Константин Писаренко - Тайны дворцовых переворотов
Д. М. Голицын 19 января чересчур увлекся борьбой за лидерство. Князь, очевидно, не задумывался над тем, с чем после победы столкнется 20 января. А 20 января перед Дмитрием Михайловичем встала непростая дилемма: объявлять народу о пунктах или не объявлять? Из первого вопроса неизбежно вытекал второй: а как люди отреагируют на это? Одобрят, возразят или начнут выдвигать другие, встречные предложения? И понял вдруг князь главное: не справиться ему со стихией, которая может захлестнуть столицу после официального оглашения кондиций. Увы, не обладал он талантами публичного политика, в отличие от В. Л. Долгорукова. Следовательно, обращение за поддержкой к шляхетству в конечном итоге сулило триумф не Голицыну, а поверженному накануне конкуренту. Тот по возвращении из Митавы окунулся бы в знакомую по Швеции и Польше атмосферу споров и дискуссий, оповестил бы всех о своей демократической программе и, естественно, будучи членом Совета, превратился бы в центр притяжения сторонников реформы государственного устройства на основе принципа разделения властей. Тогда Дмитрию Михайловичу с его авторитарными замашками пришлось бы уйти, с чем честолюбивый князь согласиться никак не мог.
Ни 20, ни 21, ни 22 января, ни в другие дни Верховный Совет не проронил ни слова о посланных в Курляндию восьми статьях. Поколебавшись, Голицын пожелал опереться не на общество, а на Анну Иоанновну, которая якобы сама захотела даровать империи конституцию. В результате инициатор политической реформы поставил себя в полную зависимость от милости императрицы. Странное поведение лидера, чего-то выжидающего и теряющего время, уповая на пассивность Анны, обеспокоило В. В. Долгорукова. Фельдмаршал призывал соратников, не мешкая, обнародовать заветные пункты, ибо по прибытии во Всесвятское царицу обязательно предупредят о лукавстве верховников, внушающих монарху одно (кондиции, мол, воля нации), а обществу другое (кондиции по доброте душевной жалует дворянству государыня). И сомнительно, что Анна Иоанновна, обнаружив обман, станет потакать обманщикам…
Голицыны к уговорам В. В. Долгорукова не прислушались. Не учли братья и мнение А. Г. Долгорукова, в общем-то, солидарного с родственником. Глава правительства проигнорировал рекомендации коллег, ибо надеялся с помощью одного маневра вырваться из ловушки, в которую по неосторожности угодил. Князю требовалось письмо курляндской затворницы с одобрением кондиций, дабы очертить им рамки всенародного обсуждения наилучшей формы правления. Ввиду отказа императрицы от власти вести речь о конституционной или абсолютной наследственной монархии не имело смысла. Значит, оценивать надо было выгоды республики в различных ее вариантах. За неделю-полторы (до приезда В. Л. Долгорукова) Дмитрий Михайлович думал выяснить общественные взгляды, подогнать наиболее близкие его точке зрения под собственные намерения, и затем, сославшись на проекты, внесенные дворянством в Совет, убедить Анну Иоанновну в том, что кондиции – чаяния масс, а не «затейка» узкой группы властолюбивых министров. В своих расчетах Голицын-политик не учел одного – истинные настроения этих самых масс, которые, к сожалению или к счастью, не совпадали с планами его сиятельства{57}.
* * *20 января 1730 года Верховный Тайный Совет сформировал комиссию из шести человек по организации похорон Петра II, в которую вошли обер-церемониймейстер Габихсталь, действительный статский советник Зыбин, статский советник Татищев, гоф-интендант Мошков, камер-цалмейстеры Кайсаров и Гербер. Курировал работу чиновников больной или притворявшийся с 19 января больным А. И. Остерман. С ним-то и сносились заочно или общались лично самые активные члены шестерки – Алексей Кириллович Зыбин и Василий Никитич Татищев, два приятеля и некогда сослуживца по. Берг-коллегии{58}.
Нетрудно догадаться, что в первую встречу с бароном они беседовали не только о печальной миссии, возложенной на них. И президент Берг-коллегии, и один из командиров Московской Монетной конторы наверняка расспросили высокопоставленную особу о случившихся ночью 19-го числа в Лефортовском дворце событиях. Андрей Иванович, встревоженный далеко идущими замыслами Голицына, разумеется, рассказал подопечным то, что посчитал нужным рассказать, и прежде всего о кондициях, а также о желании бывшего киевского губернатора, присвоив себе все императорские прерогативы, превратиться в некоронованного самодержца России.
О долгоруковской концепции реформы вестфалец, по-видимому, умолчал. Ведь Зыбин с Татищевым – люди прекрасно образованные, ранее посетившие ряд иноземных держав с разным государственным устройством. Оба могли во время путешествий проникнуться симпатией к демократическому опыту Англии, Швеции, Голландии или Польши. Тогда любое упоминание о проекте Василия Лукича, не исключено, побудило бы и одного, и второго пойти на союз с либеральным дипломатом. За ними потянулись бы прочие противники абсолютизма. Глядишь, вокруг князя соберется сильная партия, с которой не совладает ни Голицын, ни сам Остерман, надеявшийся тем или иным способом предотвратить установление в Российской империи республики. Однако если дуэту внушить, что демократической альтернативы нет, а есть лишь жесткий выбор между тотальной диктатурой Голицына и привычным абсолютизмом династии Романовых, то два советника, несомненно, примкнут к твердым приверженцам самодержавия и увлекут за собой десятки других почитателей зарубежных парламентских систем.
Не раз и не два, похоже, Андрей Иванович разговаривал по душам с Зыбиным и Татищевым, склоняя друзей к созданию антиголицынской коалиции. Потенциальные союзники колебались несколько дней. И, вероятно, неспроста Василий Никитич 23 января тщательно изучал шведскую конституцию, а 24 января спрашивал у шведского резидента Дитмара тексты приложений к основному закону королевства, предупредив иностранца, чтобы тот никому (в первую очередь Остерману) не сообщал об этом. Возможно, статский советник Татищев все же проведал об инициативах В. Л. Долгорукова, одним из источников для которых послужила та же Швеция (проинформировать историка мог зять Г. И. Головкина П. И. Ягужинский, отвечавший за снабжение погребальной процессии достаточным количеством карет и лошадей){59}. Но отсутствие Василия Лукича в Москве не позволило Татищеву обсудить животрепещущую проблему с министром тотчас. В то же время медлить с принятием решения было нельзя. Позиции Голицына постепенно упрочивались. А согласие императрицы с ультиматумом верховников грозило окончательно переломить ситуацию в пользу Дмитрия Михайловича, ибо пассивность сторонников демократической республики и очевидная слабость проабсолютистской фракции помогли бы авторитарному князю достичь главной цели. Играя на разобщенности оппозиции, он добился бы от растерянного общества поддержки и тем самым нейтрализовал бы царицу. Торжество диктатора стало бы неизбежным, что, естественно, не устраивало ни Татищева, ни его товарища Зыбина, ни многих их единомышленников.
В итоге всем поборникам свободы довелось выбирать из двух зол меньшее. И большинство в двадцатых числах января признало необходимым объединиться с Остерманом, дабы воспрепятствовать появлению в России доморощенного Кромвеля или нового Годунова. Среди тех, кто после длительных раздумий и дискуссий в кругу друзей и знакомых сблизился с партией Анны Иоанновны, – десятки вельмож, гвардии офицеров и обыкновенных дворян, живших в Белокаменной или приехавших в город на несостоявшуюся свадьбу Петра II с Е. А. Долгоруковой: В. Н. Татищев, А. К. Зыбин, А. М. Черкасский, А. И. Шаховской, И. Ф. Барятинский и другие влиятельные и не очень персоны, в том числе даже клан Головкиных (сыновья канцлера и зять – П. И. Ягужинский). Поведение Д. М. Голицына в те январские дни вполне подтверждало актуальность формирования мощного проаннинского блока. Саксонский резидент И. Лефорт в депеше от 5 (16) февраля 1730 года весьма точно охарактеризовал остроту момента: «Хотят уничтожить самодержавие… а Верховный Тайный Совет сам же действует совершенно деспотически. Он решает дела, не спросясь никого, будто неответственное государственное учреждение. Этот опрометчивый образ действия открывает глаза народу и подкрепляет его в приверженности к стародавнему и обыклому. Все эти олигархические идеи выходят от Дмитрия Голицына, человека… опасного в своих затеях… Со времени Петра I он постоянно имел в виду ограничить самодержавие. Но это его желание казалось другим просто желанием совершенно присвоить его себе»{60}.
Впрочем, нашлось меньшинство, не захотевшее поступаться принципами. Около двадцати россиян, занимавших высокие посты в гвардии, Сенате и прочих гражданских структурах, не потеряли надежды поправить дело, отыскав взаимоприемлемый компромисс с Голицыным. Возглавляли группу Сергей Григорьевич Долгоруков, майор-преображенец Михаил Афанасьевич Матюшкин и майор-семеновец Иван Ильич Дмитриев-Мамонов. Цель преследовали единственную: убедить Дмитрия Михайловича взять на себя реализацию программы В. Л. Долгорукова. Жест – благородный, но бесперспективный. Конечно, Голицын хорошо понимал, насколько выгодно ему пойти по стопам конкурента. Более того, первые два-три дня князь всерьез примеривался к роли демократического лидера. 21 января он проконсультировался с Георгом Вестфаленом относительно того, какой из вариантов парламентской республики – английский или шведский – «самый подходящий» для России. Датчанин указал на шведскую модель, ожидая услышать мнение русского аристократа. Тот же, ничего больше не говоря о наболевшем, поспешно распрощался с собеседником. Такая, не слишком любезная, реакция министра вполне объяснима. Посланник, выбрав Швецию, невольно напомнил главе Совета об удаленном из Москвы сопернике (ездил туда послом в 1726-1727 годах), умевшем в отличие от коллеги «обращаться с людьми», что, по свидетельству английского резидента К. Рондо, «приобрело ему [Долгорукову] расположение у лиц всех состояний». Да, не стой Василий Лукич на пути Дмитрия Михайловича, Голицын, скорее всего, попытал бы счастье на демократической ниве. Однако фортуна рассудила иначе, и отчаянные усилия одного дипломата и двух гвардии майоров были заранее обречены на неудачу{61}.
