Даниэль Елисеев - История Японии. Между Китаем и Тихим океаном
Итак, в правление сёгуна Токугава Иемицу (1623–1651) административная система утвердилась во всей своей квазитотальности. Таким образом, этот человек остался в истории тем, что закрыл Японию для иностранцев и заставил даймё регулярно приезжать для жительства в Эдо, чтобы свидетельствовать уважение сёгуну и отчитываться перед ним в своем управлении, что заодно не давало им возможности превращаться в поборников независимости регионов.
Сёгун хотел контролировать и духовную жизнь подвластного населения. Так, в 1627 г. император Го-Мидзуноо потерял право назначать монахов — глав великих храмов. Хоть он и был зятем сёгуна Хидэтада, на дочери которого женился, но скоро понял, что от родства далеко до реальной власти. В 1629 г. он предпочел отречься в пользу собственной дочери, которой было всего пять лет. Так девочка стала первой женщиной, воцарившейся в Японии после знаменитых императриц эпохи Нара в VIII в. Но если она выросла носительницей высшего титула, это отнюдь не означает какого-либо прогресса феминизма, скорее наоборот — отражает крайнюю слабость императорской власти в ту эпоху. Что касается Го-Мидзуноо, он прожил остаток жизни (он умер только через полвека, в 1680 г.) в своем чудесном буколическом дворце Сюгакуин на окраине Киото, у подножия горы Хиэй, и посвятил себя поэзии, что было и способом воплотить японский дух в самом чистом виде.
Другим важным решением было перенесение новой власти сегунов в Эдо (нынешний Токио), в Канто, поближе к Камакуре и подальше от миазмов и застывшей изысканности Киото, оставшегося императорской столицей. Ради этого расширили сеть традиционных дорог (гокайдо), снабдив их крайне жесткой системой контроля над проезжими, чтобы помешать как проникновению в Эдо огнестрельного оружия, так и бесконтрольному перемещению женщин — японки издавна были страстными путешественницами. Но по мере смены поколений сквозь ячейки сети проскальзывало все больше людей, и правительство не препятствовало этому, так как проныры не представляли особой опасности. Наконец, официальное соединение обеих половин Японии — Канто и Кансая — магистралью, оборудованной гостиницами, приютами, полицейскими и таможенными заставами, также было способом воссоединения нового правительства с Киото и с прошлым, наглядного возвращения к старинным ценностям, которые традиция и эпический театр XV в., но, связывали с героями XIII в.: Токугава опять-таки демонстрировали свою
–––––––––––––––––––––––––––––––––– КонфуцианствоБолее чем какой-либо человек или мыслитель и даже чем философская школа, Конфуций представляет собой настоящий культурный феномен, слитый с судьбой всей китайской цивилизации. Этот феномен, возникший предположительно в V в. до н. э., сохранился в течение двух с половиной тысячелетий и длится по сей день, пережив много трансформаций и испытав много превратностей. <…> Чем же объясняется эта исключительная значимость? Несомненно тем, что он в Китае формировал человека более двух тысячелетий, но еще в большей степени тем, что он впервые предложил этическую концепцию человека в ее полноте и универсальности.[7]
Конфуцианство — это набор правил, предложенных учениками самого знаменитого из духовных учителей Китая, Конфуция (ок. 551 до н. э. — ок. 479 до н. э.), для организации жизни в обществе. Это идеи о поведении человека, имеющие и имевшие всегда — независимо от привходящих обстоятельств — живой успех в Китае со времен так называемого периода Воюющих царств (ок. 475 до н. э. — ок. 221 до н. э.).
Эти идеи в принципе утверждают, что человек от природы стремится к добру и уважает иерархические отношения, которые считаются фундаментальными: сын повинуется отцу, который повинуется префекту, который повинуется министру, который повинуется суверену — идея этих «пяти отношений» была подробно разработана на примере отношений между родителями и детьми.
Важные элементы конфуцианства попали в Японию в раннее средневековье, одновременно с китайским письмом и совокупностью китайских культурных реалий. Но четкое определение конфуцианство получило только в XVII в.: Токугава, опираясь на таких интеллектуалов, как Хаяси Радзан (1583–1657) и Кайбара Экикэн (1630–1714), сделал из него основополагающую идеологию нового общества Эдо, которое можно определить как диктатуру мира и социального порядка.
Конфуцианство, навязанное в то время архипелагу, уже не было исключительно конфуцианством древних времен: оно включало в себя также элементы, позаимствованные из китайских теорий эпохи Сун (960-1279), которые сегодня объединяют термином «неоконфуцианство».
––––––––––––––––––––––––––––––––––символическую и сентиментальную связь с режимом Камакура, который сам когда-то постоянно выражал верность изначальным принципам Японии времен Нара, VIII в. Поэтому Токугава скоро занялись восстановлением бывшей столицы, которую поколения варваров-буси почти обратили в прах.
Это жест был красивым и способствовал развитию экономической жизни в стране. Он также означал понимание определенного интереса к истории и «национальным наукам» (кокугаку), который сам выражал активный патриотизм средних классов — патриотизм, который укрепляли развитие конфуцианства, обращавшего особое внимание на культ предков, а также публикация древних японских мифов, взятых из исторических рассказов эпохи Нара.
И, конечно, не случайно Токугава с 1657 г. субсидировали создание объемистой «Истории великой Японии» («Дайниппонси»), которая, написанная классической китайской системой (канбун), будет завершена только в 1906 г., намного позже времени, когда исчезнут сами Токугава.
Отголоски внешнего мираС 1604 г. Иэясу, знавший, насколько его блистательные предшественники были обязаны международным связям, разрешил «кораблям с красной печатью» (сюинсэн), то есть получившим официальное дозволение, отправляться в иностранные государства, чтобы вести там торговлю.
В 1606 г. голландцы, представлявшие все молодые Соединенные Провинции, попросили и получили лицензию, которая позволяла им регулярно возвращаться в Японию, начиная с 1609 г. В следующем году Иэясу принял испанцев, прибывших из Мексики; но, надо полагать, взаимопонимание установлено не было, как и во времена Хидэёси и испанских францисканцев, вызвавших у первого гнев, который имел катастрофические последствия для христиан и европейцев: в 1612 г. Иэясу велел запретить христианскую религию, в то время как британцы — конечно, христиане, но не признававшие папу, — получили торговую лицензию. Сохранять связи с внешним миром, но общаться с ним от случая к случаю и в строго определенных рамках — это тоже было способом следовать китайской политике в данном вопросе.
Токугава могли бы продолжать так долго, поскольку в Восточной Азии такое было нормой, если бы в 1637 г. на Кюсю не разразилось драматическое восстание на Симабаре. Вначале это было восстание горя и нищеты, крик отчаяния, вызванный жестокостью и чрезмерной требовательностью даймё. Но крестьяне, уже не найдя поддержки, как прежде, у монахов «Истинной школы Чистой Земли», обратились к христианству.
Восстание на СимабареЧтобы понять то, что произошло в 1637 г. на Симабаре, надо мысленно перенестись на большой остров Кюсю, в места близ Нагасаки, на земли, сеньоры которых были настолько жестокими, настолько алчными и настолько несправедливыми, что даже сёгун, которого трудно заподозрить в желании подорвать авторитет своих вассалов у народа, позже в конечном счете сместил их. Но эта имевшая региональный масштаб драма крестьянства, с которым плохо обходились и которое презирали, в должных обстоятельствах и в любом другом месте архипелага не привела бы к столь жестоким боям и не имела бы такого политического и даже социального значения. Так получилось потому, что на побережьях полуострова Симабара дул ветер с открытого моря, а невдалеке крейсировали европейские корабли, носители христианского эгалитаризма, который местные крестьяне уподобляли учению монахов популярных буддийских школ — Синсю, низведенных сначала диктаторами, а потом сёгунами до бессильного состояния. Так с чисто японскими административными и человеческими проблемами смешались отдаленные последствия проповеди Франциска Ксаверия. Действительно, в самом начале драмы появился, контрастируя с проклинаемыми сеньорами, некто Масуда Токисада, более известный под прозвищем Амакуса Сиро (1612–1638), персонаж, приобретший значение благодаря сложной ситуации, которая сложилась не за один десяток лет.
В 1637 г., к моменту, когда тысячи крестьян, по преимуществу христиан, забаррикадировались на полуострове Симабара, в регионе на них уже давно смотрели косо: начало этой истории восходит к знаменитой битве при Сэкигахаре в 1600 г., заложившей основы власти Токугава. Одним из главных побежденных в этом сражении и был сеньор Амакусы — маленького архипелага на широте Нагасаки, находящегося напротив Симабары, — сразу же казненный после своего поражения. Иэясу в соответствии со своей генеральной программой немедленно передал острова, составлявшие владения казненного, другому даймё, который был предан делу сёгуна. Но черенок прививался плохо. В самом деле, местное население тем хуже отнеслось к случившемуся событию, что в большинстве разделяло религиозные убеждения своего злополучного сеньора, сделав его мучеником. И все надежды теперь были возложены на сына покойного — в народе этого сына назвали «небесное дитя»: люди верили, что однажды он отменит антихристианские законы и в то же время снизит подати — одно не мыслилось без другого. Однако тем временем новый господин вовсю «бесчинствовал». Когда чаша терпения переполнилась, совершенно естественно, что именно Амакуса Сиро оказался во главе войска из земледельцев и многочисленных ронинов, этих знаменитых «лишних людей» для администрации нового времени. Когда об этом деле узнали наверху, в Эдо, сёгун отнесся к нему очень серьезно, встревоженный его размахом и, может быть, еще в большей степени символами, которые оно использовало. Он велел срочно направить армию силой в 200 тысяч человек и приказал искать пушки, которые голландцы — в отличие от недоверчивых португальцев — выразили готовность передать ему. В этом тоже был драматический парадокс истории Симабары: христианские пиротехники помогали уничтожать других христиан, японских. Если верить рассказам очевидцев, 14 апреля 1638 г., всего через два дня после того, как крепость Симабара была захвачена войсками сёгуна, было перебито 37 тысяч человек — мужчин, женщин и детей. Несомненно, в тот день, и уже не первую неделю, вблизи полуострова крейсировали батавские корабли. Восставшие без конца посылали им сигналы бедствия, убежденные, что иностранцы — христиане, как и они, — придут им на помощь; они не могли представить себе истину, слишком жестокую, чтобы постичь ее в их положении: голландцы на своих судах следили за ситуацией исключительно в интересах сёгуна. В чисто политическом плане они поступили ловко: едва драма завершилась, как португальцев изгнали, а в следующем, 1639 г. их окончательно лишили права прибывать в Японию; зато голландцы за помощь в подавлении восстания на Симабаре сменили их в качестве торговых посредников в общении с остальным миром. В 1641 г. они по официальному разрешению обосновались на Дэдзиме, прямо в порту Нагасаки, гавань которого с глубокими водами и многочисленными бухточками давала превосходное пристанище для их крупнотоннажных судов.
