Леонид Млечин - КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы
Маяковский был уверен, что враждебные ему силы находят у кого-то серьезную поддержку. Только этим можно объяснить и то, что никто из официальных лиц не пришел на его выставку, что все литературное начальство было представлено одним Александром Фадеевым, что на выставку не откликнулись большие газеты, а журнал РАПП «На литературном посту» устроил ему «очередной разнос».
— А почему эту разносную статью перепечатала «Правда»? Что это означает? Булавочные уколы, пустяки? Нет, это кампания, это директива! Только чья, не знаю.
— Вы думаете, что «Правда» действовала по директиве? — переспросил я.
— А вы полагаете, что по наитию, по воле святого духа? Нет, дорогой.
— Вы, мне кажется, все преувеличиваете. Статья в «Правде»? Модно говорить об уклонах — как не найти уклоны в литературе. Вот и статья о «левом уклоне».
— Вы правы в одном: статья в «Правде» сама по себе не могла сыграть большой роли. Но вы никак не объясните, почему выставку превратили в Голгофу для меня. Почему вокруг меня образовался вакуум, полная и мертвая пустота.
Я знал, что на выставке бывало много народу, что у Маяковского много друзей, последователей, целая литературная школа. Все это я с большой наивностью и высказал.
— Друзья? Может, и были друзья. Но где они? Кого вы сегодня видели в Доме печати? Есть у меня друзья — Брики. Они далеко. В сущности, я один, тезка, совсем один…
Я не понимал безнадежности попыток убедить Маяковского, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров, а его огорчения — следствие мнительности или, пуще того, необоснованных претензий. Я не понимал, что выставка «За двадцать лет» для Маяковского — итог всей трудной жизни и он вправе, именно вправе ждать признания.
И я задал вопрос, который Маяковскому, вероятно, показался если не бестактным, то весьма наивным:
— Чего же вы ждали, Владимир Владимирович? Что на выставку придут Сталин, Ворошилов?
Ответ последовал вполне для меня неожиданный:
— А почему бы им и не прийти? Отметить работу революционного поэта — обязанность руководителей советского государства.
Или поэзия, литература — дело второго сорта? Сталин принимает рапповцев, без них ничего существенного не делается…
Что я мог сказать Маяковскому? Я не знал, как относятся к нему руководящие деятели партии тех лет, в частности Сталин. И главное, я вовсе не был уверен в том, что Владимир Владимирович прав и государственные деятели обязаны оказывать внимание поэту.
Тогда, если не ошибаюсь, еще не принято было награждать писателей орденами за достижения в литературе. Правда, орденом Красного Знамени был награжден Демьян Бедный. Но то Демьян и за Гражданскую войну.
В течение всей беседы мне очень хотелось задать Маяковскому один вопрос, но я никак не решался, опасаясь чрезмерно острой реакции. Наконец я набрался духу:
— Владимир Владимирович, если вы так не жалуете рапповцев, воюете с ними, почему вы вступили в РАПП?
Маяковский ответил спокойно:
— Не путайте РАПП и рапповцев, людей и принципы. Меня ничто не разделяет с партией, с революцией. Этот путь мне никто не навязывал, я давно его выбрал сам. И если партия считает, что РАПП ближе всего выражает ее взгляды и приносит пользу — я с РАППом. Время надвигается острое… И позднее, — вдруг добавил он. — Вон служащие ресторана расходятся.
Маяковский поднялся и зашагал к гардеробу. Мы вышли во двор. Светало, надвигалось утро. Мы отправились к Малой Дмитровке. На углу стояли извозчики.
— Поедем, — предложил я Владимиру Владимировичу.
— Нет, я, пожалуй, пройдусь пешком. Мы распрощались, я уехал. Больше я Маяковского не видел.
Утром 14 апреля мне домой позвонил сотрудник «Вечерней Москвы»:
— Маяковский застрелился.
КОНТОРА С ВЫВЕСКОЙВ частном разговоре Менжинский сказал наркому иностранных дел Чичерину: «ОГПУ обязано знать все, что происходит в Советском Союзе, начиная от политбюро и кончая сельским советом. И мы достигли того, что наш аппарат прекрасно справляется с этой задачей».
Менжинский имел все основания гордиться своей работой. За восемь лет он создал разветвленную систему органов госбезопасности, подавил крестьянские волнения в период коллективизации, успешно провел громкие процессы над «вредителями» и сформировал сильную разведывательную сеть за рубежом.
Менжинский, в отличие от своего предшественника, понял, что надо служить лично генеральному секретарю. При Менжинском высший командный состав ОГПУ при назначении на должность стал утверждаться в партийной канцелярии. Сотрудники госбезопасности тоже проходили чистку, как и все остальные члены партии.
С началом коллективизации оказалось, что ОГПУ не располагает достаточным аппаратом на селе. К концу жизни Менжинского аппарат госбезопасности резко увеличили.
В политбюро знали, что представляют собой любимые ими органы, пишет Олег Хлевнюк. В 1931 году Молотов говорил: «До сих пор есть постоянные дежурные ГПУ, которые ждут, когда можно будет привлечь того или иного специалиста к ответственности. Ясно, что в таких случаях создают дело».
Сталин говорил еще жестче: «Не надо допускать, чтобы милиционер был техническим экспертом по производству… Не надо допускать того, чтобы на заводе была специальная контора ОГПУ с вывеской, где сидят и ждут, чтобы им дела подали, а нет — так будут сочинять их…»
Эти выступления не публиковались.
Вячеслав Рудольфович Менжинский умер от сердечного приступа 10 мая 1934 года на даче «Шестые Горки» в Архангельском. Ему было шестьдесят лет.
14 мая под гром артиллерийского салюта урну с его прахом захоронили в Кремлевской стене.
Не так давно историки отыскали постановление политбюро, которым президиуму ЦИК СССР поручалось «организовать специальное помещение в Институте Мозга с соответствующим оборудованием для хранения слепков, иллюстративного и научно-исследовательского материала мозгов умерших выдающихся деятелей Союза, находящихся в Институте».
В этом списке Менжинский на первом месте. Уже за ним шли народный артист республики Леонид Витальевич Собинов, французский писатель Анри Барбюс, Циолковский, Маяковский, академик Иван Петрович Павлов…
Преемника Менжинскому Сталин выбирал необычно долго. Только через два месяца после смерти Менжинского его кресло получил Генрих Григорьевич Ягода. Это была последняя смена руководства органов госбезопасности, которая прошла спокойно и тихо. Впоследствии каждый новый хозяин Лубянки уничтожал и своего предшественника, и его клевретов.
Часть вторая
БОЛЬШОЙ ТЕРРОР
Глава 3
ГЕНРИХ ГРИГОРЬЕВИЧ ЯГОДА
Город Рыбинск подарил стране двух начальников госбезопасности — Андропова и Ягоду. Только Андропов на самом деле родился на Северном Кавказе, а в Рыбинске лишь учился.
А вот Генрих Григорьевич Ягода родился 7 ноября (по старому стилю) 1891 года именно в Рыбинске. Полностью интерес к его биографии еще не удовлетворен. О нем много чего написали, но по большей части это какие-то мифы.
Его отец, Григорий Филиппович, был двоюродным братом Михаила Свердлова — отца Якова. Так что Ягода и Яков Михайлович Свердлов, председатель ВЦИК и предшественник Сталина на посту секретаря ЦК, были троюродными братьями. Яков Михайлович Свердлов умер в 1919 году и особенно помочь дальнему родственнику не успел. Но тот в протекции и не нуждался.
У будущего наркома внутренних дел было пятеро сестер и двое братьев. Племянница Генриха рассказала уже в годы перестройки, что один из братьев, Михаил Ягода, был зарублен казаками во время сормовских событий — ему не было и шестнадцати. Другого брата, Льва Ягоду, мобилизовали в армию адмирала Колчака и казнили вместе с другими солдатами, отказавшимися, как и он, расстреливать рабочих.
Впрочем, родственные связи не много значили для Генриха Ягоды. В эпоху террора он, не раздумывая, подписал ордер на арест своей племянницы Дины.
В партию он вступил в 1907 году, в шестнадцать лет, после первой русской революции, когда многие, разочаровавшись, совершали обратный шаг — выходили из партии. Партийные клички — Темка, Сыч, Одинокий, Галушкин.
В Нижнем Новгороде он познакомился с Максимом Горьким, с которым дружил всю жизнь.
Генрих экстерном окончил восемь классов гимназии, работал в подпольной типографии, вступил в Сормово в боевую дружину. Как человека действия, его тянуло к анархистам. За революционную деятельность в 1911 году его арестовали, но отпустили. Он уехал в Москву к сестре Розе, состоявшей в партии анархистов, жил под фамилией Галушкин — это одна из его партийных кличек. В мае 1912 года его вновь арестовали и на два года выслали в Симбирск под гласный надзор полиции.
