Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe
Вечеромъ напали на трехъ дежурныхъ, получившихъ хлeбъ для цeлой бригады. Одного убили, другого ранили, хлeбъ исчезъ. Конечно, дополнительной порцiи бригада не получила и осталась на сутки голодной. Въ нашъ баракъ -къ счастью, когда въ немъ не было ни насъ, ни нашихъ вещей -- ворвалась вооруженная финками банда человeкъ въ пятнадцать. Дeло было утромъ, народу въ баракe было мало. Баракъ былъ обобранъ почти до нитки.
Администрацiя сохраняла какой-то странный нейтралитетъ. И за урокъ взялись сами лагерники.
Выйдя утромъ изъ барака, я былъ пораженъ очень неуютнымъ зрeлищемъ. Привязанный къ соснe, стоялъ или, точнeе, висeлъ какой-то человeкъ. Его волосы были покрыты запекшейся кровью. Одинъ глазъ висeлъ на какой-то кровавой ниточкe. Единственнымъ признакомъ жизни, а можетъ быть, только признакомъ агонiи, было судорожное подергиванiе лeвой ступни. Въ сторонe, шагахъ въ двадцати, на кучe снeга лежалъ другой человeкъ. Съ этимъ было все кончено. Сквозь кровавое мeсиво снeга, крови, волосъ и обломковъ черепа были видны размозженные мозги.
Кучка крестьянъ и рабочихъ не безъ нeкотораго удовлетворенiя созерцала это зрeлище.
-- Ну вотъ, теперь по крайности съ воровствомъ будетъ спокойнeе, -сказалъ кто-то изъ нихъ.
Это былъ мужицкiй самосудъ, жестокiй и бeшенный, появившiйся въ отвeтъ на терроръ урокъ и на нейтралитетъ администрацiи. Впрочемъ, и по отношенiю къ самосуду администрацiя соблюдала тотъ же нейтралитетъ. Мнe казалось, что вотъ въ этомъ нейтралитетe было что-то суевeрное. Какъ будто въ этихъ изуродованныхъ тeлахъ лагерныхъ воровъ всякая публика изъ третьей части видeла что-то и изъ своей собственной судьбы. Эти вспышки -- я не хочу сказать народнаго гнeва -- для гнeва онe достаточно безсмысленны, -- а скорeе народной ярости, жестокой и неорганизованной, пробeгаютъ этакими симпатическими огоньками по всей странe. Сколько всякаго колхознаго актива, сельской милицiи, деревенскихъ чекистовъ платятъ изломанными костями и проломленными черепами за великое соцiалистическое ограбленiе мужика. Вeдь тамъ -- "во глубинe Россiи" -- тишины нeтъ никакой. Тамъ идетъ почти ни на минуту непрекращающаяся звeриная рeзня {83} за хлeбъ и за жизнь. И жизнь -въ крови, и хлeбъ -- въ крови... И мнe кажется, что когда публика изъ третьей части глядитъ на вотъ этакаго изорваннаго въ клочки урку -- передъ нею встаютъ перспективы, о которыхъ ей лучше и не думать...
Въ эти дни лагерной контръ-атаки на урокъ я какъ-то встрeтилъ моего бывшаго спутника по теплушкe -- Михайлова. Видъ у него былъ отнюдь не побeдоносный. Физiономiя его носила слeды недавняго и весьма вдумчиваго избiенiя. Онъ подошелъ ко мнe, пытаясь привeтливо улыбнуться своими разбитыми губами и распухшей до синевы физiономiей.
-- А я къ вамъ по старой памяти, товарищъ Солоневичъ, махорочкой угостите.
-- Вамъ не жалко, за науку.
-- За какую науку?
-- А вотъ все, что вы мнe въ вагонe разсказывали.
-- Пригодилось?
-- Пригодилось.
-- Да мы тутъ всякую запятую знаемъ.
-- Однако, запятыхъ-то оказалось для васъ больше, чeмъ вы думали.
-- Ну, это дeло плевое. Ну, что? Ну, вотъ меня избили. Нашихъ человeкъ пять на тотъ свeтъ отправили. Ну, а дальше что? Побуйствуютъ, -- но наша все равно возьметъ: организацiя.
И старый паханъ ухмыльнулся съ прежней самоувeренностью.
-- А тe, кто билъ -- тe ужъ живыми отсюда не уйдутъ... Нeтъ-съ. Это ужъ извините. Потому все это -- стадо барановъ, а мы -- организацiя.
Я посмотрeлъ на урку не безъ нeкотораго уваженiя. Въ немъ было нeчто сталинское.
ПОДПОРОЖЬЕ
Тихiй морозный вечеръ. Все небо -- въ звeздахъ. Мы съ Юрой идемъ въ Подпорожье по тропинкe, проложенной по льду Свири. Вдали, верстахъ въ трехъ, сверкаютъ электрическiе огоньки Подпорожья. Берега рeки покрыты густымъ хвойнымъ лeсомъ, завалены мягкими снeговыми сугробами. Кое-гдe сдержанно рокочутъ незамерзшiя быстрины. Входимъ въ Подпорожье.
Видно, что это было когда-то богатое село. Просторный двухъэтажныя избы, рубленныя изъ аршинныхъ бревенъ, рeзные коньки, облeзлая окраска ставень. Крeпко жилъ свирьскiй мужикъ. Теперь его ребятишки бeгаютъ по лагерю, выпрашивая у каторжниковъ хлeбные объeдки, селедочныя головки, несъeдобныя и несъeденныя лагерныя щи.
У насъ обоихъ -- вызовъ въ УРЧ. Пока еще не назначенiе, а только вызовъ. УРЧ -- учетно распредeлительная часть лагеря, онъ учитываетъ всeхъ заключенныхъ, распредeляетъ ихъ на работы, перебрасываетъ изъ пункта на пунктъ, изъ отдeленiя въ отдeленiе, слeдитъ за сроками заключенiя, за льготами и прибавками сроковъ, принимаетъ жалобы и прочее въ этомъ родe. {84}
Внeшне -- это такое же отвратное заведенiе, какъ и всe совeтскiя заведенiя, не столичныя, конечно, а такъ, чиномъ пониже -- какiя-нибудь сызранскiя или царевококшайскiя. Полдюжины комнатушекъ набиты такъ же, какъ была набита наша теплушка. Столы изъ некрашенныхъ, иногда даже и не обструганныхъ досокъ. Такiя же табуретки и, взамeнъ недостающихъ табуретокъ, -- березовыя полeнья. Промежутки забиты ящиками съ дeлами, связками карточекъ, кучами всякой бумаги.
Конвоиръ сдаетъ насъ какому-то дeлопроизводителю или, какъ здeсь говорятъ, "дeлопупу". "Дeлопупъ" подмахиваетъ сопроводиловку.
-- Садитесь, подождите.
Сeсть не на чемъ. Снимаемъ рюкзаки и усаживаемся на нихъ. Въ комнатахъ лондонскимъ туманомъ плаваетъ густой, махорочный дымъ. Доносится крeпкая начальственная ругань, угроза арестами и прочее. Не то, что въ ГПУ, и на Погрe начальство не посмeло бы такъ ругаться. По комнатушкамъ мечутся люди: кто ищетъ полeно, на которое можно было-бы присeсть, кто умоляетъ "дeлопупа" дать ручку: срочная работа, не выполнишь -- посадятъ. Но ручекъ нeтъ и у дeлопупа. Дeлопупъ же увлеченъ такимъ занятiемъ: выковыриваетъ сердцевину химическаго карандаша и дeлаетъ изъ нея чернила, ибо никакихъ другихъ въ УРЧ не имeется. Землисто-зеленыя, изможденныя лица людей, сутками сидящихъ въ этомъ махорочномъ дыму, тeснотe, ругани, безтолковщинe. Жуть.
Я начинаю чувствовать, что на лeсоразработкахъ было бы куда легче и уютнeе. Впрочемъ, впослeдствiи такъ и оказалось. Но лeсоразработки -- это "конвейеръ". Только попади, и тебя потащитъ чортъ его знаетъ куда. Здeсь все-таки какъ-то можно будетъ изворачиваться.
Откуда-то изъ дыма канцелярскихъ глубинъ показывается нeкiй старичекъ. Впослeдствiи онъ оказался однимъ изъ урчевскихъ воротилъ, товарищемъ Насeдкинымъ. На его сизомъ носу -- перевязанныя канцелярской дратвой желeзныя очки. Лицо въ геммороидальныхъ морщинахъ. Въ слезящихся глазкахъ -добродушное лукавство старой, видавшей всякiе виды канцелярской крысы.
-- Здравствуйте. Это вы -- юристъ съ Погры? А это -- вашъ сынъ? У насъ, знаете, двe пишущихъ машинки; только писать не умeетъ никто. Работы вообще масса. А работники. Ну, сами увидите. То-есть, такой неграмотный народъ, просто дальше некуда. Ну, идемъ, идемъ. Только вещи-то съ собой возьмите. Сопрутъ, обязательно сопрутъ. Тутъ такой народъ, только отвернись -- сперли. А юридическая часть у насъ запущена -- страхъ. Вамъ надъ ней крeпко придется посидeть.
Слeдуя за разговорчивымъ старичкомъ, мы входимъ въ урчевскiя дебри. Изъ махорочнаго тумана на насъ смотрятъ жуткiя кувшинныя рыла, какiя-то низколобыя, истасканныя, обалдeлыя и озвeрeлыя. Вся эта губернiя неистово пишетъ, штемпелюетъ, подшиваетъ, регистрируетъ и ругается.
Старичекъ начинаетъ рыться по полкамъ, ящикамъ и просто наваленнымъ на полу кучамъ какихъ-то "дeлъ", призываетъ себe {85} въ помощь еще двухъ канцелярскихъ крысъ, и, наконецъ, изъ какого-то полуразбитаго ящика извлекаются наши "личныя дeла" -- двe папки съ нашими документами, анкетами, приговоромъ и прочее. Старичекъ передвигаетъ очки съ носа на переносицу.
-- Солоневичъ, Иванъ... такъ... образованiе... такъ, приговоръ, гмъ, статьи...
На словe "статьи" старичекъ запинается, спускаетъ очки съ переносицы на носъ и смотритъ на меня взглядомъ, въ которомъ я читаю:
-- Какъ же это васъ, милостивый государь, такъ угораздило? И что мнe съ вами дeлать?
Я тоже только взглядомъ отвeчаю:
-- Дeло ваше, хозяйское.
Я понимаю: положенiе и у старичка, и у УРЧа -- пиковое. Съ контръ-революцiей брать нельзя, а безъ контръ-революцiи -- откуда же грамотныхъ-то взять? Старичекъ повертится -- повертится, и что-то устроитъ.
Очки опять лeзутъ на переносицу, и старичекъ начинаетъ читать Юрино дeло, но на этотъ разъ уже не вслухъ. Прочтя, онъ складываетъ папки и говоритъ:
-- Ну, такъ значитъ, въ порядкe. Сейчасъ я вамъ покажу ваши мeста и вашу работу.
И, наклоняясь ко мнe, -- шепотомъ:
-- Только о статейкахъ вашихъ вы не разглагольствуйте. Потомъ какъ-нибудь урегулируемъ.
НА СТРАЖE ЗАКОННОСТИ
Итакъ, я сталъ старшимъ юрисконсультомъ и экономистомъ УРЧа. Въ мое вeдeнiе попало пудовъ тридцать разбросанныхъ я растрепанныхъ дeлъ и два младшихъ юрисконсульта, одинъ изъ коихъ, до моего появленiя на горизонтe, именовался старшимъ. Онъ былъ безграмотенъ и по старой, и по новой орфографiи, а на мой вопросъ объ образованiи отвeтилъ мрачно, но мало вразумительно:
