Сергей Павлюченков - Военный коммунизм в России: власть и массы
Во главе всего дела стал Троцкий. На той же сессии ВЦИК он объявил свое кредо:
«Всякие разговоры о свободном труде мы разбиваем и разрушаем, как пережиток буржуазного строя, основанные на лживых предрассудках и на всемерной лжи. Мы не знаем свободного труда… мы представляем собой государство, которое является и считает себя несвободным по отношению ко всем гражданам, но оно в свою очередь не предоставляет свободы этим гражданам»[174].
Троцкий не был эксклюзивным творцом идеи милитаризации труда и создания трудовых армий, архивы свидетельствуют, что подобные аракчеевские проекты в то время стихийно и густо появились из глубин военно-коммунистического сознания воодушевленных обладателей кожаных комиссарских тужурок. Но именно ему было поручено возглавить специальную комиссию, которая принялась разрабатывать стратегию военного штурма мирного строительства. К середине января эта линия получила свое оформление и начала непосредственно влиять на экономическую политику как признанный ЦК РКП (б) курс.
Однако на очередном этапе решительный настрой Троцкого дал сбой. Многие исследователи совершенно справедливо подчеркивают крайнюю неоднозначность и противоречивость его фигуры. Троцкий-военный и Троцкий — апологет мировой революции в начале мирной передышки разрабатывает политику применения диктаторских и военных методов приступа к социалистическому строительству, но когда Троцкий-хозяйственник в это же время в качестве председателя I Трудовой армии сталкивается с конкретными экономическими проблемами, он (по его словам) приходит к выводу о необходимости отказаться от военного коммунизма и «во что бы то ни стало ввести элемент личной заинтересованности, т. е. восстановить в той или другой степени внутренний рынок»[175].
Конечно, сомнительно, чтобы весной 1920 года Троцкий мог вот так свободно рассуждать о судьбе военного коммунизма и о необходимости рынка, тем не менее несомненно то, что в записке о сельскохозяйственной политике, направленной в ЦК 20 марта, он действительно предложил перейти от разверстки к налоговой системе и индивидуальному товарообмену в хлебородных регионах страны. Но и в этом случае Ленин вновь подтвердил себя категорическим противником преобразований, и большинством голосов в ЦК предложения Троцкого, обвиненного притом во «фритредерстве», были отвергнуты.
В этот период настроение большинства партийного руководства, еще переживавшего эйфорию от победы над белой контрреволюцией, было очень далеко от помыслов об «уступках» кому бы то ни было. Наоборот, это настроение от низшей отметки начала осени 1919 года, от забот по заготовке нелегальных паспортов и конспиративных квартир, к весне 20-го года воспарило столь высоко, что не было никакого удержу от похвальбы в том духе, что-де наша, большевистская революция отличается от всех прежних революций тем, что в ней нет утопизма. Массы еще разговаривали, а не предъявляли ультиматумы, поэтому потребность в изменении политики носила во многом умозрительный характер и нуждалась в государственной мудрости. Однако уверенность в собственных силах и переоценка возможностей военно-коммунистической системы оказались настолько сильны, что еще почти на целый год притупили у большинства ЦК большевиков восприятие реальности, и ведущую роль здесь сыграл, конечно, сам Ленин. Да и для Троцкого потребность перехода к новой экономической политике также оказалась недостаточно осознанной, поэтому он легко отступил от своих предложений и стал последовательным приверженцем государственного принуждения вплоть до 1921 года.
IX съезд РКП(б), состоявшийся 29 марта — 5 апреля 1920 года, явился вехой очередного крупного этапа в совершенствовании военно-коммунистической системы. В первую очередь его главнейшие решения о милитаризации промышленности и транспорта тяжелым бременем легли на остатки рабочего класса, закрепостив его на предприятиях. «Единый хозяйственный план», «милитаризация», «единоначалие», «военные методы работы» — вот круг тех понятий, которыми был намечен курс IX съезда и которые в тех условиях с разных углов зрения означали одно — усиление государственного принуждения во имя строительства социализма[176].
IX съезд открыл новый и последний этап в истории военного коммунизма. В этот заключительный период идея непосредственного перехода к социализму военно-коммунистическими методами начинает наиболее очевидно довлеть в планах и политике большевиков, вопреки уже ясно определившейся общественной потребности в новом курсе. Ставка руководства на принудительные методы, установка на окончательное истребление рыночных отношений, денежной системы и т. д. приходят в открытое противоречие с интересами подавляющей части общества. Это противоречие проявилось в ряде ключевых моментов, когда правительственная политика столкнулась с усиливающимся недовольством рабочих и крестьянских масс и усилением соответствующих настроений в руководящем слое общества.
К лету 1920 года потребность в изменении продовольственной политики стала на местах настолько очевидной, что даже в консервативной среде продовольственных комиссаров появляется множество сторонников отмены продовольственной диктатуры. Это продемонстрировало состоявшееся в июне — июле 2-е Всероссийское продовольственное совещание, на котором происходила борьба за выбор стратегии на предстоящую продовольственную кампанию. Вопрос стоял так: либо переход к продналогу, либо ужесточение продовольственной диктатуры и укрепление государственной монополии. Несмотря на то, что руководству Наркомпрода удалось настоять на втором варианте, сделать это удалось с огромным трудом, при поддержке партийных органов.
В течение 1919–1920 годов в сфере обязательных государственных разверсток оказались почти все основные продукты питания, а также некоторые виды промышленного сырья: лен, шерсть, кожи и т. д. Размеры обязательных поставок с каждым годом возрастали. «Разверстка должна охватить все», — так формулировали свою задачу в Наркомпроде в соответствии с установками общего курса на развитие военно-коммунистической системы. Наркомпрод с его репрессивным аппаратом превращался в стержень всей советской экономики. В этот период Ленин вновь возвращается к идеям провалившегося декрета 1918 года: «Надо, чтобы ни одного лишнего пуда не было ни у одной крестьянской семьи… чтобы излишки хлеба были полностью сданы государству рабочих», — говорил он в октябре 1920 года на III съезде РКСМ[177].
На усиление реквизиционной политики и почти полное отсутствие государственного обмена с деревней крестьяне отвечали резким сокращением производства. В сочетании с уменьшением посевных площадей, стремление Наркомпрода путем разверсток добиться полной монополии на продукты приводило к еще большему разрушению хозяйств, поскольку, особенно в Европейской России, реквизиции подвергались уже не только «излишки», но и семенной материал и необходимое для питания крестьянской семьи. Сохранение и развитие политики продразверстки в 1920–1921 продовольственном году фатальным образом предопределило наступление страшного голода 1921–1922 годов в наиболее эксплуатировавшихся регионах и гибель миллионов людей.
Отказ большевиков пересмотреть после окончания основного этапа гражданской войны свою аграрную политику вызвал соответствующую реакцию в настроениях крестьянства. Вначале оно предприняло попытку найти легальные способы борьбы за свои интересы. В первой половине 20-го года по всей стране наблюдается стихийное стремление крестьян к объединению в крестьянские союзы. В марте на 11-м Московском губернском съезде Советов они заявляли докладчику Бухарину:
«Наша Советская власть победила мировой империализм при поддержке крестьян. Для дальнейшей совместной работы необходимо дать право беспартийным крестьянам объединиться в какой-либо крестьянский союз, под флагом которого крестьяне могли бы защищать свои экономические интересы»[178].
Бухарин назвал идею крестьянского союза антисоветской. Повсеместно инициаторы таких союзов оканчивали свою политическую карьеру в чрезвычайках. Ко второй половине 20-го года, особенно когда крестьянство с объявлением новой разверстки убедилось, что государство расценило его прошлогодний поворот в сторону Советской власти не как основу для взаимного сотрудничества, а как повод для дальнейшего ужесточения принудительной политики, в сознании крестьян начинает происходить новый перелом.
Сибиряки, с нетерпением ожидавшие в 1919 году прихода Красной армии, летом 1920 года уже начинают подниматься на восстание, вновь начинается уход в партизаны. Сибревком озабочен тем, как разоружить алтайских коммунистов, преимущественно крестьян, которые в прошлом году массами записывались в партию. В центральных губерниях отмечается новое явление. Владимирский губком в отчете ЦК сообщал:
