Лев Прозоров - Русская правда. Язычество – наш «золотой век»
О связи Языческого жречества с певческим искусством вряд ли особенно надо распространяться. Песни были одним из основных способов хранить священное Знание о Богах и обрядах. В «Слове о полку Игореве» гусляр Боян назван Вещим и «внуком» Велеса-Волоса, бога Волхвов. В «Голубиной книге» упавшую с небес книгу, содержащую все тайны мироздания, толкует царь-гусляр Давид, а в самых архаичных, сохранившихся в глухих углах Сибири, вариантах – вещий Калига. Польское «гусла» – колдовать, «гусляж» и «гуслярка» – колдун и колдунья, лужицкое «гуссловач» – Языческий обряд, жертва, колдовать, «гуссловар» – ведун, литовское «гослус» – чародейство. Разумеется, надо вспомнить и Садко из былины, одной игрою на гуслях вошедшего в близкое знакомство с Языческим Божеством – Морским Царем. Языческое значение игры на гуслях прекрасно понимала церковь, с Феодосия Печерского сурово осуждавшая ее, а во времена Алексея Михайловича наконец добившаяся истребления гуслей в государственном масштабе.
Пение готских жрецов нам уже знакомо, у галлов певцы-барды пользовались почтением наряду с друидами, входя вместе с ними в жреческую касту. Со жречеством связаны ведические певцы-риши, эллин Орфей, учредитель Элевсинских мистерий и великий певец.
Наконец, появление не прикасающихся к оружию и железу гусляров на дипломатическом поприще находит подобие и у кельтов, где жрецы-друиды часто выступали в роли послов, и в крещеной Руси, где послами оказывались христианские попы.
Итак, вполне вероятно, что описанные Симокаттой загадочные славянские гусляры – послы, сторонящиеся железа и не участвующие в войнах – это впервые упомянутые славянские жрецы-волхвы. Очень показательно, что происходят они с «края Западного океана», из мест, где стояли главные святилища славян – Аркона на Рюгене и Радигощ, иногда неправильно называемый Ретрой. Еще в XI столетии два века как крещеные чехи посылали в эти святилища за предсказаниями и советом. «Остров Буян» русских сказок и заговоров – тот же Руян. Четырехликие изваяния, подобные истукану Свентовиту Арконскому, находят по всей Славянщине – на Украине, в Беларуси, в Болгарии, в Рязани. Точно так же распространены и обряды, описываемые немецкими хронистами в Арконе. И в Болгарии, и на Украине домохозяин прятался за горку пирогов, как жрец в Арконе за священный каравай, спрашивая, не видно ли его, и желая, чтобы на следующий год было не видно. И на Руси девушки гадали, водя коня через принесенные парнями ослопы, как в Арконе – через копья, разве что гадали не об успехе боевого похода, а о замужестве. Еще занимательней наблюдение археологов Русановой и Тимощука. Оказывается, система расселения, при которой славянские жилища собирались вокруг святилища – места на возвышении без культурного слоя (так в археологии называют следы постоянного проживания людей на одном месте – отходы, обломки, потерянные вещи, всяческий сор) и зачастую защищенного чисто символически, очень небольшими валами, со следами постоянно поддерживаемого огня, возникла сперва в VII веке у прибалтийских славян, а уж потом распространилась на все славянские земли. Очевидно, Варяжский берег – «поморье Варяжское за Гданьском», как, напомню, выражался летописец – и впрямь был средоточием славянской Веры.
Что до Руси, то описанные в наших летописях волхвы выглядят просто двойниками варяжских жрецов, как тех описывают немецкие монахи-хронисты, и тех «знахарей», которые, как писал безвестный перс IX века, автор географического труда «Худуд-аль Алем», пользуются у русов большим почтением. В X столетии Ибн Русте развивает тему: «Есть у них (русов) знахари, из которых иные повелевают царем, как будто бы они их (русов) начальники. Случается, что они приказывают принести жертву творцу их тем, чем они пожелают: женщинами, мужчинами, лошадьми. И если знахари приказывают, то не исполнить их приказания никак не возможно… и они говорят, что так повелел бог».
Судите сами – в западных хрониках говорится, что балтийские славяне-варяги «жреца почитают больше, чем короля», «король у них, по сравнению со жрецом, пользуется меньшим почтением». И в летописях сказано, что против волхвов в XI веке осмеливались выступить только князья да княжьи воеводы, и то – крещеные пришельцы с лесостепного юга (между тем, кстати, финнов никто особенно не боялся – да и с чего бояться собственную кормушку, основной источник дани?). До крещения же даже великий князь Вещий Олег покорно выслушивал грозные пророчества волхвов. Показательно, что из многих подробностей рассказа о его смерти, коим так любят находить «фольклорные параллели», якобы свидетельствующие о ложности летописного предания (будто фольклор не отражает действительность, будто описание какого-то события в фольклоре делает его невозможным), упускают одну, ни фольклорных, ни литературных подобий не имеющую, и оттого-то самую достоверную. Олег едет к волхвам, чтобы узнать, когда и как он умрет. Одд из скандинавской саги, с которым Олега чаще всего сравнивают, буквально отбивается от такого пророчества – и это и литературно, и чисто по-человечески гораздо достовернее и понятнее. Нигде в преданиях и сказках не встретишь человека, который всерьез захотел бы узнать день своей смерти. Объяснить это можно лишь одним образом – Олег должен был узнать срок своей смерти у жрецов, ибо именно они определяли этот срок – а может быть, и вид смерти. Любопытно и упоминание в некоторых летописях о смерти братьев Рюрика, а иногда и его самого, от укуса змеи. Вкупе со смертью Олега это наводит на мысль о ритуале ухода утратившего свою божественную силу вождя – вроде тех, что описаны у Мэри Рено в романе «Тезей», и отразился в европейском предании о родовом роке знатных семей. А экспертами в вопросах ритуалов, рока и утраты вождем связи с Богами выступали, понятно, жрецы.
Далее, именно жрецы выбирали жертвы, в том числе человеческие, у балтийских славян. И именно волхвы в XI веке выбирают во время голода в Ростовской земле жертвы среди жен местной знати, «старой чади», тех, кого следует убить, дабы возвратить «гобино» – плодородие земли, удачу охотников. И никто из местной знати не пытается противиться этому, покорно приводя к жрецам сестер, жен, дочерей (только представить себе, ЧТО бы сделали с финном, явившимся к славянскому старейшине с предложением принести в жертву его сестру или жену!). Даже схваченные, связанные, едва живые от пыток, жрецы, похоже, продолжают внушать страх – княжеский воевода Янь приказывает родне принесенных в жертву мстить. Без приказа те не отваживаются поднять руку на пленных, связанных, истерзанных воеводскими палачами кудесников. Кстати, и сам воевода тоже не спешит казнить волхвов, предпочитая расправиться с ними чужими руками.
Наконец, когда в Новгороде появился волхв, «творяше ся аки Бог», то за ним поднялся весь город. Подчеркиваю, читатель, весь. А если непонятно, почему я делаю на этом такой упор, напомню, что политическая история Новгорода началась словами «и восста род на род; и не бысть в них правды», а заканчивается междоусобицей сторонников Литвы и Москвы, конец которой положил лишь приход Московского войска. Так что единодушие пошедших за волхвом новгородцев – это через сто без малого лет после кровавого крещения «огнем и мечом»! – само по себе беспримерно (и снова совершенно невероятно представить в роли всенародного вождя презренную «чухну белоглазую»). За епископа встал лишь пришлый князь, черниговец Глеб Святославич со своей южной, вполне возможно в основном тюркской, дружиной.
В «Сказании об основании града Ярославля» говорится, что слова волхва воспринимались как слова самого Волоса. А про другого волхва некие «невегласи»-невежды (так иногда называют русские книжники язычников-соотечественников) еще в XVII веке уверенно рассказывали, что тот «в Боги сел»! Кстати, что самое любопытное, с «Божественным» статусом волхвов «соглашались» и православные авторы – естественно, с существенной поправкой на свой взгляд на природу Языческих Божеств: «волсви – плотяные (воплощенные. – Л.П.) бесы суть».
Но и в славянской Прибалтике жрец, обращаясь к славянину, мог заявить: «Аз есмь твой Бог, аз есмь тот, кто облекает луг травою и растения листвой, в моей власти дать плоды нивам и деревьям, приплод стадам и все, что служит на пользу людям; все это я даю почитающим меня и отнимаю от отвращающихся меня».
Вот это и есть летописное – «творяше ся аки Бог»[32].
Между тем Фрэзер передает слова современных ему индусов «Миром правят Боги, Богами – мантры, а мантрами – брамины, поэтому брамины – наши Боги». Тогда же в Индии говорили: «Кто прогневит Бога, того защитит брамин. Но того, кто прогневит брамина, не защитят даже Боги». Исследовательница кельтских друидов Франсуаза Леру пишет, что в глазах соплеменников «всякий друид был Богом» (вспомним Богов и Богинь среди племени друидов, Туата де Данан из ирландских сказаний). Так что отношение русов арабских источников, варягов-руси летописей и полабских славян к своим «знахарям», волхвам, жрецам полностью совпадает с обычаями кастовых обществ иных индоевропейских народов. Могли ли внушать такие же почтение и страх выборные должностные лица общины, вроде скандинавских годи или большинства жрецов Эллады классической эпохи? Заметим, кстати, что ни тем, ни другим обыкновенно никаких сверхъестественных (и тем более – божественных) качеств не приписывали. Еще бы – это же были свои, вчерашние соседи, насквозь известные и знакомые, ну разве что уважаемые чуть больше других. Что до сообщений о «выборах» жрецов в городских святилищах балтийских славян (точнее, в торговом Волыне), то можно предположить, что, как и князей на Руси, или, по сообщению Константина Рожденного в Пурпуре, у хорватов, жрецов этих выбирали из одного рода, и существованию жреческой касты это никак не противоречит.
