Михаил Горбачев - Жизнь и реформы
Часть IV. ПЕРЕСТРОЙКА И СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ СТРАНЫ
Глава 30. Начало поворота
Конец «доктрины Брежнева»
Когда на Пленуме ЦК меня избрали генсеком, я решил безотлагательно встретиться с руководителями стран — членов Варшавского Договора[23]. Переговорил по телефону с каждым из них — представился в новом качестве и предложил по их приезде в Москву провести встречу. Она состоялась в Кремле после похорон Черненко. В ней участвовали Тихонов, Громыко, Русаков.
Не скажу, что для меня это была простая встреча. К тому времени я лично был знаком со всеми руководителями соцстран, с некоторыми — Живков, Кадар, Чаушеску — встречался несколько раз. Но то была одна ситуация, теперь — совершенно другая. Предстояло без пауз навести мосты с людьми, которые в своем большинстве уже десятки лет возглавляли правящие партии и привыкли следовать установившимся стереотипам отношений с советским руководством. Причем это одна сторона дела, может быть, и не главная. К тому времени было ясно, что отношения с этими странами нуждаются в обновлении. «Формула», с которой я шел на встречу, включала, таким образом, два главных элемента — преемственность и необходимость перемен.
По понятным причинам встреча была непродолжительной, но она имела далеко идущие последствия. Открывая ее, я сказал, что мы за равноправные отношения, уважение суверенитета и независимости каждой страны, взаимовыгодное сотрудничество во всех сферах. Признание этих принципов означает одновременно полную ответственность каждой партии за положение в своей стране.
Партнеры поддержали сказанное. Но, как показалось мне, отнеслись к этому не совсем серьезно. В самом деле, мало ли и раньше заявлялось нечто подобное, а все оставалось без изменений. Наверное, и на этот раз они подумали: поживем — увидим. По существу же, наше заявление на этой встрече означало поворот к новым отношениям, отказ от так называемой «доктрины Брежнева», которая никогда не провозглашалась официально, но фактически определяла подход СССР к союзным странам.
Во главе кубинской делегации на похороны приезжал Рауль Кастро, с которым я был также знаком раньше. Он задержался в Москве на несколько дней, и у нас состоялась обстоятельная беседа. Проблем в советско-кубинских отношениях к тому времени накопилось немало. Но на том этапе я считал необходимым подтвердить приверженность взаимному сотрудничеству. Думаю, это было как раз то, что кубинцы хотели от нас услышать. Речь о каком-то кардинальном пересмотре наших отношений не велась, хотя определенные соображения на этот счет уже высказывались.
14 марта 1985 года состоялась встреча с главой делегации Китая Ли Пэном, вице-премьером Государственного совета КНР. Ли Пэн окончил Московский энергетический институт, говорил по-русски. Сам факт, что именно он был направлен тогда руководством КНР во главе делегации в Москву, служил хорошим знаком. Беседу с ним я повел в доброжелательном духе, выразил убеждение в необходимости и взаимовыгодности полной нормализации наших отношений. Ли Пэн высказался в том смысле, что Китай готов шаг за шагом их нормализовать на подлинно равноправной основе, но не хочет оказаться в подчиненной Советскому Союзу роли младшего брата. Я не только согласился, но значительно усилил этот тезис, подчеркнув, что наши отношения просто не могут нормализоваться и прогрессировать иначе как на основе равноправия, взаимного уважения и учета национальных интересов. Словом, руководством обоих государств на этой встрече были даны и соответственно приняты важные сигналы.
Ну и что, опять-таки скажет читатель, сходные намерения не раз провозглашались в прошлом — во времена Хрущева, Брежнева, да и в последующие годы. Это, конечно, так. Но, начиная с мартовских дней 1985-го, мы стремились следовать этим принципам на деле, хотя давалось это нелегко. Пришлось преодолевать упорное противодействие всяким переменам в сложившейся системе руководства «социалистическим содружеством», почти не претерпевшей изменений со сталинских времен. Разве что формы, декорум стали приличней, а суть, методы оставались теми же, за редкими исключениями. Туго, неохотно шли на перестройку партийно-государственные учреждения, ведавшие этим направлением международной деятельности. И конечно, кадры, привыкшие к определенному стилю, не спешившие избавляться от высокомерия и чванства в официальных и просто человеческих, повседневных контактах с союзниками.
Инерция патернализма долго давала о себе знать. В самих же соцстранах глубокие корни пустили традиции иждивенчества и послушного следования за лидером, стремление чуть ли не каждый более или менее значительный шаг согласовывать со «старшим братом», дабы не вызвать недовольства в Кремле. Разумеется, мера этого «послушания» была весьма различной от страны к стране, определялась ее зависимостью от экономических связей с Советским Союзом, прочностью режима, международным положением, факторами исторического порядка и, не в последнюю очередь — личностью руководителя. «Соцсодружество» к тому времени, когда мне пришлось, образно говоря, принять бразды правления, было уже далеко не таким однообразным, как в первые послевоенные периоды, в нем были свои «еретики» и «смутьяны», как тот же Чаушеску. Но в вопросах стратегических дисциплина соблюдалась, и первое слово всегда оставалось за признанным авангардом — социалистической сверхдержавой.
Новый курс в отношении соцстран сформировался не сразу. Он складывался постепенно — как составной компонент нового политического мышления и в его общем контексте.
Так случилось, что уже через месяц я снова встретился с руководителями стран ОВД в Польше в связи с продлением Варшавского Договора на последующие 20 лет. Не обошлось без дискуссий по этому поводу, но согласие было достигнуто. Причем возымело действие мое заявление в узком кругу — давайте не будем никого насиловать, пусть каждая страна решит, что ей делать.
Для меня эта встреча была не менее важна и по другой причине: мы только что — 25 апреля — провели свой Пленум ЦК. Естественно, было желание прояснить отношение коллег к его итогам, и я почувствовал вполне позитивную реакцию на идеи, прозвучавшие из Москвы. Во всяком случае, у собеседников не возникло каких-либо недоуменных вопросов и обеспокоенности.
Что касается внешнеполитических проблем, мы дали понять союзникам, что советская дипломатия берет курс на широкое мирное наступление, притом вполне серьезно, не в пропагандистском, а в практическом плане. Нужны были согласованные усилия, чтобы переломить тенденцию нагнетания конфронтации, и на очередном совещании Политического консультативного комитета (ПКК) ОВД в Софии (октябрь 1985-го) мы «сверили часы» накануне советско-американской встречи в Женеве. Пожалуй, это был первый за многие годы случай, когда советское руководство не просто поставило союзников перед фактом и потребовало формального одобрения своим инициативам, а сочло необходимым сообща обсудить их, прежде чем «запускать» в дело. Это было по достоинству оценено, да и, по существу, наша попытка договориться с США о прекращении изнурительной гонки вооружений и реальных мерах по разоружению была поддержана с энтузиазмом всеми участниками софийского совещания.
Стремясь установить доверительный контакт с моими партнерами, я предложил за рамками совещания ПКК провести неформальную рабочую встречу. За круглым столом нас собралось семеро, а за отдельными столиками — по одному помощнику. Для советской делегации было сделано исключение — кроме моего помощника Шарапова присутствовал Медведев, которого я предполагал назначить заведующим отделом.
По общему желанию встреча началась моим выступлением. Я откровенно рассказал коллегам о наших проблемах, объяснил, почему нам в Советском Союзе необходимо обновление, что мы понимаем под ускорением социально-экономического развития.
Помню содержательное и эмоциональное выступление Ярузельского, весь тон высказываний которого свидетельствовал о приверженности переменам. Он сетовал на чрезмерную заидеологизированность, что тормозит реформы, мешает выходу из положения «осажденной крепости». Да и другие благожелательно отозвались о наших тогдашних новациях. Разговор пошел вполне свободный, говорили и о том, у кого что болит. В чем сходились все, так это в критике Совета Экономической Взаимопомощи. Ругали его за бюрократизм, за недостаточную эффективность, подчеркивали необходимость основательного обновления деятельности механизма сотрудничества. Сетовали на то, что в экономической сфере, особенно в том, что касается технического прогресса, передовых технологий, интеграции, соцстраны явно проигрывают Западу. В итоге договорились посвятить специальную встречу высших руководителей проблемам перестройки экономических отношений и сотрудничества стран СЭВ.
