Пайпс - Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918
Временное правительство оказалось в классически двусмысленном неприятном положении умеренных революционеров, перехвативших бразды правления из рук слабеющей власти. «Мало-помалу, — писал, проведя сравнительный анализ революций, Крейн Бринтон, — умеренные начинают терять то доверие, которое они приобрели как противники старого режима; все более и более недовольства вызывают они как наследники старого режима. Вынужденные стать в оборону, они совершают ошибку за ошибкой, отчасти потому, что не привыкли обороняться». Неспособные вынести самое мысль, что они «отстают в революционном процессе», не в силах порвать со своими противниками слева, умеренные не могут никого удовлетворить и вынуждены уступить дорогу лучше организованным, лучше укомплектованным, более целеустремленным соперникам79.
* * *
В мае и июне 1917 года партия большевиков с трудом могла претендовать на третье место среди социалистических партий: на Первом всероссийском съезде Советов в начале июня ее представляли 105 делегатов против 285 делегатов от эсеров и 248 — от меньшевиков*. Но события начинали складываться в ее пользу.
* Chamberlin W.H. The Russian Revolution. V. 1. N. Y., 1935. P. 159. На Первый всероссийский съезд крестьянских депутатов прибыло более тысячи человек, из них — 20 большевиков (Вопросы истории. 1957. № 4. С. 26).
У большевиков оказалось много преимуществ. Помимо их исключительного положения как единственной альтернативы Временному правительству и наличия целеустремленного, рвущегося к власти руководства, можно отметить еще два.
И меньшевики, и эсеры выдвигали социалистические лозунги, но в следовании им никогда не доходили до логического конца. Это сбивало с толку их избирателей и играло на руку большевикам. И те и другие утверждали, что в феврале 1917 года в России установился «буржуазный» режим, который они контролировали через Советы; но если это было так, почему они не устранили буржуазию и не передали всю власть Советам? Социалисты называли войну «империалистической» — если это так, почему они не призвали сложить оружие и разойтись по домам? В лозунгах «Вся власть Советам» и «Долой войну», несмотря на их непопулярность весной и летом 1917 года, была некая неоспоримая логика — они имели смысл в контексте тех идей, которые социалисты насаждали в сознание народа. В том, с какой смелостью большевики делали из общих социалистических предпосылок очевидные выводы, социалисты никогда не смогли бы с ними сравняться: для них это было бы равносильно самоотрицанию. Раз за разом приверженцы Ленина бросали в борьбе за власть наглый вызов демократическим процедурам, и раз за разом социалисты пытались их от этого отговорить, стремясь в то же время обезоружить и правительство. Невозможно было бороться с большевиками только на том основании, что в стремлении к общей цели они пользуются более откровенными средствами: во многих отношениях Ленин и его соратники являлись истинной совестью революции. Интеллектуальная безответственность и нравственная трусость социалистического большинства создавали психологическую и идеологическую ситуацию, в которой большевистское меньшинство с успехом росло и множилось.
Но самым выдающимся, величайшим преимуществом большевиков перед соперниками было их абсолютное безразличие к судьбе России. Консерваторы, либералы и социалисты по-своему пытались сохранить Россию как единое государство вопреки тем частным, общественным и локальным, высвобожденным революцией центробежным силам, которые раздирали страну на части. Они призывали солдат соблюдать дисциплину, крестьян — терпеливо дожидаться земельной реформы, рабочих — не покидать производство, национальные меньшинства — отложить борьбу за самоуправление. Лозунги эти не вызывали симпатии, так как отсутствие в стране развитого чувства государственности и народности поощряло центробежные силы и приводило к преобладанию частных интересов над интересами целого. Большевики же, для которых Россия была не более чем трамплином для скачка к мировой революции, обо всем этом не думали. Их вполне устраивало, что стихийные силы могли «развалить» существующие институты власти и разрушить Россию. Поэтому они в полной мере поощряли любую разрушительную тенденцию. А поскольку эти силы, высвобожденные в феврале, было трудно сдержать, большевики продвигались вперед на гребне нарастающей волны: отождествляя себя с неизбежным, они, казалось, контролировали ситуацию. Позже, придя к власти, они моментально отреклись от своих обещаний и выстроили такое автократическое централизованное государство, какого не знала ни одна страна; но вначале это безразличие к будущему России оказало им огромную, если не главную, услугу.
Быстро нарастающий развал в России, вызванный отсутствием полновластного руководства, ослабил все государственные институты, включая те, которыми управляли социалисты; это дало большевикам возможность обойти меньшевистское и эсеровское руководство Советов и большинства профсоюзов и выдвинуться вперед. Марк Ферро отмечает, что после формирования коалиционного правительства авторитет Всероссийского Совета в Петрограде стал падать, а авторитет местных Советов — расти. Сходный процесс шел в профсоюзном движении, где все больший вес приобретали местные «фабричные комитеты»80. И местные Советы, и фабричные комитеты находились в ведении политически неопытных людей, которыми с легкостью манипулировали большевики.
Влияние большевиков в ведущих общероссийских профсоюзах было слабее, — там преобладали меньшевики. Но по мере того как разруха затрагивала транспорт и средства связи, центральные профсоюзы, помещавшиеся в Москве и Петрограде, теряли контакт со своими членами, разбросанными по огромной стране. Рабочие стали покидать профсоюзы и переходить в фабричные комитеты. Все это происходило несмотря не небывалый рост профсоюзов в 1917 году. Фабричные рабочие организации, или фабзавкомы, быстро набирали силу и влияние. Впервые они возникли в февральскую революцию на государственных оборонных заводах, после того, как управляющих перестали назначать сверху. Затем эту практику переняли частные предприятия. 10 марта Петроградское общество фабрикантов и заводчиков подписало соглашение с Исполкомом о введении фабзавкомов на всех заводах столицы81. В апреле их официально признало Временное правительство — как полномочных представителей рабочих82. Первоначально фабзавкомы занимали умеренную позицию, сосредоточившись на повышении производительности труда и улаживании конфликтных ситуаций. Затем они радикализировались. Нарастала инфляция, недостаток топлива и сырья приводил к закрытию заводов, и фабзавкомы обвиняли нанимателей в спекуляциях, бухгалтерских махинациях, применении локаутов. То тут, то там они изгоняли владельцев и управляющих и начинали самостоятельно распоряжаться на фабриках. Они требовали большего участия в управлении. Меньшевики смотрели на этот анархо-синдикализм без особого восторга и мечтали о соединении всех фабзавкомов в общегосударственные профсоюзы. Но общая тенденция развивалась в направлении прямо противоположном, поскольку повседневные заботы рабочих теснее связывали их с теми, кто трудился бок о бок с ними, чем с представителями той же профессии на других предприятиях. Большевики нашли в фабзавкомах идеальное средство нейтрализации меньшевистского влияния на профсоюзы83. В целом они не одобряли синдикалистской идеи «рабочего контроля» и ликвидировали фабзавкомы сразу же после прихода к власти, но весной 1917 года их рост сыграл большевикам на руку. Большевики помогали организовывать фабзавкомы по всей стране. На созванной ими Первой петроградской конференции фабрично-заводских комитетов, которая открылась 30 мая, большевики опирались по крайней мере на две трети делегатов. Предложение дать рабочим право решающего голоса в управлении производством и право доступа к ученным книгам было принято подавляющим большинством голосов84. Фабзавкомы стали первым органом самоуправления, на который распространилось большевистское влияние*.
* Соперничество между профсоюзами и фабричными комитетами возродилось через двадцать лет в США, где заводские профсоюзы, связанные с CIO, бросили вызов профессионально ориентированным союзам AFL. Здесь, как и в России, коммунисты отдали предпочтение первым.
Поскольку Ленин представлял захват власти как действие насильственное, ему требовались собственные военные отряды, не подчинявшиеся ни правительству, ни Советам и подотчетные исключительно Центральному Комитету. Основным пунктом его программы государственного переворота было «вооружение рабочих». Во время февральской революции толпа разграбила арсеналы: пропали десятки тысяч ружей, часть из них была спрятана на фабриках. Петроградский Совет организовал «народную милицию» взамен разогнанной царской полиции, но Ленин отказался ввести в нее большевиков: ему требовались собственные вооруженные силы85. Желая избежать обвинения в том, что он создал орудие переворота, Ленин придал своей личной армии, вначале названной «рабочей милицией», вид безобидной охраны, защищающей фабрики от разграбления. 28 апреля эта милиция была преобразована в большевистскую «Красную гвардию», перед которой ставились дополнительные задачи «охраны завоеваний революции и борьбы с контрреволюционными попытками». Протесты, заявленные по этому поводу Советом, большевики игнорировали86. В конце концов Красная гвардия не оправдала возложенных на нее надежд, поскольку либо тяготела к роли банальной гражданской полиции, либо мешалась с народной милицией, в любом случае не достигая того боевого классового духа, который Ленин хотел в ней воспитать87. Когда в октябре в красногвардейцах явилась нужда, они предназначенную им роль сыграть не смогли.
