Фердинанд Грегоровиус - История города Рима в Средние века
В точности неизвестно, как долго вестготы оставались в Нижней Италии. Более счастливые, чем воины Пирра и Аннибала, никем не тревожимые, они роскошествовали в Елисейских полях Кампаньи и звук вражеской трубы не вызывал их из их лагерей на всем протяжении от богатых берегов Лирис до Реджио, где остановила Алариха от перехода его в Сицилию не знаменитая, стоявшая там волшебная статуя, но буря.
Наконец Атаульф призвал вестготов к оружию; после долгих переговоров король готов согласился покинуть Италию и, перейдя через Альпы, уйти в Галлию, где, получая жалованье от императора, Атаульф должен был усмирять узурпатора Иовина. Залогом мира были красавица Плацидия, самая дорогая добыча, полученная при разграблении Рима, некогда пленница Алариха, а теперь царственная невеста храброго короля варваров. Это бракосочетание являлось как бы историческим символом того слияния германства с латинизмом, из которого в течение веков создалась итальянская нация.
Гордость Гонория уже пала настолько, что дозволяла ему отдать свою собственную сестру в жены варвару и грабителю Рима, но Атаульф теперь поступал на службу к императору и отказывался от своих смелых замыслов стать самому цезарем. Историк того времени вкладывает в уста сознающего свои силы короля слова, которыми превосходно определяется отношение политически еще не созревших готов к империи. «Сначала я страстно желал уничтожить имя римлян и сделать империю римлян империей готов, — так, чтобы то, что было до сих пор Романией, стало Готией, и Атаульф стал тем, чем был до сего цезарь Август. Но опыт научил меня, что ни готы, при их необузданном варварстве, не могут следовать законам, ни государство не может существовать без законов, и я предпочел восстановить Римскую империю силой готов, чтобы потомство могло славить меня как реставратора государства которого я не мог заменить другим. Вот почему я избегаю войны и стремлюсь к миру». В этих замечательных словах умного короля варваров впервые обозначается идея о германской империи на развалинах римского мира, что должно было случиться в более позднее время. Когда Атаульф (в 411 или 412 г.) уводил свой народ из Италии, готы могли снова навести ужас на Рим, но теперь в силу союза с Гонорием они его пощадили.
Еще одно бедствие миновало тогда Рим: пользуясь общей смутой и бессилием империи, граф Гераклиан возмутился в Африке в 413 г., куда он был назначен консулом. Он задержал флотилию с хлебом, который должен был быть отправлен в голодавший Рим, и затем сам отправился в Рим со множеством кораблей, чтобы овладеть беззащитным, как он полагал, городом. Но Марин, начальник императорских войск (они были снова набраны), нанес Гераклиану на морском берегу, при устье Тибра, полное поражение; узурпатор вернулся в Африку уже беглецом и здесь погиб. Удаление готов облегчило заботы равеннского двора об умиротворении Италии. Несчастные беглецы возвращались из всех провинций. Олимпиодор говорит, что в один день в Рим вернулось 14 000 беглецов и что Альбин, префект города в 414 г., уведомил императора, что население возросло настолько значительно, что установленный размер раздачи хлеба оказывается недостаточным. Чувство ужаса, вызванное повсюду падением Рима, понемногу притупилось. Помимо того, вера в вечное существование государства римлян оставалась в основе непоколебленной. К предсказанию Вергилия: «Imperium sine fine dedi» прибавились еще слова Даниила, сказанные им при объяснении сна Навуходоносора: «И во дни тех царств Бог небесный воздвигнет царство, которое во веки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно». Эта вера в вечность римского государства глубоко держалась еще в Средние века; когда же церковные историки говорили о конце империи, то они имели в виду конец мира.
Гонории вернулся в Рим только в 417 г. Никогда вступление императора в Рим не было так печально и постыдно. Колеснице Гонория предшествовал, конечно, Аттал в цепях, покрытый позором, который падал на самого императора. Сами римляне, удрученные чувством собственного унижения, встретили своего властителя рабскими возгласами и немыми упреками. Гонорий уже не мог теперь позаимствоваться ни отблеском лавров Стилихона, ни хвалами музы Клавдиана в честь триумфатора. Гонорий увещевал римлян снова восстановить город из развалин, и, если можно верить сообщениям авторов, Рим в короткое время настолько оправился от последствий разграбления его готами, что стал «величественнее, чем прежде». Продажные голоса льстецов дали императору прозвание восстановителя. Но Рим уже немного лет спустя после разграбления его готами все еще оставался величественным, и об этом говорит нам Олимпиодор; точно так же Рутилий, возвращавшийся в Галлию в 417 г., имел возможность утешать город в его падении и своими вдохновенными стихами призывал его поднять снова свою достойную голову, украсить ее лаврами и короной из стен с башнями и снова взять сверкающий щит. Пусть примирение заставит забыть ужасы разграбления, и пусть боль утихнет при взгляде на небо, так как и небесные светила опускаются, чтобы снова подняться. Аллия не спасла победоносного Бренна от возмездия за его заносчивость, и самниты поплатились рабством; точно также победы Пирра и Аннибала были отомщены их бегством и гибелью. Итак, Рим снова восстанет, как законодатель вечных времен, только один не страшась, что парка обрежет его нить; снова страны будут платить ему дань, и добыча, взятая у варваров, наполнит его гавани; Рейн вечно будет возделывать ему землю, Нил разливаться, Африка давать ему свои богатые жатвы, и сам Тибр, как триумфатор, увенчанный тростником, понесет на своих волнах римский флот.
Таковы благие пожелания городу еще языческого поэта, посылающего ему свое «прости» со слезами в голосе. Но пожелания эти не были пророческими. От страшного удара город не мог уже оправиться. К счастью западных народов, Рим никогда больше не поднимал из праха упавшего лаврового венка. И только из пепла древности, после долгих и ужасных мук нового рождения, в новом образе, восстал Рим, чтобы в течение веков знаменем креста господствовать над нравственным миром покорив половину земного шара мечом.
2. Рост римской церкви. — Распри при выборе епископа. — Бонифаций, папа. — Смерть императора Гонория в 423 г. — Валентиниан III, император, под опекой Плацидии. — Вандалы завоевывают Африку. — Секст III, папа, 432 г. — Построение им новой базилики S. Maria Maggiore. — Ее мозаики. — Богатые приношения. — Роскошь церковной утвари
В то время как политический Рим слабел и падал, древние гражданские институты утрачивались, а империя, вследствие все более сильного натиска германцев, теряла одну провинцию за другою и, казалось, в конце концов сама должна исчезнуть — в это же время в Риме существовало учреждение, которое не испытывало никаких потрясений, и сделало самих варваров, правда уже в более позднее время, своими защитниками и даже помощниками в приобретении власти над городом и многими провинциями. Этим учреждением была церковь, папство. Наряду со сменой императоров и падением императорской власти, в течение почти четырех веков на епископском престоле Рима восседала иерархия выборных священников, почти столь же древняя, как сама императорская власть, и со времени Петра, легендарного основателя римского епископства, насчитывалось уже 45 епископов, следовавших один за другим, когда готы завладели городом. Эти римские священники, деятельность которых вплоть до IV века покрыта полным мраком, жили и действовали скрыто и невидимо, затененные римским государством, а до V века, до Льва I, на престоле Петра не было ни одного выдающегося епископа, который имел бы историческое значение. Бок о бок с судьбами Рима и империи тихой твердо шло развитие римской церкви; вначале это был мистический братский союз любви, затем — геройское мученичество, далее — ожесточенная борьба с язычеством и торжество над древней религией и наконец — продолжительное преследование еретических сект на Востоке. В рабские времена императоров церковь сосредоточила в себе нравственную доблесть и в сфере нравственной жизни стояла за свободу, которой не было в политическом мире. Энергический протест церкви против развращенного Деспотизма цезарей был благословенным и славным; но этот духовный институт, восприняв те же самые римские начала, стал мирским, как в силу необходимости охранения связи с миром реальным, так и в силу присущего всему человеческому мления к стяжанию и власти. Если такая материализация христианской идеи прискорбна, то не следует забывать, что каждое принципиальное начало должно найти свою внешнюю форму, и эта форма может быть заимствована только из того материала, который имеется в данное время. Религия Иисуса, ставшая церковью, искала своего материального образа и нуждалась в нем, как институт, чтобы устоять против вторгавшегося потока варваров. Большие богатства всякого рода, как свободные дары главным образом земли и поместья, получившие название патримоний притекали в римскую церковь. Ей же большею частью были предоставлены секуляризированные имущества языческих храмов, прежде всего положившие начало материальной власти церкви. Благочестие богатых римлян, в особенности женщин, содействовало увеличению имущества, которым владела церковь; оно приобреталось также и покупкой. Государственная власть уже со времени Константина сама признала многочисленный класс духовных привилегированной кастой и освободила его от податей; она перенесла порядок государственной иерархии на священников, и последние взяли в свои руки церковное управление епархиями и провинциями. Преемники Петра, однако, с римской настойчивостью старались до. биться для епископского престола, на котором они восседали в Латеране, выдающегося положения апостольского престола, а для римской церкви первенствующего значения над всеми другими христианскими церквями. Для епископов Рима было весьма кстати, что на Западе их церковь была единственной апостолической церковью, и потому ее первенствующее значение было признано уже очень рано. Епископ Рима, крупнейший землевладелец в государстве, но еще ограниченный одним церковным управлением и не имевший никакого политического положения, начал проявлять уже в V веке большое влияние на городские дела, и это влияние было не только духовного и нравственного свойства, но и чисто практического в силу множества соотношений церкви к гражданской жизни. Удаление императора из Рима усилило освященное верой благоговение к особе римского верховного священника, все же возраставшая нищета населения привела к тому, что на епископа Рима стали смотреть как на единственного защитника и отца города. Рим, управляемый в гражданском отношении префектом и сенатом, в церковном — руководимый епископом, почти оторванный от государственной жизни, средоточием которой он перестал быть, все более и более переходил к обособленному, лишь муниципальному существованию и скоро начал сознавать свое особое преимущество в лице своего епископа. После завоевания Рима готами политические условия постепенно перестали возбуждать к себе участие народа и уступили место церковным интересам.
