Тит Ливий - Война с Ганнибалом
На другой день была объявлена свобода рабам и преступники выпущены из тюрем, и пестрый этот сброд, сойдясь на площадь, избрал в городские правители Гиппократа и Эпикида. Так после недолгой свободы Сиракузы снова погрузились во мрак прежнего рабства.
Римляне, не теряя времени, выступили из Леонтин к Сиракузам и разбили лагерь у храма Зевса Олимпийского, в двух с небольшим километрах от города. Отсюда Марцелл еще раз – в последний раз – отправил посольство к бывшим союзникам. Но Гиппократ и Эпикид не хотели, чтобы послы появлялись перед народом, и вышли за стену, к ним навстречу. Глава посольства сказал:
– Мы несем сиракузянам не войну, а помощь – помощь и тем, кто спасся от гибели и нашел убежище в римских владениях, и тем, кто раздавлен страхом и терпит неволю, более горькую, чем изгнание, чем сама смерть. Итак, если беглецы получат возможность вернуться, если зачинщики убийства будут выданы, а свобода и право в Сиракузах восстановлены, мы уходим, не обнажив мечей. В противном случае нас не удержит ничто.
Эпикид отвечал кратко:
– Сиракузы – не Леонтины. Вы быстро в этом убедитесь.
Штурм отбивает Архимед.
Римляне штурмовали Сиракузы и с моря, и с суши одновременно, не сомневаясь, что хоть в одном каком-то месте им удастся прорвать оборону и проникнуть в громадный, широко раскинувшийся город. Они подвели к стенам все осадные машины и орудия, какие только удалось разыскать и построить, и, вероятно, добились бы своего, если бы не было в ту пору в Сиракузах человека по имени Архимед.
Архимед обладал несравненными познаниями в астрономии, но еще больше славы приобрел сооружением военных машин, которые и разбили вдребезги все надежды осаждающих, свели на нет все их усилия.
Укрепления Ахрадины омываются морем. Сюда подошли шестьдесят кораблей о пяти рядах весел, и легкая пехота – лучники, пращники и метатели дротиков – осыпали защитников города смертоносным градом и смели их со стены. Суда с пехотою на борту держались на некотором расстоянии от берега, потому что метательным снарядам необходимо пространство для разлета; другие корабли были подведены к берегу почти вплотную – их соединили по двое, борт к борту, сверху воздвигли башни в несколько этажей и в башнях установили тараны.
Но Архимед заблаговременно разместил на стенах всевозможной величины машины. В дальние суда полетели громадные и на редкость тяжелые камни, в ближние – камни полегче, зато с гораздо большею частотою. Чтобы прикрыть своих от вражеских снарядов, Архимед проделал на разной высоте бойницы шириною менее полуметра, и сиракузяне, сами оставаясь невидимыми, стреляли в неприятеля из луков и малых скорпионов. Если судно подплывало совсем близко, туда, где камни уже не могли его достать, со стены спускали на толстой цепи железный крюк и захватывали нос корабля, а потом с помощью рычагов и свинцового противовеса вытягивали корабль высоко в воздух кормою вниз и снова отпускали. И судно падало и либо сразу тонуло, либо зачерпывало столько воды, что едва держалось на поверхности.
Когда морской приступ был отражен, Марцелл все силы сосредоточил на суше, у Гексапила. Но и здесь римлян встретили те же машины, и ничуть не в меньшем числе: их строили еще при Гиероне, в течение долгих лет, – расходами и заботами царя и дивным искусством Архимеда. К тому же основания стены поднимались над очень крутыми скалами, на которые и в мирное-то время и безоружному вскарабкаться было не так просто. И, созвав военный совет, Марцелл принял решение перейти от бесплодных попыток штурма к правильной осаде.
Борьба за Сицилию.
Оставив две трети войска в лагере под Сиракузами, Марцелл с остальною третью обходил города, которые изменили союзу с Римом. Из них иные покорились сами, а Мегару он взял силою, разграбил и разрушил, главным образом чтобы запугать сиракузян. Но примерно в это же время на южном берегу Сицилии высадились карфагеняне во главе с Гимиль-кбном – двадцать пять тысяч пехоты, три тысячи конницы и двенадцать боевых слонов. (Когда Гиппократ захватил власть в Сиракузах, Гимилькон, который в ту пору стоял с флотом у Пахина, отправился в Карфаген и убедил сенат послать в Сицилию побольше вооруженной силы, обещая не в долгом времени завоевать весь остров.} Уже через несколько дней после высадки он взял Агригент{45}. Все города, сочувствовавшие пунийцам, загорелись надеждою изгнать римлян из Сицилии.
Подняли голову и осажденные в Сиракузах. Гиппократ и Эпикид поделили войско, и Эпикид остался продолжать оборону, а Гиппократ с десятью тысячами пехотинцев и пятьюстами конников вышел ночью из города, без труда миновав редкие караульные посты врага: он имел в виду соединиться c Гимильконом. После долгого и утомительного перехода люди Гиппократа начали устраивать лагерь, как вдруг показался Марцелл, возвращавшийся в Сиракузы после неудачной попытки овладеть Агригентом. Шел он очень осторожно, в полной боевой готовности, потому что опасался нечаянного столкновения с карфагенянами. Теперь эта осторожность сослужила ему добрую службу. Римляне мгновенно напали на сицилийцев, беспечно хлопотавших вокруг своих палаток, и окружили всю пехоту врага. Гиппократ с конницею бежал и спустя немного разыскал Гимилькрна. Вместе с карфагенянами он стал лагерем в двенадцати километрах от Сиракуз.
И Рим, и Карфаген продолжали посылать в Сицилию подкрепления, как будто главный театр военных действий переместился сюда. Пятьдесят пять пунийских кораблей вошли в сиракузскую Большую Гавань. Прибыл еще один римский легион и берегом, под охраною флота, добрался до лагеря Аппия Клавдия, благополучно избегнув встречи с Гимильконом, пытавшимся поймать неприятеля в пути.
Под Сиракузами карфагеняне пробыли недолго. Начальник флота Бомилькар узнал, что у римлян судов вдвое больше, чем у него, и, чтобы не тратить времени впустую, вернулся в Африку. А Гимилькон решил действовать примерно так, как незадолго до того Марцелл: обходить город за городом, склоняя их к измене Риму. Затея была удачной: во многих местах жители изгоняли римские отряды или коварно выдавали их врагу.
Преступление или необходимая мера защиты?
Город Хенна расположен на высоком, обрывистом холме и отлично укреплен самой природою. Но неприступным делала его не только выгодная позиция, а в первую очередь сильный гарнизон в крепости и начальник гарнизона Луций Пинарий. Он и вообще был проницателен и решителен и всегда больше полагался на своих солдат, чем на верность сицилийцев, а теперь тревожные вести, доносившиеся с разных сторон, удвоили его обычную осмотрительность. Днем и ночью повсюду стояла стража, караульные ни на миг не покидали своих постов и не расставались с оружием. Когда городские власти, уже вступившие в сговор с Гимильконом, убедились, что хитростью римлян не возьмешь, они стали действовать открыто. Они заявили Пинарию, что и город, и крепость должны находиться в их власти – ведь они союзники римского народа, а не пленники у него под охраной а стало быть, и ключи от ворот пусть будут у них.
На это римлянин возразил, что и крепость, и ключи от нее ему поручил главнокомандующий, консул Марцелл, и он никак не может распорядиться ни тем, ни другим по собственному усмотрению или по усмотрению граждан Хенны. Но консул неподалеку; пусть граждане отправят к нему послов, и он все решит сам.
– Нет, – отвечали ему, – никого и никуда посылать мы не будем. Либо соглашайся по-хорошему, либо мы найдем иное средство защитить свою свободу.
На это Пинарий сказал им так:
– Ну что ж, созовите хотя бы Народное собрание и дайте мне выступить. Я хочу узнать, чье это требование – всего ли города или только немногих недовольных.
Возвратившись затем в крепость, Пинарий обратился к воинам с речью.
– Вы, конечно, слыхали, – начал он, – что происходит теперь в Сицилии. Если вы до сих пор целы и невредимы, то прежде всего – по милости богов, а затем – благодаря собственному мужеству и выносливости. Ах, если бы так могло продолжаться и дальше! Но городские власти прямо и дерзко потребовали выдать им ключи от крепости. Стоит нам подчиниться – и карфагеняне тут же будут в Хенне, а мы все будем мертвы. Я едва получил у них ночь на размышление. Завтра поутру они соберутся в театре,[45] и власти станут подбивать народ против нас. Завтра Хенна умоется либо нашею кровью, либо кровью своих граждан. Кто первый обнажит меч, тот спасен, кто опоздает – погиб. Итак, завтра утром будьте готовы и ждите моего знака. Я подам сигнал краем тоги, и вы сразу бросайтесь в толпу и разите всех подряд. Смотрите, чтобы не остался в живых никто из смутьянов или вообще людей подозрительных. Бессмертные боги, будьте свидетелями, что мы прибегаем к коварству лишь ради того, чтобы самим не пасть жертвами коварства!
