Алексей Новиков-Прибой - В бухте Отрада (рассказы)
Но матрос, находясь от меня за полверсты, не слышит и все уходит, быстро шагая и раскачиваясь с боку на бок.
- Ты что, молодец? - останавливается он, когда я, обливаясь потом и задыхаясь, подбежал к нему ближе.
- Океан... Все вода и вода... Берегов не видно... Дорог тоже нет... Как же можно не заплутаться?..
Матрос расхохотался.
- Ах ты, ерш этакий! Ишь, что его занимает! Ну, ладно, расскажу тебе.
Нарисовав на дорожной пыли круг, разбив его черточками на части, он долго объясняет об устройстве компаса.
- Это, малец, главный прибор на корабле. Без него судно, что человек без глаз.
Мать, стоя на одном месте, отчаянно машет мне рукой.
- Ну, спасибо, брат. Я в матросы пойду, а монахом не буду...
- Хорошее дело. В монастыре только плесенью обрастешь, а ничего путного не увидишь. А молиться, если хошь, везде можно. Сказано в писании: "Небо есть престол мой, а земля - подножие ног моих..."
Мне очень понравилось, что он простился со мною, как с равным.
Я возвращаюсь к матери, обогащенный мыслями и чувством. Она ругает меня, а я, став в гордую позу, решительно заявляю:
- Сердись или не сердись на меня - все равно, а только в монастырь я не пойду, потому что не желаю плесенью обрастать...
- Господи, какие он слова говорит! Куда же ты пойдешь?
- В матросы.
Мать бледнеет.
- Да ты с ума сошел! Это чтобы в море утонуть, да?
- Нисколько. Я вернусь таким же молодцом, как этот матрос. И гостинцев привезу заграничных, самых лучших...
На глаза у матери навертываются слезы. Хватаясь за голову, она бранит матроса:
- Что он, супостат, сделал с моим мальчиком... Совратил с истинного пути...
Мы продолжаем свой путь, нежно окутанные рыжим сумраком вечера. Впереди смутно мерещится село с белой церковью, но мы в нем не остановимся, а будем идти так до утра, пользуясь ночной прохладой. Воздух становится влажным, дышать легко. Пахнет дорожной пылью и полевыми травами. По тускнеющей реке, крутым поворотом отступающей от нас в сторону, плывет длинная вереница плотов, бросая вокруг отблеск пылающего костра; оттуда доносится какая-то песня, полная удали и широкого, как эти поля, размаха. С лугов, как бестелесные видения, поднимаются клубы молочного тумана.
Я смотрю на мать, сокрушенную и печальную. Причитая, она жалуется на свою судьбу, на горькую долю и на то, что я не оправдал ее надежд. Я чувствую слезы ее тоскующего сердца. Но что мне делать? "Победитель бурь", этот таинственный и чудесный корабль, плавающий где-то в далеких водах, не выходит у меня из головы. Матрос зажег в моей голове новые звезды, раздвинув передо мною мир, открыв широкие возможности. Я уже не закисну в темной и придавленной, как чугунной плитой, жизни своего села. Нет! Мое будущее - там, где-то очень далеко, на синих морях, на беспредельных океанах, куда, как на орлиных крыльях, уносит меня юная фантазия.
"КОММУНИСТ" В ПОХОДЕ
Бывший "Михаил Лунд", а ныне "Коммунист", принадлежащий Государственному балтийскому пароходству, целую неделю гостил у себя на родине - в Зундерландском порту, где тридцать два года тому назад появился на свет. Целую неделю развевался на нем красный флаг, дразня англичан. Наконец все было готово: трюмы до отказа наполнены углем, вновь приобретенный якорь поднят на место, пары разведены, все формальности с берегом окончены. Можно трогаться в путь. Нам предстоит пересечь два моря - Северное и Балтийское, чтобы доставить груз в Ригу.
Утром четырнадцатого ноября английские буксиры вытянули наш пароход на морской простор. А когда отдали концы, на мостике звякнул машинный телеграф, передвинув стрелку на средний ход. Корабль загудел, посылая прощальный привет крутым берегам Шотландии. А потом, взяв курс на зюйд-ост 62° минус 17° на общую поправку, устремился вперед полным ходом. Ветер был довольно свежий, но он дул в корму, увеличивая только скорость судна.
У камбуза смеялись матросы:
- С попутным ветром враз доберемся до Кильского канала.
- Через двое суток будем пробовать немецкое пиво.
На это кок, немец, всегда хмурый и такой серьезный, точно занятый изобретением вечного двигателя, отрицательно покачал головой.
- Нельзя так гадать.
- А что?
- Мы в Северном море. А оно может надуть, как шулер. Знаю я...
Кок замолчал, мешая суп в большой кастрюле.
Боцман, громаднейшие сапоги которого казались тяжелее самого хозяина, ходил вместе с другими матросами по верхней палубе, заканчивая найтовку предметов. Плотник, широкоплечий, с жесткими усами, опуская в водомерные трубки фут-шток, измерял в льялах воду. Покончив с этим, он поднялся на мостик и доложил вахтенному штурману:
- В трюмах воды - от пяти до семи дюймов.
- Хорошо.
Серые облака заволакивали синь. Катились волны, подталкивая корму. "Коммунист", покачиваясь на киль, шел ровным ходом.
На корме крутился лаг, жадно отмеряя мили пройденного расстояния.
На второй день с утра ветер стал затихать. Прояснилось небо. По-осеннему холодно светило солнце.
Матросы, свободные от вахты, ютились на машинном кожухе, около дымовой трубы, где было тепло. Я уже не раз слушал здесь их разговоры. Вспоминали о недавнем прошлом, когда вихри революции перебрасывали людей с одного фронта на другой, - от Балтики к берегам Белого моря, из холодных равнин Сибири на могучие хребты знойного Кавказа.
- Да, горячее время было, - заключил один.
- Думали, что никогда и конца не будет.
И сейчас же заговорили о другом.
- Эх, что-то наши жены теперь поделывают в Питере... - вздохнул пожилой матрос.
Молодой кочегар, игрок на мандолине, тряхнув кудрявой головой, весело засмеялся.
- Вот у меня хорошо: нет ни жены, ни постоянной зазнобы. Я люблю, пока лишь на якоре стою.
Боцман о своем мечтал. Он доволен был тем, что пароход шел в Ригу. Там живет его родная мать, с которой он не виделся четырнадцать лет.
- Неужели за это время ни разу дома не побывал? - осведомился я.
- Нет.
- Почему?
- Да все плавал. Я с малых лет по морям скитаюсь.
На мостике попеременно прохаживались штурманы, довольные хорошей погодой. Иногда слышался оттуда свисток и голос:
- Вахтенный!
- Есть!
- Как на лаге?
Матрос бежал к корме, заглядывал на циферблат лага и возвращался на мостик с докладом.
- Восемьдесят две с половиной.
Штурман открывал вахтенный журнал и записывал.
После обеда погода начала быстро портиться. Ветер свежел. Завыли вентиляторы, послышался свист в такелаже. Из-за горизонта без конца выплывали облака и, заволакивая небо, неслись быстро и низко. Старые моряки строго посматривали вокруг.
- Кажется, трепанет нас...
Другие утешали:
- Ничего. Не то видали. Выдержим...
А к вечеру, постепенно нарастая, разразилась буря. Надвигалась ночь, бесконечно-долгая, угрюмо-холодная. Северное море, озлобляясь, стало сурово-мрачным. Пароход наш начал кланяться носом, точно прося у стихии пощады для своей старости. Но отовсюду веяло жестокой неумолимостью. Вздыбились воды и, взбивая пену, заклокотали. Седоволосые волны полезли на палубу, ощупывая и дергая каждую часть корабля, точно испытывая, основательно ли все укреплено.
Я взошел на мостик. Капитана не было здесь: он заболел и находился у себя в каюте. Кораблем управляли штурманы. Я обратился к ним с вопросом:
- Ну, как дела?
- Как видите, дела корявые.
В их отрывистых приказаниях матросам чувствовалось, что предстоит пережить нечто серьезное. Барометр падал. Буря усиливалась. Напрягая зрение, я впивался в разноголосо шумевшую тьму.
Вздымались волны, пенились, но казалось, что чьи-то незримые руки, потрясая, размахивали белыми полотнищами. Весь простор, густо залитый мраком ночи, находился в бешеном движении. Все вокруг, порываясь куда-то, неслось с яростным гулом, мчалось с дикими песнями. Вырастали водяные бугры и тяжестью обрушивались на судно.
Первый штурман, рослый и дюжий человек, заявил:
- Мы попали в крыло циклона. Это определенно.
Второй, темноволосый украинец, всегда выдержанный, ничего против этого не возразил, добавив только:
- Нам осталось до Кильского канала всего сто с небольшим миль.
Предстояла задача - как выбраться из циклона, а еще важнее, как избежать грозного центра: там удушливая тишина в воздухе, и буря смотрит синим глазом неба, но там, выворачиваясь из бездны, так пляшут волны, что способны разломать любой корабль.
- Нужно бы выйти из Зундерланда на один день раньше, - заметил второй штурман.
- Да, мы могли бы проскочить через Северное море без приключений, подтвердил первый штурман.
Оба замолчали в напряженных думах.
Началась безумная атака. Волны, обнаглев, с яростью лезли на судно, достигая мостика, проникая в жилые помещения. По верхней палубе уже трудно было пройти. Ломались некоторые части корабля. Водою сорвало железную вьюшку со стальным тросом, похожую на громаднейшую катушку ниток. Она ерзала и каталась по палубе, билась о фальшборт. Парадный трап переломился пополам.
