Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Немецкий дух
Возвращаясь к понятию делимитации, мы полагаем необходимым лишь подчеркнуть в заключение, что делимитация пространственного распространения "российской цивилизации" входила с момента основания Петербурга в число и его важнейших функций. В этом еще одна черта глубокого сходства и даже родства города на Нарове – и города на Неве, каждый из которых был поставлен на северо-западной границе своей державы мудрым царем московским.
Ослабление Ливонии
Присоединение Новгорода, выход московской армии на границы Ливонского ордена, основание Ивангорода представляли собой эпизоды одной стратегической линии, которая должна была завершиться утверждением Московской Руси на берегах Восточной Балтики. Достижение такой цели с большой вероятностью включало если не ликвидацию, то существенное ослабление Ливонской конфедерации, и наши западные соседи поняли это очень быстро. Их беспокойство усугублялось анализом скоротечной русско-ливонской войны 1480–1481 года, в которой нашла себе подтверждение достаточно высокая боеспособность московской армии.
В 1495 году, в городе Вормс, под председательством нового императора "Священной Римской империи германской нации" Максимилиана I собрался рейхстаг. Такое название носил высший законодательный орган, составленный так называемыми "имперскими чинами", то есть князьями, частью имперских рыцарей, а также представителями важнейших имперских городов. Ливонские делегаты прибыли на рейхстаг, и выступили с очень тревожным заявлением. По мнению делегатов, лишь быстрая дипломатическая и военная помощь со стороны имперских властей могла предотвратить завоевание Ливонии "русским колоссом".
Ливонские жалобы пришлись не ко времени. По своей внутренней структуре, Священное Римское "содружество независимых государств" представляло собой рыхлую конфедерацию областей, то враждовавших друг с другом, то заключавших вполне эфемерные союзы против третьих стран. "Границы империи были настолько неопределенны, что их не могли установить даже опытные юристы", – справедливо заметили авторы отечественного учебного пособия по истории средних веков[97]. Ассоциация с состоянием некоторых знакомых читателю современных государств настолько очевидна, что мы даже не будем ее развивать.
Целью рейхстага 1495 года в первую очередь и было укрепить, елико возможно, внутреннее единство Империи, а также создать некий аналог нашего Конституционного суда, решения которого были бы обязательны для субъектов Германского государства – или, если быть точными, для всех "имперских чинов". К этому добавлялась борьба за австрийские земли, почти уже совершившееся отделение швейцарских кантонов, что-то надо было предпринимать против турецкой агрессии… Одним словом, Священной Римской империи было не до Ливонии.
Следует также учесть, что ко времени Вормского рейхстага Священная Римская империя уже вступила в прямые контакты с Великим князем Московским. Начало их было почти случайным. Знатный немецкий рыцарь по имени Николай Поппель явился в Москву в 1486 году, с рекомендательным письмом от своего императора, Фридриха III (отца будущего императора Максимилиана I), имея задачей, как он говорил, единственно ознакомиться с российскими землями, для удовлетворения природной своей любознательности.
Рассказам его у нас не очень поверили, и, кажется, некоторое время подумывали, не удавить ли на всякий случай любознательного странника. Впрочем, в итоге приняли Поппеля честь по чести и выпроводили восвояси без всякого ущерба. Вернувшись в Германию, он был принят своим императором и подробно поведал ему о могучем восточном властелине, государство которого необозримо, а сила весьма велика.
Такое известие весьма заинтересовало германских стратегов. Союз с царем московским мог бы помочь им в решении многих проблем – для начала, хотя бы борьбы с турками. Заметим, что и в Москве, и в Ульме помнили о союзных отношениях, связывавших в старые времена русских и немцев, через голову князей польских и чешских. Вот почему через три года Поппель снова прибыл на Москву, уже в чине императорского посла, с грамотой, подписанной Фридрихом III и его сыном на Рождество 1488 года, где предлагалось подумать об установлении союзных отношений.
В этих условиях ливонцам почти не на что было надеяться. Оговоримся, что приносить их в жертву, впрочем, никто в западном мире не собирался. Участники Вормского рейхстага нашли наиболее уместным обратиться к герцогу Мекленбургскому, а также к властям Данцига взять это дело на себя, и по возможности помочь. Папа римский в следующем году даже издал буллу, в которой разрешил проповедь крестового похода на Русь как в Ливонии, так и в Швеции, и обещал его участникам отпущение грехов как при жизни, так и после смерти в бою… Все это значило, что Европа не собиралась ни тратить денег на ливонцев, ни посылать им солдат, и рекомендовала как-то выходить из затруднений собственными силами.
В августе того же 1496 года, когда была издана булла, шведы молодецким наскоком, без боя взяли Ивангород, разграбили все, что могли (свинтили даже железные петли с ворот), а после того в знак приятельства предложили Ордену ввести свои войска в "Русский замок" и навсегда ликвидировать эту кость, засевшую в ливонском горле. Как бы ответили на такое предложение прежние ливонские рыцари, не стоит и говорить. Сразу по получении предложения, они похватали бы мечи, бросились бы по коням и поскакали бы с воинственными кличами занимать "контр-Нарву".
То, что произошло на этот раз, удивляет историков по сей день. Ливонский магистр… сел думу думать! Да, в таком настроении тягаться силами с московитами явно не стоило, даже при условии отпущения грехов "при жизни и после смерти". Подождав немного, более чем удивленные шведы бросили замок на произвол судьбы и отступили. А еще через небольшое время, в крепость вступили русские войска, и принялись ее спешно укреплять, чтобы вполне исключить повторение шведского хулиганства. Уже через два года, в Ивангороде стояло около двухсот дворов военных поселенцев, и все время прибывали новые.
В 1500–1503 Московия воевала с Литвою и с Польшей. Решившись искать друзей среди ближайших соседей, ливонский магистр решился – и вступил в войну на стороне литовцев. Тогда московский колосс развернулся, и стряхнул с себя Орден, как докучливое насекомое. В первой же серьезной битве, в 1501 году, ливонские войска потерпели самое плачевное поражение. Следует отметить, что битва произошла не вблизи русской границы, но на внутренней территории Ливонии, у города Гельмед – то есть на северных подступах к Вендену (теперешний Цесис), где со времен первого предстоятеля, Финнольда фон Рорбаха, была ставка магистра Ливонского ордена.
Переговоры о мире велись в Москве, в самой неблагоприятной для ливонцев атмосфере. Впрочем, может ли корректная фразеология наших дней вполне передать колорит той далекой эпохи? Обратившись к Статейному списку посольских сношений, мы находим в своем роде замечательное описание, мимо которого грех было бы пройти стороной. Подробно описывая ход одного из парадных обедов 1503 года при дворе Ивана III, наш официальный хроникер отметил, что царь посылал потчивать посла венгерского, посла польского, а с ними посла литовского, и был с ними приветлив. Что же касалось "немецкого посла", то его "князь великий потчивати не посылал, не потчивал его никто"[98]…
Последняя фраза особенно выразительна. Можно представить себе душно натопленные палаты московского государя, столы, заставленные всяческой снедью, виночерпиев, порхающих по зале, иронически улыбающиеся губы послов сопредельных держав и "открытые, пьяные лица" русских бояр, откровенно глумящихся над бледным ливонским послом, едва не падающим в обморок от оскорбления, весьма болезненного по тем временам, а впрочем, по нормам и современной дипломатической практики. Еще бы – посла сопредельной державы подвергают демонстративному унижению на приеме высшего уровня, при всем, как говорится честном народе и на глазах международной общественности, … Боже, какой позор. Такое запоминается надолго.
Мир все-таки был заключен в 1503 году. Согласно одной из его статей, Орден обязался выплачивать Великому князю Московскому ежегодную дань. Такой договор означал существенное ослабление положения Ливонии, и первый шаг на пути утраты ею своей независимости. Ну, а государи соседних держав обратили внимание на то, что в Восточной Прибалтике появился "больной человек", и стали внимательно следить за ходом его агонии, в надежде не упустить своей доли наследства.
Гербы "Великого герцога Московии"
"Есть ли на свете что-либо более устойчивое, чем семиотические архетипы", – таким вопросом задались мы несколько выше, и привели аргументы в пользу отрицательного ответа. К таким весьма сильным структурам и образам всегда относились, как писали у нас в старину, "сυмволы и емвлемата", в первую очередь государственные. Только на первый взгляд они отбираются волею герольдмейстера и утверждаются государем или урядником[99]. Принятое этими лицами решение обычно лишь начинает работу, основная часть которой приходится на долю "народного духа", принимающего эмблему или отвергающего ее.
