный, военный, морской; один офицер-техник (специалист подводник), один офицер из разведки, имеющий последнюю информацию о германской армии; один офицер-шифровальщик; один офицер-воздушник, приезжавший с военной делегацией два года тому назад; один сержант стеногра-фист-машинист». Густо они, однако, облепили наш Наркомат иностранных дел, ничего не скажешь.
Пресекая, видимо, попытки контакта с англичанами и принимая во внимание имевшую место негативную оценку деятельности ряда лиц из числа военных высокого уровня, Сталин решил отправить их на фронт. В число явных фигурантов попали сам нарком обороны Тимошенко, представители Генштаба Ватутин, Маландин, и к ним в компанию Соколовский.
ГОВОРЯТ СТАЛИНСКИЕ НАРКОМЫ
Сталинские наркомы — вот кто, казалось бы, должен прояснить интересующую нас проблему. Ведь им, работающим бок о бок со Сталиным в течение большого периода, не составит большого труда ответить на простой вопрос: «Что делал Сталин в первые часы и дни войны?» Историк Г. Куманев посвятил теме «Сталинские наркомы» большое количество времени и взял интервью у многих лиц. Не все интервью удалось опубликовать, на то были разные причины, которые Георгий Александрович не счел нужным приводить. Итак, понятно, что высказывания определенных персоналий не попадали в русло установок ЦК КПСС и Министерства обороны. Но те, которые были опубликованы, вызвали определенный интерес не только у читающей публики, но и привлекли особое внимание историков и публицистов, специализирующихся на исследованиях о Великой Отечественной войне.
Вот так прямо вопрос: «Был ли Сталин в Кремле 22 июня?»,— конечно, наркомам не был задан, и понятно, почему. Разговор с ними велся в русле того, как данный человек, занимающий такой высокий правительственный пост, встретил начало Великой Отечественной войны, и какая реакция была в связи с этим. Разумеется, разговор касался и личности Сталина. Конечно, рассматривать все интервью не представляется возможным из-за большого объема информации, поэтому ограничимся некоторыми из них, которые представляют для нас наибольший интерес.
МолотовЧастично мы приводили воспоминания Вячеслава Михайловича. На вопрос о том, почему он не пишет мемуаров, Молотов ответил: «Трижды обращался в ЦК с просьбой допустить меня к кремлевским архивным документам. Дважды получил отказ, на третье письмо ответа вообще не было. А без документов мемуары — это не мемуары».
В этом ответе видна определенная честность Вячеслава Михайловича. Человеческая память, каким бы ни был высокоодаренным человек, все же остается не вполне надежным биоматериалом для сохранения информации. Человек может помнить определенные моменты общения с другими людьми, но чтобы абсолютно точно сказать об определенной дате спустя тридцать с лишним лет, — это очень сложно. Поэтому Молотов и хотел подстраховаться архивными документами, где точно зафиксированы даты важнейших для него, как мемуариста, событий. А так, без документов, описание тех дней будет неопределенным по времени, что значительно снизит качество воспоминаний участника событий. В конце концов, попросил бы дать свое выступление по радио 22 июня 1941 года. Может, в этом не отказали бы? Да прокомментировал бы с позиции тех лет, — глядишь, и нам бы работы было поменьше.
Все же нам, в дальнейшем, при рассмотрении интервью, которые опубликованы Г. Куманевым, нужно будет учитывать и возраст наркомов, и временной интервал. Ведь прошло более тридцати лет со дня начала войны.
КагановичГ. Куманев спрашивает Л. Кагановича о том, что в «Журнале лиц, принятых Сталиным в Кремле» есть его фамилия от 22 июня 1941 года и просит вспомнить:
«Г. Куманев: Каким Вы нашли Сталина в тот момент?
Л. Каганович: Собранным, спокойным, решительным.
Г. Куманев: Интересно, какие лично Вам он дал указания?
Л. Каганович: Очень много указаний я получил. Они показались мне весьма продуманными, деловыми и своевременными.
Г. Куманев: Вы пришли по своей инициативе или Сталин Вас вызвал?
Л. Каганович. Вызвал Сталин, он всех вызывал. Конечно, основной круг заданий мне был связан с работой железнодорожного транспорта. Эти поручения касались проблем максимального обеспечения перевозок: оперативных, снабженческих, народнохозяйственных, а также и эвакуационных».
Прервем пока интервью с Лазарем Моисеевичем. Выходит, что Сталин был в Кремле, коли давал указания лично Кагановичу и был на тот момент «собранным, спокойным и решительным». Не то, что в воспоминаниях у Жукова, — «проявлял излишнюю нервозность». Это интервью Г. Куманев брал у Л. Кагановича в 1990 году, когда тому исполнилось, можете себе представить, 97 лет. Стоит ли распространяться на тему: «В каком состоянии находится память и умственная деятельность у человека в возрасте приближающимся к сотне лет?». Продолжим прерванное интервью.
«Л. Каганович: Я ведь тогда был министром путей сообщения СССР. Кстати, в дарственной надписи в вашей книге вы меня почему-то называете наркомом?
Г. Куманев: Относительно периода войны?
Л. Каганович: Да.
Г. Куманев: Нет, министры в годы войны еще назывались наркомами, а будущие министерства — народными комиссариатами, т.е. наркоматами.
Л. Каганович: Наркоматами во время войны назывались гражданские министерства.
Г. Куманев: Нет, нет, Лазарь Моисеевич. Нарком путей сообщения — это послевоенный министр путей сообщения. Я Вам напомню, что наркоматы были переименованы в министерства в 1946 г. после первых послевоенных выборов в Верховный Совет СССР.
Л. Каганович: Да, да, вспоминаю. Возможно, возможно».
Грустные чувства вызывает это интервью. Если бы оно состоялось хотя бы лет на тридцать раньше, тогда другое дело. Атак получается, что Каганович просто что-то вспоминает про свою кипучую деятельность в те далекие сороковые годы, когда еще Сталин был «собранным, спокойным и решительным» — и о каком 22 июня с Кагановичем можно говорить. Что можно требовать от человека в возрасте 97 лет?
Пересыпкин«Г. Куманев: Каким для Вас оказался первый день войны, где Вы ее встретили?
И. Пересыпкин: Накануне вероломного фашистского нападения на нашу страну, 19 июня 1941 г. около 10 часов вечера мне позвонил Поскребышев и сообщил, что меня приглашает к себе товарищ Сталин. По какому вопросу меня вызывают, Поскребышев, как обычно, не сказал. Такие вызовы случались довольно часто. И обычно до встречи со Сталиным было невозможно догадаться, с какой целью ты должен прибыть в Кремль. В кабинете, в котором я бывал уже не раз, Сталин находился один. Он поздоровался со мной, предложил сесть, а сам несколько минут прохаживался, о чем-то размышляя. Сталин показался мне несколько взволнованным. Подойдя потом ко мне, он остановился и сказал:
— У вас не все благополучно, товарищ Пересыпкин, со связью и расстановкой кадров в Прибалтийских республиках. Поезжайте туда, разберитесь и наведите порядок.
После этого Сталин повернулся и направился к своему рабочему столу. Из этого я сделал предположение, что разговор, по-видимому, закончен...
