Лев Гумилев - Тысячелетие вокруг Каспия
Вкратце процесс распада табгачской державы шел так. Тоба Гуй (386–409) победами основал государство, но сделал ряд реформ, которые можно охарактеризовать как попытку создать феодальную систему, окончившуюся провалом. Самой важной реформой был закон об обязательном убийстве матери наследника престола сразу после его рождения. Дело в том, что сяньбийцы очень уважали женщин, и родственники ханши-матери требовали себе видных мест в органах управления. Поэтому знатные табгачи не отдавали дочерей в ханский гарем. Пришлось пополнять его китаянками, что повело к отчуждению правительства от народа. Это был необратимый процесс, ведущий к гибели.
Тоба Сэ (409–423 гг.) привлекал китайских крестьян на опустелые земли, восстановил китайскую бюрократическую систему и обложил свой народ — табгачей — налогами. Еще шаг к деэтнизации, вынужденный тяжелыми войнами с хуннами и жужанями, победа над которыми не давалась.
Тоба Дао (423–452 г.) победил хуннов и разбил жужаней, но объявил государственной религией даосизм и начал религиозные преследования буддистов, конфуцианцев и язычников. К счастью, тирана убил офицер его собственной гвардии, интриган и мерзавец, которого прикончил другой офицер, его соперник. Табгачское ханство превратилось по духу и быту в полукитайскую империю Вэй. Строй, который в ней господствовал, точнее всего назвать «загнивающим феодализмом», а сочетание табгачского меньшинства, покоренных кочевников других племен и китайской угнетенной массы — этнической химерой, как все химеры, нежизнеспособной. Некоторое время государство держалось по инерции, но в 490 г. на престол вступил Тоба Хун II, матерью которого была китаянка по имени Фэн (птица феникс). Она успела отравить своего мужа в 476 г. и правила как мать наследника, отдавая предпочтение китайцам перед табгачами. Ее сын закончил дело матери: в 495 г. был издан указ, запрещающий употребление сяньбийского языка, одежды, прически (косы), браки сяньбийцев с соплеменницами и даже похороны в родных степях. Табгачские имена было велено сменить на китайские. За попытку уехать в степь и жить по-старому был казнен наследник престола и все его спутники. От табгачей осталось только имя.
После этой реформы в империи Вэй началось полное разложение: ханжество, лицемерие, фаворитизм и, наконец, восстания воевод и распадение империи на Восточную и Западную, немедленно начавшие войну друг с другом. В 536–537 гг. Северный Китай поразил голод, погубивший 80 процентов населения страны. Только то, что в Южном Китае разложение было столь же сильным, помешало тамошним царям вернуть себе Северный Китай. Но ведь и на Юге возникла вместо этноса химера. Там роль хуннов и табгачей выполнили мяо, лоло, юе и другие племена группы «мань». Они были не добрее северных соседей древнего Китая, который в VI в. угас.
А как же развивалась культура в это страшное время? Строго закономерно: угасала при каждом потрясении. Эпоха была насыщена событиями, а событие — это разрыв одной из системных связей. Когда разрывов много, энтропийный процесс этногенеза становится заметным даже без микроскопа и бинокулярной лупы. Но это — одновременно угасание культуры, уничтожение предметов искусства, забвение науки и остывание костра, ставшего пеплом.
И наоборот, творческие процессы, т. е. усложнение систем путем умножения системных связей, долгое время незаметны, потому что воспринимаются как естественные. Здесь события сводятся к освобождению от помех развитию. Поэтому так трудно бывает определить дату начала этногенеза и длину инкубационного периода. Зато новая либо восстановленная культура пленяет историка, и кажется, что она возникла из ничего. Но это — обман зрения. Процесс борьбы со временем так же реален, как и необратимость разрушения.
Не следует осуждать людей эпохи надлома за то, что они не оставили нам, потомкам, дворцов и картин, поэм и философских систем. И в это время были таланты, но их силы уходили на защиту себя и своих близких от таких же несчастных соседей, задвинутых вековой засухой в Китай, как в коммунальную квартиру, где все ненавидят друг друга, хотя каждый по-своему неплох. Здесь если бы Китай не впал в старческий склероз, а сохранил эластичность минувших фаз этногенеза, ассимиляция кочевников обогатила бы его культуру, а терпимость, не будь она утрачена, сохранила бы жизнь многим хуннам, тангутам, табгачам и дала бы им возможность принять участие в создании если не общей культуры, то целого букета культур этничных.
Итак, не следует осуждать эпоху за то, что она была трагичной, и людей, которые сражались, не имея возможности помириться. Лучше посмотрим на то, как воскресла кочевая культура без дополнительных импульсов, за счет остатков нерастраченных сил.
Как ни странно, решающую роль в спасении народов от гибели сыграло искусство. Казалось бы, этногенез должен более взаимодействовать с техникой, изготовляющей предметы необходимые; но ведь когда эти предметы ломаются, их просто выбрасывают, потому что их можно использовать, но не за что любить.
В отличие от других предметов техносферы, памятники искусства, тоже сделанные руками человека, способны сильно влиять на психику созерцающих их людей. Но это влияние, точнее — влечение, — бескорыстно, непредвзято и разнообразно, т. е. одни и те же шедевры на разных людей влияют по-разному, а это уже выход в этнические процессы. Предметы искусства формируют вкусы, а следовательно, и симпатии членов этноса, при постоянно возникающих контактах. Отсюда идут разнообразные заимствования, что либо усиливает межэтнические связи, либо, при отрицательной комплиментарности, ослабляет их. То же самое — с памятниками собственной древности и старины. Их либо любят и берегут, либо, считая старомодными, выбрасывают и губят. А это значит, что этнос может сделать выбор и тем проявить свою волю к восстановлению системных связей, что задерживает энтропию, или распад системы. Это сделали древние, тюрк и, о которых пойдет речь ниже, а пока вернемся в II–III вв., чтобы увидеть как «хунны» превратились в «гуннов» и что из этого вышло.
ГЛАВА IV
В АРЕАЛЕ ЭТНИЧЕСКИХ СМЕЩЕНИЙ
26. Поиск начала эпохи
То, что история, как социальная, так и этническая, делится на эпохи — кванты развития, не подлежит сомнению. Однако современники никогда не могут обнаружить ни начал, ни концов ни одной эпохи. Аберрация близости заставляет их видеть в событиях, весьма эффектных и болезненных, смену эпохи, тогда как на известном расстоянии очевидно, что это или смена фазы этногенеза, или эпизод внутри фазы, ставший, благодаря особому вниманию историков или, еще хуже, беллетристов, предметом особого внимания и интереса, не всегда бескорыстного. Так, французская революция 1789 г. рассматривалась современниками как поворотный пункт мировой истории. Так думал даже Карлейль, а верно ли это?
Французское королевство Гуго Капета — парижского графа, избранного королем в 987 г., расширялось при его потомках и к XIV в. охватило почти всю территорию современной Франции. Завоеванные силой оружия земли, будучи включенными в королевство Франция, постоянно находились в оппозиции… нет, не короне, а городу Парижу. На этом весьма выигрывали короли, часто не ладившие с населением своей столицы и тогда находившие опору в провинциальном дворянстве и буржуазии окраинных богатых городов. Но если провинции отлагались от короны, парижане помогали королям усмирить их.
Так, в XII в. Филипп Август покорил Нормандию, Мэн, Анжу, в XIII в. — Тулузу, а Филипп III — Бургундию. В XV в. полностью подчинены Бретань и отложившаяся Бургундия, а также часть Фландрии; в XVIII в. — Эльзас. И все население этих областей ненавидело Париж.
А парижане — наиболее пассионарный субэтнос — хотели, чтобы короли слушались их; и сила бывала часто на их стороне. В 1356 г. Этьен Марсель — глава купеческой гильдии; в 1413 г. Кабош — глава цеха мясников пытались захватить власть в Париже, а тем самым — во Франции. Следом шли аналогичные попытки: Лига, Фронда и, наконец — восстание Сентантуанского предместья, продержавшееся с 1789 по 1794 г. — не дольше, чем предшествующие. И после были аналогичные события: в 1848 г. и в 1870 г., но шум вокруг «Великой» революции забил все остальные мелодии и какафонии.
Ну вот, прошло 200 лет и мы видим, что Марат сопоставим с Кабошем, Дантон — с Этьеном Марселем, а Дюмюрье — с графом Арманьяком. Настоящая же история французского этноса началась в кровавый день битвы при Фонтанэ, потом — при прочтении Страсбургской клятвы и оформилась при избрании Гуго Капета. Видно это только при отдалении и охвате одним взглядом всего тысячелетнего процесса этнической истории Франции.
Но ведь Франция одна страна, настолько сильная, что процесс этногенеза внутри нее не был ни разу нарушен. Это очень упрощает работу историка. А ведь в нашем случае этносы малочисленны, соседи агрессивны, культурные влияния неотчетливы, но без установления соразмерности значимости событий никаких результатов получить нельзя. Следовательно, необходимо усовершенствовать методику исследования.
