Бэзил Гарт - История Первой мировой войны
С наступлением осени настала новая пора, резко проявившаяся в фронтовых частях. Усилившееся чувство «терпимости» выразилось в серии братаний на Рождество в декабре. Но чувство это, неожиданно проявившись, быстро завяло, когда стали сказываться тяготы и напряжения войны, а глубокие тылы сражавшихся сторон наконец осознали и почувствовали действительный характер борьбы.
Сцена 1. Марна: сражение, которого не было, но которое остановило прилив
Ни одно из сражений не вызывало столько споров, не служило источником для появления в короткое время обильной литературы, не пользовалось такой широкой известностью и не было сопряжено со столькими легендами, как Марнское. Кризис сентября 1914 года подготовил крушение германского плана войны и тем самым повернул колесо истории. Если верно (а в известной степени это так), что Германия проиграла войну в этом сражении, то естественно также появление многочисленных претензий на признание этого сражения победой Германии.
Первая из возникших легенд говорила, что Фош выиграл это сражение, втянув центр германцев в болота у Сен-Гонда. Даже сегодня эта легенда, совершенно не считаясь с фактами и датами сражения, все еще распространяется почтенными историками даже за пределами Франции.
Но в то время как отголоски этой истории, подобно кругам от брошенного в воду камня, все еще носились на поверхности, заинтересованные круги Франции яростно спорили о том, кто же проявил себя лучше всего: главнокомандующий Жоффр — или Галлиени, его прежний начальник, а затем подчиненный, нанесший от Парижа удар по германскому флангу, обнаженному из-за отклонения Клука перед Парижем. Одна школа утверждает, что Жоффр разработал идею контрнаступления, и под давлением фактов признает, что инициатива Галлиени, увидевшего удобный момент для такого наступления, явилась толчком, побудившим Жоффра окончательно принять решение. Другая школа возражает, указывая, что Жоффр после срыва своей первой попытки организовать контрудар с рубежа реки Соммы совершенно отказался от всяких дальнейших попыток в этом отношении, и что без решительности и настойчивости Галлиени французские армии продолжали бы свое отступление.
В настоящее время мы уже можем вынести беспристрастное решение. Можно признать, что ответственность за принятие решения лежала на Жоффре, но факты — упрямая вещь — показывают, что именно вдохновению Галлиени мы обязаны быстротой и размахом удара. Более того, этим опрокидываются нападки защитников Жоффра, что Галлиени провалил план Жоффра, поспешив с ударом, ибо мы знаем, что задержка на сутки позволила бы германцам закончить выгодное для них перераспределение сил, а именно это и было сорвано ударом Галлиени.
В Германии такие же горячие споры вызвали вопросы: был ли приказ об отступлении ошибкой, и кто несет ответственность за роковое решение — Клук, командовавший 1-й армией, Бюлов, командовавший 2-й армией, или посланный Верховным командованием полковник Хенч?
Так или иначе, многочисленные споры сыграли свою роль, показав, что Марна была победой скорее психологической, чем физической. Но такими же были многие другие знаменитые победы в истории, в которых сам бой имел второстепенное значение. Самая глубокая правда войны — в том, что исход сражения обычно решается умами противоборствующих командиров, а не действиями их подчиненных. Лучшей историей стала бы регистрация их мыслей и эмоций, данных на фоне простого изложения событий. Увы, в мире господствует противоположное мнение, и классическая военная история заполнена деталями борьбы, оценками причин победы, цифрами и статистическими вычислениями.
Марна настолько очевидно стала психологическим успехом, что после нее пришло время подвергнуть глубокому анализу само мышление командиров. Но при этом «комплекс боя» сузил предмет исследования до пределов того момента, когда произошло фактическое столкновение армий. В итоге многое, заслуживающее внимания, до сих пор остается неизученным. Это можно продемонстрировать рядом неожиданных вопросов. Была ли победа одержана благодаря горячему воображению английского железнодорожного швейцара либо участию временных посетителей Остенде? Либо, по крайней мере, входят ли они в число важных персон, разделяющих с Галлиени честь быть главными движущими силами победы?
В самом деле, если мы познакомимся с атмосферой, в которой работала мысль германских командиров, то узнаем, что и до кризиса, и во время его они постоянно оглядывались назад — вернее, через правое плечо, опасаясь удара союзников по их все удлинявшимся коммуникациям в Бельгии и Северной Франции. К несчастью для союзников, оснований для таких опасений было мало. Запоздалая просьба о высадке Британского Экспедиционного корпуса на бельгийском побережье не имела успеха. Верх одержала точка зрения и пометка Уилсона, рассматривавшего этот корпус как придаток левого фланга французов. Но бельгийская полевая армия, блокированная германцами в Антверпене, безусловно, потребовала выделения крупных частей германских армий для своей охраны, и даже более того — она постоянно действовала на нервы германцам.
Пытливый ум Черчилля также не дремал. Сил было мало, но он отправил одну бригаду морской пехоты во главе с бригадным генералом Астоном в Остенде, приказав ему как можно шире предать гласности свое пребывание там. Бригада высадилась 27 августа и стояла на берегу до 31-го числа.
Теперь перейдем «на другую сторону холма». 5 сентября, в тот день, когда французские войска шли, чтобы нанести удар Клуку, полковник Хенч, представитель германского высшего командования, прибыл в угрожаемую армию с чудовищным и мало ободряющим предупреждением:
«Плохие новости. 1-я и 6-я армии блокированы. 4-я и 5-я армии встретили сильное сопротивление. Англичане беспрерывно высаживают свежие войска на бельгийском побережье. Имеются донесения о появлении там же русских экспедиционных частей. По всей вероятности, отступление неизбежно».
Из других источников мы знаем, что 3000 моряков в воображении германского командования превратились в 40 000, а силы русских немцы оценивали в 80 000 человек.
Таким образом, германская фланговая армия была предоставлена своей судьбе вследствие твердого убеждения, что тыл германцев находится под серьезной угрозой, и главное командование учитывает возможность отступления. Такие известия в период большого напряжения, конечно, должны были сильно нервировать и тревожить.
Раз бельгийские новости заставили главное командование заколебаться, то они повлекли за собой также мысль об отступлении, и когда 9 сентября Хенч вновь вернулся с полномочиями упорядочить отступление «в случае, если начался отход», то оно не только началось, но и совпало с получением новых тревожных известий из Бельгии: в этот день была произведена вылазка бельгийцев из Антверпена. Хотя она и не привела к серьезным результатам, но оказала неоценимое психологическое воздействие тревожной новости, полученной в момент кризиса. Германское отступление не только ускорилось, но и расширилось. Вместе с ним повернулось и колесо истории.
История должна отдать должное счастливому вдохновению мистера Черчилля и горсточке «демонстрировавших моряков» генерала Астона. Но делу помог также удивительный «русский миф», который возник столь таинственно и распространялся столь быстро. Мы знаем, что Черчилль фактически предлагал доставить таким путем русский экспедиционный корпус. Быть может, это предложение выплыло наружу и было преувеличено до фактического его осуществления. Все же общее мнение давно приписывает эту легенду разгоряченному воображению вокзального швейцара; пищей для него послужил простой факт прохода ночью воинского поезда, пассажиры которого говорили на гэльском наречии. Если это так, то совершенно необходимо поставить в Лондоне памятник «неизвестному швейцару».
Запомнив это, вернемся и проследим последовательность событий самого сражения. Ближайшая цепь причин начинается — благодаря отступлению французской и английской армий — спасением германцев от приграничной западни, куда, согласно плану Жоффра, их хотели заманить. Первые ярко расцвеченные донесения армий о пограничных боях создали у германского главного командования впечатление решающей победы. Весь во власти этой галлюцинации, Мольтке 25 августа совершенно бесцельно отправил на русский фронт четыре дивизии. Это еще более ослабило правый фланг, и так уже ослабленный выделением семи дивизий для окружения устарелых крепостей. Однако сравнительно небольшое число захваченных пленных все же вызвало у Мольтке сомнение и заставило его постепенно начать оценивать обстановку менее радужно. Оптимизм кайзера теперь раздражал его: «Он все время в ликующем настроении, которое я до смерти ненавижу».
