Валерий Шубинский - Гапон
Инженер Путилов прославился во время Крымской войны, когда по поручению великого князя Константина Николаевича в кратчайшие сроки сконструировал и построил канонерки, защищавшие Кронштадт. Из Ржева привезли прядильщиков, оставшихся из-за войны без работы, посадили на канонерки — и из них вышли заправские моряки.
Путилов попал в струю. В России шло массовое железнодорожное строительство. Братья Поляковы и фон Мекк брали подряды, прокладывали тысячи верст с такой скоростью, которая графу Клейнмихелю и не снилась. Путилов делал стальные рельсы — делал по собственной технологии. Привозные рельсы лопались в холодные зимы, не выдерживали русских морозов. Железнодорожные концессионеры стали покупать хладоустойчивые рельсы Путилова.
Дела стремительно шли в гору. В 1869 году на заводе работало уже две тысячи человек, потом три, пять. Путилов знал их лично — не всех, но многих. Он обращался к рабочим по имени-отчеству, здоровался с ними за руку, разговаривал о домашних делах, о семьях, хозяйстве, скотине, оставшихся в деревне. Мог, если что не так, дать денег в долг.
Это было первое поколение индустриальных мастеровых, сплошь крестьянского происхождения. Путилов искренне любил этих людей, он любовался тем, как из них получаются настоящие солдаты тяжелой промышленности. А он был ее фельдмаршалом. Ее Наполеоном (ведь корсиканец тоже знал имена своих усачей-гренадеров и здоровался с ними за руку). Рабочие в поте лица трудились от зари до зари — но и сам он тоже. Каждый миллион пудов выплавленной стали отмечали все вместе — с факельными шествиями, катаниями с гор, тройками.
И, как Наполеон, Путилов во многом пал жертвой величия собственных замыслов. Его честолюбивая идея заключалась в том, чтобы перенести петербургский торговый порт с острова Котлин в устье Невы. Для этого необходимо было прорыть по дну Финского залива канал для крупнотоннажных судов. Над Путиловым издевались. Некрасов высмеял его (как, впрочем, и других ведущих российских капиталистов той эпохи) в своих «Современниках». И все-таки канал был дорыт — в 1884 году, через четыре года после смерти Николая Ивановича. Он и сегодня действует. Петербургский торговый порт и через столетие с гаком по-прежнему на Гутуевском острове — там, где Путилов предназначил ему быть. Но какова была цена этого свершения! На Путиловском заводе начались трудности, рабочим задерживали зарплату, производство сокращалось, людей выбрасывали на улицу. Путилов умер ославленным банкротом. В 1883 году Государственный банк продал заложенные в обеспечение долга акции Синдикату брянских и варшавских сталелитейных заводов — главному конкуренту Путилова. Это было типичное рейдерство. Председатель совета директоров синдиката князь Вячеслав Николаевич Тенишев (более известный как этнограф, археолог и основатель Тенишевского училища) стремился ослабить Путиловский завод, чтобы обеспечить выигрышные условия своим предприятиям на юге и западе страны. Через пару лет то, что оставалось от Путиловского, было вновь продано.
Но имя, оставленное основателем, его марка — это все-таки что-то значило. С началом бурного промышленного подъема России в 1890-х годах и Путиловский завод пережил новый взлет.
Новые акционеры завода (их было несколько, но наиболее активно путиловскими делами занимался А. Н. Лясский — путиловцы называли этого флегматичного тучного человека «хозяин Ляшка») набрали казенных и частных заказов — в основном паровозы и артиллерийские орудия. Железных дорог строили в то время еще больше, чем при Александре II, выплавка чугуна за десятилетие утроилась. Теперь по этим дорогам, выложенным русскими рельсами, ехали русские паровозы. Металлургический завод Путилова превращался в механический, машиностроительный. Директора купили собственные железные рудники в Финляндии и в Олонецкой губернии — больше они не зависели от привозной руды. Заводу нашли нового управляющего — Н. И. Данилевского, по деловитости, энергии, демократизму, простоте обращения и даже с виду напоминавшего покойного Путилова. На завод потянулись люди — этому немало способствовал страшный недород 1891 года. Ехали псковичи, новгородцы, ехали из Смоленской губернии — но больше всего почему-то из Тверской. Крестьяне везли курочек, гусей, окорока для мастеров. От родных они знали, кто какой подарок предпочитает. Задача была — попасть в нужный цех или мастерскую. Кто-то хотел в паровозную, кто-то в старомеханическую, а были и такие, что рвались на горячее плавильное производство. В горячем цеху неумелый, но физически крепкий парень мог зарабатывать как квалифицированный токарь или слесарь — рублей 40–50 в месяц (а средняя зарплата по заводу была в 1890-е годы рублей 30).
Завод пережил кризис 1899–1902 годов и снова воспрянул. Японская война стала «матерью родной» для оружейников и металлургов. Цеха не успевали исполнять казенные заказы. На заводе работало 13 тысяч человек — город, и не из самых маленьких. Вокруг завода, у заставы стремительно росла слобода. Разные улицы заселялись разных дел мастерами. «Аристократическими» местами были Петергофское шоссе, Огородный переулок, Ушаковская — тут снимали отдельные квартиры зажиточные слесари, токари, модельщики. На левой Тентелевке обитали химики, в Болдыревом переулке текстильщики. Многие, особенно недавно приехавшие из деревни, жили по углам. Рядом с Путиловским заводом было 15 тысяч «угловых» квартир, и их количество не уменьшалось. Людей здесь становилось все больше, жилось все теснее.
Здесь были свои рестораторы, свои купцы, своя (заводская — инженеры, врачи) интеллигенция. Был даже свой поэт, токарь-самородок Василий Шувалов:
…Трудись, как узник за стеной,
В суровой области металла.
Надзор строжающий за мной,
Я раб нужды и капитала.
Рядом со столицей империи у Нарвской заставы располагалась неуютная, трудная для жизни, но беспрерывно растущая столица индустриальной России. В первые же недели существования «Собрания» Гапон послал сюда своих эмиссаров. В конце апреля 50 путиловцев явились к отцу Георгию и предложили создать у Нарвской заставы отдел организации. Гапон и его товарищи немедленно приступили к работе.
Нарвский отдел был открыт 30 мая в арендованном Гапоном и его «Собранием» трактире «Старый Ташкент» (Петергофское шоссе, ныне проспект Стачек, 42). Когда-то на этом месте была одна из усадеб, примыкавшая к Петергофскому тракту, несколько раз менявшая хозяев. В последней трети XIX века, когда началась новая история Нарвской заставы, здесь расположился трактир; в 1892 году его арендовало Общество трезвости, а 12 лет спустя помещение было снято Гапоном со товарищи. Помещение с залом на две тысячи человек, да еще с садом — просто роскошь!
К этому времени в кассу «Собрания» стали поступать частные пожертвования от сторонников и сочувствующих (в том числе от некоего А. Е. Михайлова из богатой купеческой семьи). Однако самый крупный взнос — по словам Гапона, примерно 400 рублей — был получен от анонимного дарителя. На самом деле этим дарителем, как честно признается отец Георгий, была полиция. Официальная справка Департамента полиции (Красная летопись. 1922. № 1), в свою очередь, гласит, что на оборудование чайной в Нарвской части выделено 360 рублей, из них 150 рублей были даны особым отделом, а 210 рублей — Петербургским охранным отделением[22].
«Впоследствии я слышал, — пишет Гапон. — что русский посол во Франции упрекал меня в том, что я брал деньги от правительства и эти же деньги употреблял против него. Он, очевидно, забывал, что эти деньги были взяты из народного кармана и я их только возвращал тому, кому они принадлежали». Подобный подход к источникам финансирования был присущ и революционерам: беря деньги у Саввы Морозова или получая помощь германского Генерального штаба, Ленин не считал себя связанным какими бы то ни было обязательствами перед Морозовыми или перед Людендорфом. Все деньги принадлежат народу, а потому могут использоваться на благо народа — по усмотрению получившего их лица.
На открытие нового отделения был приглашен Фуллон — к радости Гапона, он принял приглашение, вместе с отцом Георгием председательствовал на собрании и, по свидетельству Гапона, произнес следующую речь:
— Я счастлив видеть вас на этом дружеском и разумном собрании. Я солдат. В настоящее время родина переживает тяжелое время благодаря войне с далеким и лукавым врагом на далекой окраине. Чтобы с честью выйти из этого испытания, вся Россия должна объединиться и напрячь все свои силы. В единении сила.
Гапон хорошо запомнил эти слова, поскольку при открытии следующих отделов Фуллон дословно повторял ту же самую речь — вплоть до декабря.
Получив такое замечательное помещение в районе, где и должна-то была пойти главная работа, Гапон произвел «рокировку» — снял с себя обязанности представителя основной организации и стал представителем Нарвского отдела. Тем самым филиал становился основной организацией, и наоборот. Председателем же Нарвского отдела избран был В. А. Иноземцев. Вот как описывает его Варнашёв: «Человек далеко недюжинный, умница во всех отношениях, он обладал особой способностью располагать к себе массу манерой говорить. Грубоватый на вид, производя впечатление человека рубящего правду с плеча, он начинал и все время сдабривал свою речь крепкими словцами, с такими иллюстрациями из жизни, которые женщинам иногда неудобно было слушать». В Нарвский отдел сразу же по учреждении вступило 700 рабочих — вдвое больше, чем в Выборгский.
