Геннадий Оболенский - Император Павел I
Предисловие к конституции, написанное Д. И. Фонвизиным, сохранилось под названием «Рассуждение о истребившейся в России совсем всякой форме государственного правления». С ним были знакомы многие декабристы: Рылеев, Лунин, А. А. Бестужев, а декабрист Штейнгель назвал его в числе произведений, послуживших «источником свободомыслия».
Никита Муравьев, сняв копию с «Рассуждения…», изучал его для своей конституции. «Когда Никиту Муравьева, Михаила Фонвизина и других декабристов арестовали и сослали, «Завещание» Панина (т. е. «Рассуждение…» Д. Фонвизина) разыскивалось и изымалось, — пишет Н. Эйдельман. — …Между тем автор «Недоросля» сохранил по меньшей мере два списка этого своего сочинения. Один у себя, другой (вместе с несколькими документами) сначала находился у Петра Панина, а после его смерти (1789) — у верных друзей, в семье петербургского губернского прокурора Пузыревского. Текст же самой конституции сохранить не удалось. До воцарения Павла I оставалось четыре года, когда скончался и Денис Иванович. «Список с конституционного акта хранился у родного брата его редактора, Павла Ивановича Фонвизина, — сообщает Михаил Александрович. — Когда в первую французскую революцию известный масон и содержатель типографии Новиков и московские ложи были подозреваемы в революционных замыслах, генерал-губернатор, князь Прозоровский, преследуя масонов, считал сообщниками или единомышленниками их всех, служивших в то время в Московском университете, а П. И. Фонвизин был тогда его директором. Пред самым прибытием полиции для взятия его бумаг ему удалось истребить конституционный акт, который брат его ему вверил. Отец мой, случившийся в то время у него, успел спасти введение». Так погибла конституция Фонвизина — Панина, но было спасено замечательное введение к ней».
Этот документ в течение длительного времени хранился в семье Фонвизиных. В двадцатых годах следующего столетия он появился на свет в нескольких списках. А «в 1826 году, при арестовании Михаила Александровича Фонвизина эту бумагу взяли вместе с прочими, — писал А. Герцен. — Об ней спрашивали его в известном комитете, и он рассказал всю историю, как знал».
Получив от Фонвизина его «Рассуждение…» и другие документы, Петр Панин в 1784 году подготовил «Письмо к наследнику престола для поднесения при законном вступлении его на престол» и проект манифеста, которым Павел мог бы воспользоваться при восшествии на царство.
Вдова прокурора Пузыревского передала эти документы Павлу I.
В 1771 году семнадцатилетний Павел тяжело заболел: «простудная лихорадка» продолжалась более пяти недель. Фонвизин, не бравший пера после «Бригадира», пишет «Слово на выздоровление Великого князя Павла Петровича». Оно выходит отдельным изданием и становится известным широкой публике. Произведение, проникнутое глубоким искренним чувством, по сути, превратилось в политическое заявление в связи с приближающимся совершеннолетием наследника. «Настал конец страданию нашему, о россияне! — писал Фонвизин. — Исчез страх, и восхищается дух веселием. Се, Павел, отечества надежда, драгоценный и единый залог нашего спокойствия, является очам нашим, исшедши из опасности жизни своея, но оживлению нашему… Ты не будешь отлучена от славы сего, о великая монархия, матерь чадолюбия, источник славы и блаженства нашего! Ты купно страдала с Павлом и Россиею и вкушаешь с ними днесь общее веселие…»
Известно, что Екатерина не отличалась материнской любовью и видела в сыне соперника своей власти. Рядом с императрицей и наследником третьим лицом в государстве изображается Н. И. Панин: «…муж истинного разума и честности, превыше нравов сего века! Твои отечеству заслуги не могут быть забвенны!» В другое время Екатерина, наверное, сумела бы ответить на подобную вольность, но сейчас была не та обстановка, и ей приходится с благосклонным видом выслушивать, почему заслуги Панина «не могут быть забвенны»: «Ты вкоренил в душу его те добродетели, кои составляют счастие народа и должность государя. Ты дал сердцу его ощутить те священные узы, кои соединяют его с судьбою миллионов людей и кои миллионы людей их соединяют».
Выходит, что сын, которому до совершеннолетия остался только год, уже воспитан как настоящий добродетельный монарх и готов исполнять эту роль? Уж не пора ли уступить ему престол и уйти на покой? Не этого ли хочет Панин? Да, этого он хотел с самого начала, и Екатерина хорошо знала об этом. Знала и терпела. Не она ли, коронованная по младости лет сына, неоднократно обещала со временем передать ему власть, которая по праву принадлежала потомку Петра Великого. Н. И. Панин не забыл этих обещаний и не позволяет ей делать вид, что таких обещаний не было.
Противники осторожны и скрытны, внешне они никак не проявляют своих чувств — обоим присуще самообладание и отменная воспитанность. С одинаковым нетерпением ждут они совершеннолетия Павла: он — с надеждой увидеть его императором, она — с мыслью разом покончить с этими надеждами.
Глава седьмая
Великий князь
Законы — основа всему, ибо без нашей свободной воли они показывают, чего должно избегать, а следовательно, и то, что мы еще должны делать.
Павел IСтолица готовилась к торжествам по случаю совершеннолетия наследника. Ждали наград, чинов, повышений по службе, балов, маскарадов, народных гуляний, парада войск и фейерверков. Приближалось 20 сентября 1772 года.
Из донесения прусского посла графа Сольмса Фридриху II от 4 сентября:
«…Императрица видит сына чаще прежнего, больше узнала его и находит удовольствие в его обществе. Великий князь в свою очередь держит себя с матерью свободнее, нежели прежде. Он отзывчив на ее ласки, благодарен за расположение и удовольствия, которые она ему доставляет, и в настоящее время между этими обеими державными особами царствует искренняя дружба, как в простых семействах, и обоюдное доверие, радующее всех.
Я не смею утверждать, не кроется ли тут притворство или, по крайней мере, принужденность со стороны императрицы, так как все ее речи, особенно с нами, иностранцами, сводятся в разговору о великом князе…»
Расположив к себе сына, Екатерина предлагает ему отложить торжества на год до его женитьбы. Благодарный за ее отношение, доверчивый, отзывчивый на ласку матери, Павел с радостью соглашается. Панину приходится сделать вид, что ничего особенного не произошло — властолюбивая императрица одержала важную победу.
Нет, недаром А. С. Пушкин называл ее «Тартюф в юбке».
Из донесения графа Сольмса Фридриху II от 9 февраля 1773 года: «…пребывание здесь графа Орлова не изменило нисколько хороших отношений между Ея Величеством Государыней и Великим Князем. Она продолжает ежедневно обедать с ним, проводит вместе большую часть дня и никогда не выезжает из дворца без того, чтобы он с ней не был. Но я должен сознаться Вашему Величеству, что очень многие здесь подозревают притворство в поведении императрицы. Уверены все, что зла ему она не желает, но не верят в нежную дружбу, которую она показывает. Думаю, что все это условленная игра между государыней и ее бывшим любимцем (Орловым. — Авт.); что показывает она столько любви к наследнику единственно для того, чтобы примирить с собой народ, который Его чрезвычайно любит… Я знаю из верного источника, что Великий Князь и сам не верит в чрезмерную любовь к нему Императрицы-матери… но так как молодой Князь прекрасно воспитан — он настолько умеет владеть собой, что по внешности положительно нельзя судить о том, что он думает…»
Получив передышку, Екатерина II укрепляет свои позиции: она принимает самое активное участие в выборе невесты и в подготовке к свадьбе, оказывая сыну всяческое внимание; отношение же к Панину холодное, недоброжелательное — необходимо отдалить наставника от сына.
Из донесения графа Сольмса от 29 июня: «…ландграфиня Дармштадтская приехала, наконец, с тремя своими дочерьми, в прошлую субботу этого месяца в Царское село. Ея Императорское Величество и Его Высочество Великий Князь встретили их с изъявлениями большой к ним дружбы и расположения…»
Павел выбирает среднюю, 17-летнюю Вильгельмину, которую полюбил страстно, со всем пылом первого юношеского чувства. Все прочие дела и заботы отошли на второй план.
Дневник Порошина остался единственным историческим документом: с момента удаления Порошина и до самой женитьбы на целых восемь лет Павел как бы скрывается из наших глаз.
Расставшись с дочерьми ландграфини Дармштадтской, Павел Петрович первым делом отправляется к Н. И. Панину — узнать, как он себя вел и доволен ли им любимый наставник.
«Он сказал, что доволен, и я был в восторге, — записал в дневнике 18-летний наследник. — Несмотря на усталость, я все ходил по моей комнате, насвистывая и вспоминая виденное и слышанное. В этот момент мой выбор почти уже остановился на принцессе Вильгельмине, которая мне больше всех нравилась, и всю ночь я ее видел во сне».
