Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 1)
Алейников молча постоял немного, прошел к тумбочке, налил стакан воды и выпил. Потом сказал спокойно:
- Есть, видимо, вещи, которых вы не понимаете, Поликарп Матвеевич. Никакого бюро не будет.
- Это почему же? По каким соображениям?
- По политическим. Вот вам пропуск на выход...
Не помня себя, Кружилин выбежал на улицу, крупно зашагал в крайком партии.
Секретарь крайкома Субботин, стареющий угловатый человек, щеки которого изрезали глубокие морщины, принял его не сразу, но зато выслушал весь рассказ Кружилина спокойно, внимательно, не перебивая. И только когда Поликарп Матвеевич умолк, проговорил:
- Да, мне звонили. Все это очень неприятно.
- Значит... Значит, я, Иван Михайлович, действительно чего-то не понимаю, как говорил Алейников?
- Так выходит.
- Но - чего? Чего?
- Чего? - невесело переспросил секретарь крайкома. - Многого. Политической обстановки. Пульса времени.
- Что? - Кружилин поднял глаза на секретаря крайкома, оглядел его, будто видел впервые.
Поликарп Матвеевич давно, кажется с ноября 1919 года, знал этого человека, одного из руководителей новониколаевских подпольщиков, потом комиссара одного из полков легендарной Пятой Красной армии. Ну да, с ноября, потому что именно в последних числах ноября 1919 года партизанский отряд Кружилина совместно с этим полком выбили белогвардейцев из Шантары. Потом полк ушел дальше, на Новониколаевск, а этот человек крепко тряхнул ему на прощанье руку и сказал: "Давай, Поликарп, устраивай тут Советскую власть. Ты пока отвоевался".
Затем он встретился с ним, кажется, года через два или три, на Барнаульской партийной конференции - в те годы Шантарская волость относилась к Барнаульскому уезду. "Ну вот, и я отвоевался, - сказал этот человек, узнав Кружилина, и опять крепко тряхнул ему руку. - Сейчас, видно, придется потрудиться в укоме партии. Поработаем вместе".
И они работали, часто встречаясь, до самого тридцатого года, когда Шантара отошла ко вновь организованному Западно-Сибирскому краю. На несколько лет Кружилин потерял из виду этого человека, но полтора года назад снова встретились в Западно-Сибирском крайкоме. "А-а, Поликарп Матвеевич! воскликнул тот радостно и энергично потряс руку. - Видишь, гора с горой не сходится... Опять свела нас судьба! Ну, заходи, потолкуем, что и как у вас в Шантаре..."
Работать с Иваном Михайловичем было легко и приятно. Неизменно мягкий и приветливый, он никогда не горячился, не суетился. Все это как-то не гармонировало с его угловатой, немного нескладной внешностью, но все равно от него веяло покоряющей силой и правотой. Сперва Кружилин не мог разобраться, в чем тут дело, в чем такая покоряющая сила этого человека. А потом понял - в глазах, во взгляде. Разговаривая, Иван Михайлович всегда смотрел на собеседника серыми глазами чуть грустновато, почти не мигая, и казалось, что его взгляд, проникая в душу, видит то, что другим никогда не разглядеть. И странно, что это не оскорбляло и не пугало собеседника, - во всяком случае, он, Кружилин, никогда не испытывал под взглядом секретаря крайкома таких чувств, - это просто лишало возможности что-то утаить, заставляло выкладывать все, и плохое и хорошее, что есть на душе. И заставляло выкладывать именно потому, что взгляд Ивана Михайловича странным, необъяснимым образом заставлял поверить - перед тобой человек, который все поймет, который не осудит за непонимание каких-то важных вещей, поможет понять то, чего еще не понимаешь.
Именно таким взглядом и смотрел сейчас Субботин на Кружилина.
В просторном, чистом кабинете с потертым ковром на полу долго стояла тишина. Только круглый медный маятник настенных часов лениво и отчетливо ронял на деревянный пол секунды да, колеблемая ветерком, шелестела на окне голубоватая занавеска.
- Но... если я не понимаю таких вещей... - проговорил Кружилин, почему-то мучительно прислушиваясь к стуку маятника, - то как же я дальше... могу работать секретарем райкома?
- Вот и я об этом думаю, - глухо проговорил Иван Михайлович. Кружилин вздрогнул, медленно поднял голову. Секретарь вздохнул, поднялся. - Ладно, Поликарп, езжай домой.
Из крайкома Кружилин вышел со звоном в голове, с каким-то необычным чувством - его, Кружилина, кто-то долго и старательно жевал, но глотать почему-то не стал, а, смятого и изжеванного, выплюнул в дорожную пыль.
На вокзале Кружилин подошел к ободранной стойке, выпил залпом стакан теплой водки и, не чувствуя ничего, кроме тошноты и отвращения, сел в поезд.
"Как же так? - думал он всю дорогу под стук колес. - Ну ладно, пусть не понимаю... Почему же он, Иван Михайлович, не объяснил мне, чего я не понимаю... Ведь он может объяснить..."
Вернувшись в район, Кружилин остервенело взялся за дела, день и ночь мотался по селам и деревням. В разгаре был сенокос. Поликарп Матвеевич иногда сбрасывал гимнастерку, брал вилы, становился возле стога и, обливаясь потом, целыми днями метал тяжелые, пахучие пласты.
Однажды он вот так же проработал весь день в михайловском колхозе. Стога ставили на лугу возле Громотухи. Вечером Кружилин выкупался в прохладной реке, сел на каменную, уже нахолодавшую плиту, стал слушать, как ворчит Громотуха на перекате. Сзади простучали дрожки, слышно было, как они остановились, как кто-то подошел.
- Ну что, Матвеич, наработался? - По голосу Кружилин узнал михайловского председателя Панкрата Назарова.
- В охотку оно хорошо ведь, Панкрат. Кровь разгоняет.
- Хорошо, - согласился его бывший заместитель по партизанскому отряду, присел рядом, загреб в кулак свой широкий подбородок. - Только охота порой пуще неволи бывает.
Кружилин покосился на Панкрата, торчащего в полусумраке каменной глыбой, но ничего не сказал.
- А ведь по этому броду мы тогда перебирались, как от Зубова-то убегали. Помнишь, поди?
- Как же, - откликнулся Кружилин. - По этому.
Потом долго молчали, думая каждый о своем.
- Ну, а что там про Ваньку Савельева слыхать?
- Не знаю. Что услышишь?
- Ну да, ну да, - дважды повторил Панкрат. - А ить невиновный все же он. За напраслину мыкается. - И, наверное, потому, что Кружилин никак не отозвался на эти слова, спросил: - Как же это? Что ж ты-то? Ведь секретарь...
Что было ответить Кружилину? Долго он молчал.
- Объяснить тебе - так и не поверишь... что и секретарь райкома порой бессилен что-либо сделать.
Шумела река, на западе мутнели последние клочки облаков, будто их, как комья снега, съедала, разливаясь по всему небу, черная вода. Ночь обещала быть глухой, непроницаемой и - почему-то казалось - бесконечно долгой.
- Да-а, - вздохнул Назаров, полез за кисетом. - Живешь подольше - узнаешь побольше. Это так... Брательник это его засадил, Федька. А вот - почто? Зачем? Ты-то как думаешь?
- Что же я, Панкрат? Не знаю, - признался Кружилин. И, уже думая не столько о Федоре Савельеве, сколько об Алейникове, прибавил: - Громотуха вот летом шумит, а зимой молчит. Это понятно. А что с людьми происходит, трудно порой разобраться. Видно, хорошо ты сказал: чтобы узнать побольше, надо пожить подольше.
Они вместе встали, дошли до Панкратова ходка.
- Ну, прощай, Панкрат... Пойду запрягать своего Карьку.
- Про Агату я хотел еще сказать... Бригадиром ее, думка есть, поставить.
- Бригадиром? Мужчин, что ли, нет в колхозе?
- Куда они делись? Да иная баба дюжины мужиков стоит.
Назаров ждал, что ответит Кружилин.
- Не надо ставить, - негромко уронил тот в темноту.
Председатель вздохнул.
- А ежели на молочную ферму ее?
- Не надо и на ферму. Ничего не надо, Панкрат, пока. Пусть так...
- Ну да... Видать, твоя правда, так оно пока лучше будет.
После происшествия в Новосибирске, после разговора с секретарем крайкома Кружилин все же не оставил намерения заслушать и обсудить на бюро работу райНКВД. Но в первые дни после всех этих передряг никак не мог собраться с мыслями. Поездки по району немного успокоили его. Вернувшись в Шантару, он дал работникам райкома указание готовить материалы на бюро.
На другой же день утром позвонил Алейников.
- Слушай, тут твои работники пришли. Требуют какие-то материалы.
- Это не мои работники, а сотрудники райкома партии.
- Так вот... - Алейников секунду-другую помедлил. - Никаких материалов я им не дам.
- В таком случае что же, будем разбирать на бюро райкома персональное дело коммуниста Алейникова.
Трубка опять помолчала несколько секунд. Поликарп Матвеевич слышал только, как редко и тяжело дышал на другом конце провода Алейников.
- А я, Поликарп Матвеевич, очень боюсь... - послышался наконец ровный, Негромкий, какой-то страшный своей медлительностью и отчетливостью голос Алейникова. - Я очень боюсь, как бы не пришлось нам разбирать на бюро персональное дело другого коммуниста... коммуниста Кружилина. А этого мне очень бы не хотелось... - И Алейников положил трубку.
Поликарп Матвеевич в ярости заходил по кабинету. Чуть успокоившись, он позвонил Алейникову. Но бесстрастный женский голос ответил, что Яков Николаевич уехал по делам в район и вернется не скоро.
