Жан Флори - Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи
К тому же согласие между ними тогда казалось полным, на что указывает роль «миротворца», которую Боэмунд продолжил играть после переправы армий крестоносцев через Босфор и их продвижения к Никее.
8. Непрочный союз
Как могли отказаться от требований Алексея предводители крестоносного воинства, если норманн, этот символический «наследный враг» греков, полностью их принял? В то время Боэмунд казался «доверенным лицом» Алексея.
Доверие это, однако, было ограниченным. Возможно, что Стефан Блуаский, к примеру, лучше служил интересам империи, если судить об этом по его второму письму, преисполненному наивного восхищения басилевсом и признательности[288]. Однако Стефан и Роберт Нормандский прибыли в Константинополь, где они добровольно принесли оммаж Алексею, только 14 мая 1097 года. К этому времени основная часть христианских армий, включая войска Боэмунда, уже начала осаду Никеи. Сам Боэмунд остался в Константинополе, который он покинул лишь 7 мая[289]. Раймунд Сен-Жильский, в свою очередь, отправился на осаду спустя три дня после Боэмунда, после того как подготовил свою армию. Следовательно, с момента «пакта о ненападении» он провел в Константинополе две недели. Столь долгий срок побудил некоторых историков задаться вопросом, не было ли у Анны Комниной оснований представлять графа Тулузского с этого момента истинным защитником Алексея.
Альберт Ахенский, несмотря на лаконичность повествования (всем переговорам в Константинополе он посвящает всего одну страницу), на первый взгляд, признает такое толкование правомочным. Он замечает, что Раймунд, заключив договор (foedus) с Алексеем, завоевал привязанность императора и стал «его человеком», получив от него богатые подарки[290]. Слово «foedus» не означает, однако, какого-либо особого договора: Альберт Ахенский использует его несколькими строками ниже, говоря о клятвах верности и оммажах Роберта Нормандского, Стефана Блуаского и Евстахия Булонского[291]. Но Альберт не делает намека ни на конфликт между Раймундом и Алексеем, ни на роль примирителя, которую сыграл Боэмунд. В «договоре» графа Тулузского и басилевса он видит вассальный оммаж, ничем не отличавшийся от оммажа, принесенного другими предводителями. Напротив, Раймунд Ажильский, капеллан графа Тулузского (а значит, лучше осведомленный о его делах), поддерживает норманнского Анонима, настаивая на категорическом отказе своего господина от такого оммажа. Это противоречие привело некоторых историков к предположению о том, что Раймунд мог поменять свое отношение к императору, вплоть до заключения с ним настоящего тайного договора, который превратил его в надежного союзника басилевса[292].
Такого мнения придерживается Анна Комнина. По ее словам, когда все предводители переправились через Босфор, Алексей, «избавившись от хлопот, которые они ему доставляли», стал часто приглашать к себе графа Тулузского. Он ценил его «за выдающийся ум, за искренность суждений и за чистоту жизни», что побудило его удерживать графа при себе спустя еще некоторое время после отъезда других князей. В беседах с Раймундом Алексей «открывал врата души своей», рассказав ему, в частности, о своем недоверии к другим латинянам. Особенно он просил графа «неусыпно помнить о коварстве Боэмунда» и выступить против него, если тот нарушит клятву. По словам Анны, Раймунд ответил согласием на просьбу басилевса, поступив к нему на службу — попутно понося норманнов и, в частности, Боэмунда:
«От своих предков Боэмунд как некое наследство получил коварство и вероломство, и будет величайшим чудом, если он останется верен своей клятве. Но я сделаю все, чтобы выполнить твое поручение»[293].
Затем Раймунд, простившись с императором, присоединился к основным частям армии, о чем сообщает также Альберт Ахенский. Выйдя из Константинополя во главе своих войск примерно 10 мая, он через шесть дней присоединился к основной армии крестоносцев, которая вот уже два дня осаждала Никею.
Заключал ли Раймунд на самом деле подобное секретное соглашение с Алексеем? Не исключено, но маловероятно. Мы еще можем сомневаться в свидетельстве пристрастного норманнского хрониста, но у нас нет никаких причин для того, чтобы не доверять рассказу Раймунда Ажильского, который, подобно Анониму, настаивает на категорическом отказе Раймунда от оммажа и на его ограниченной клятве. Если после ее принесения Раймунд и оставался в Константинополе, то он не был там один — в городе находился и Боэмунд! К тому же в это время графу нужно было собрать свою армию и подготовиться к отправлению, что оставляло мало времени для частых встреч. Боэмунд, как видно, двинулся в путь лишь на три дня раньше него, а его армия примерно 26 апреля уже переправилась через Босфор под началом Танкреда. С 1 по 3 мая она находилась в Никомедии вместе с войсками Готфрида Бульонского и Петра Пустынника, после чего армии направились к Никее, чья осада началась 6 мая[294].
К тому же кажется, что Алексей предоставил Боэмунду полномочия по части снабжения армий. Так, по крайней мере, утверждает норманнский Аноним: «Боэмунд же остался с императором и с ним совещался, каким образом доставить продовольствие людям, которые были уже за городом Никеей»[295]. Тот же хронист, описывая начало осады, добавляет детали, подтверждающие, что Боэмунд действительно выполнял такую задачу. Он уточняет, что до прихода Боэмунда крестоносцы страдали от голода, заставившего взлететь цены на хлеб: «Пока к нам не пришел Боэмунд, у нас была такая нужда в хлебе, что одна лепешка продавалась за 20 или 30 денариев. Когда же прибыл рассудительный муж Боэмунд, он приказал стянуть через море как можно больше продовольствия. Оно приходило одинаково отовсюду, как с земли, так и с моря, и в Христовом воинстве настало великое изобилие»[296].
Таким образом, я полагаю, что рассказ Анны Комниной стоит поставить под сомнение[297]. Вероятно, он является результатом позднейшего восприятия, основанного на том, что считали «изменой» Боэмунда в греческом лагере; такой оценке способствовала также прогреческая позиция Раймунда после взятия Антиохии, как будет видно в дальнейшем. Перейдя в тот момент на сторону Алексея, Раймунд впоследствии действительно встречался с басилевсом, и эти встречи Анна Комнина, сознательно или нет, относит к 1097 году, в силу «идеологического анахронизма». Иными словами, принцесса, на мой взгляд, описывает свое восприятие отношений, установившихся не в 1097 году, а годом позже, после разрушения заключенных ранее союзов.
Сотрудничество между греками и латинянами, казалось, сохранялось вплоть до Никеи. Интерес басилевса, еще раз подчеркнем это, заключался в том, чтобы использовать военные силы крестоносцев, дабы установить свой контроль над утраченными византийцами землями. Крестоносцы же могли воспользоваться военной и логистической поддержкой греков. Только что мы увидели, как она была реализована: организованное Боэмундом снабжение, несмотря на некоторую задержку, связанную, возможно, с поспешным отправлением, достигло пункта назначения — Никеи. Норманн, таким образом, выступил своего рода связным между Алексеем и крестоносцами, а также благодетелем обездоленных. Другое условие сотрудничества — логистическая поддержка. Алексей действительно снабдил крестоносцев некоторыми военными приспособлениями и военными инженерами под предводительством Вутумита; он же предоставил латинянам корабли, которые его стараниями были доставлены по суше до озера Асканио, находившегося рядом с Никеей. Что касается военной поддержки, она была обеспечена отрядом под командованием военачальника Татикия.
Крестоносцы, со своей стороны, должны были вернуть Алексею отвоеванные города и земли. Но до какой границы действовало это соглашение? Историки, изучавшие этот вопрос, вероятно, попали под влияние анахронизма, о котором мы говорили в предыдущей главе. Гилберт Монский, Вильгельм Тирский включали в соглашение и Антиохию, что допустимо, если учесть стратегическую значимость этого города, потерянного Византией в 1085 году. Споры, вспыхнувшие в 1098 году после взятия Антиохии, подтверждают эту интерпретацию[298]. Правда, сложнее узнать, входили ли в соглашение земли, находившиеся за Антиохией.
О Никее вопрос не поднимался: город был греческим, и крестоносцы даже не думали захватить его для себя. Но они могли надеяться на богатую добычу. Вильгельм Тирский, создавший свое произведение уже тогда, когда напряженные отношения между греками и государствами крестоносцев стали хроническими, позволил себе процитировать «дополнение», которое, по его словам, было внесено в договор, заключенный Алексеем и латинянами: вплоть до Сирии крестоносцы должны были возвращать империи любой город, который принадлежал ей ранее. Зато «добыча, трофеи и все, что можно было в нем найти, без споров будут отданы сражавшимся в возмещение их расходов и в вознаграждение их трудов»[299].
