Елена Штаерман - Кризис античной культуры
Но при всей глубине мысли Тацит, несмотря на то, что он формулирует взгляд на империю как на общей достояние римлян и провинциалов, некогда покоренных, а теперь равноправных граждан, и уделяет немало внимания провинциальным восстаниям, по существу не видит ничего, кроме Рима. Да и Рим для него лишь фон императорского дворца. И хотя он как-то мимоходом замечает, что не все было лучшим у предков, но и «наше время» завещает потомкам кое-что достойное подражания, оценить свое время не только с его недостатками, но и с достижениями он не может и не хочет. В этом отношении Тацит был не одинок. Живший столетие спустя сенатор Дион Кассий, автор обширной истории Рима, также все внимание сосредоточивает на императорах, их отношениях с сенатом, их хороших и дурных свойствах, чудачествах, полезных и вредных, с его точки зрения, мероприятиях, стараясь прямо или косвенно показать, каким должен быть хороший государь.
Историография теряла свою прежнюю общефилософскую, общесоциальную значимость. Лишь изредка появлялись более глубокие исследования, вроде «Римской истории» упоминавшегося выше александрийца Аппиана, написавшего историю отдельных областей римского мира и крупнейших римских войн, в том числе и гражданских. Читая «Римскую историю», Маркс высоко оценивал способность Аппиана понять глубокую первопричину гражданских войн — борьбу крупного и мелкого землевладения[75]. Но по большей части историки прошлого занимались мелким фактологическим анализом, казавшимся ненужным и бесполезным не только широким читательским кругам, но и такому образованному человеку, как Сенека, недоумевавшему, как могут люди тратить время на решение столь «неактуальных вопросов»: когда жил Гомер, кто первый уговорил римлян выстроить флот или устроил представление в цирке с участием слонов. Писавшие же о более близких временах, не удержавшись на трагической высоте Тацита, колебались между пасквилями на уже умерших «тиранов» и топорными панегириками правящему императору, весьма зло высмеянными Лукианом в его сатире «Как следует писать историю».
Вырождение игравшей некогда столь значительную роль и пользовавшейся столь большим уважением историографии было ярким симптомом и следствием разложения «римского мифа». Миссия Рима, воплотившаяся в империи и императоре, более никого особенно не вдохновляла, став темой повседневной пропаганды, проблема же «хорошего государя» и его отношений с сенатом мало занимала крути, стоявшие вне непосредственно заинтересованного в ней высшего сословия. Подавляющее большинство городских собственников, не имевших шансов продвинуться в деятели, так сказать, общеимперского масштаба, жило местными городскими интересами, и наместник провинции был для них гораздо более реальной и устрашающей фигурой, чем император. Что же касается простого народа, то, «перенеся свою власть и величество на императора» (как говорится в «Институциях» Юстиниана), якобы осуществившего его желания и надежды, он охладел к своим старым, вдохновлявшим его некогда на борьбу лозунгам, к политической жизни и к вопросу о том, кто будет главой государства. Как писал близкий плебсу баснописец Федр, «когда сменяется тот, кто занимает первое место среди граждан, для бедняков не меняется ничего, кроме имени господина»[76].
Вторая из упоминавшихся выше коренных проблем — проблема социального мира, тесно связанная с идеалом «хорошего государя», была значительно шире и касалась не только отношений политических, но и в значительной мере экономических, производственных, насущных для каждого владельца имения, мастерской, «рабской фамилии» (так именовались теперь рабы, принадлежавшие одному хозяину) проблем. Такая «фамилия», первичная производственная ячейка, часто отождествлялась писателями того времени с миниатюрной республикой, возглавляемой «отцом фамилии», тогда как государство, управлявшееся, «отцом отечества» (один из императорских почетных титулов), сравнивалось с огромной «фамилией». Сопоставлялись поэтому права и обязанности глав и со членов «фамилии» и государства при попытке найти наилучший вариант их соотношения.
Вопрос о «рабской фамилии» или, что то же самое, об организации труда рабов становился все более животрепещущим по мере того, как в первые два века империи рабовладельческий способ производства достигал своего максимального распространения вглубь и вширь. Многовековой опыт позволял усовершенствовать агротехнику, значительно увеличить число различных сельскохозяйственных культур, пород скота и птицы, увеличить и улучшить ассортимент ремесленных изделий. Развитие товарно-денежного хозяйства, возраставший спрос на предметы роскоши требовали от владельцев вилл и мастерских производства все большего количества продукции, способной удовлетворить изысканным вкусам покупателей и обеспечить им самим достаточный денежный доход с их хозяйства. А с задачей этой можно было справиться лишь имея достаточно квалифицированных и хорошо организованных работников. Старые методы управления рабами путем одного только грубого принуждения к труду становились недостаточными, так как ими можно было заставить рабов исполнять лишь самые простые работы, но нельзя было принудить тщательно выращивать требовавшие особого внимания культуры, изготовлять тонкие инструменты, изящные ювелирные украшения, чеканные и расписные сосуды, к тому же рабов теперь боялись излишне раздражать. Правительство, хотя и принимало жестокие общегосударственные меры против бегства рабов, убийства господ и т. п., вместе с тем все более ограничивало самоуправство рабовладельцев, дабы избежать возможных эксцессов. Соответственно направлялось и общественное мнение, осуждалось жестокое отношение к рабам, проповедовалось изначальное естественное равенство всех людей, часть которых только закон, а не природа, сделал рабами. Отсюда многочисленные поиски новых путей, обострение «рабского вопроса», не игравшего еще почти никакой роли при республике.
Одни владельцы, преимущественно практики, старались заинтересовать рабов материально, особенно наиболее квалифицированных: поощряли прилежных и умелых, предоставляя им лучшие условия, выделяли им пекулии, ставили во главе имений, мастерских и лавок с тем, чтобы часть доходов те оставляли себе, оплачивали рабам-ремесленникам произведенную ими продукцию, облегчали освобождение и т. п. Но это не всегда достигало цели и не всегда было возможно. Если собственник был не богат, он не имел возможности наделить рабов пекулием, материальное поощрение рабов вело к новым расходам. Передача рабу виллы или мастерской в конечном итоге могла истощить хозяйство, так как рабу приходилось выколачивать из него двойной доход, чтобы обеспечить и себя, и хозяина и т. д. Мелкие же подачки и привилегии на рабов, ненавидевших господ, особого действия не оказывали. Поэтому один из виднейших агрономов I в. н. э., теоретик организации рационального рабовладельческого хозяйства Колумелла писал, что каким бы знающим и опытным в земледелии не был управитель имения — вилик, если он не будет предан хозяину, то все его познания никакой пользы владельцу не принесут. Простых же рабов из числа квалифицированных он советовал пытаться расположить к себе более фамильярным обращением, шуткой, разговорами о предстоящих работах, дабы им! показалось, будто хозяин интересуется их мнением и с ним считается.
Таким образом, в отношениях господ и рабов появляется прежде отсутствовавший моральный фактор, играющий все более значительную роль. Уже Август, применявший социальную демагогию не только в масштабах государства, но и в своем частном хозяйстве, стал организовывать в своем дворце и в императорских имениях состоявшие из рабов и отпущенников коллегии с выборными жрецами и магистратами, с некоторой видимостью самоуправления. Затем обычай этот распространился и в частных хозяйствах. Фамильные коллегии группировались вокруг культа домашних ларов, и гений господина стал считаться для рабов таким же священным, как гений императора для свободных. Они приносили дары на домашние алтари, в складчину приобретали изображения домашних богов, давали обеты во здравие господ и их семей. Некоторые владельцы организовывали в своих фамилиях так называемые фиасы бога Диониса, т. е. религиозные общины, в которых сочлены посвящались в мистерии, связанные с культом Диониса. Господа, возглавлявшие фиасы, получали высшие степени посвящения, их рабы и отпущенники — низшие, что связывало их новыми духовными узами. На могилах рабов высекались эпитафии, повествовавшие об их преданности хозяевам и любви хозяев к ним; выражалась надежда, что боги наградят их за верность, которую они сохранят и в загробном мире. Сходные стихи посвящали своим рабам поэты. В моду вошли рассказы об исключительной, самоотверженной верности некоторых рабов господам, верности, как наивно признавали их авторы, тем более удивительной, что она «противоречит природе вещей». Одни из таких легендарных рабов во время гражданских войн спасали иногда ценой собственной жизни господ, осужденных на смерть победившей партией. Другие умирали вместе с ними или сражались за них. Третьи, подвергнутые допросу обвинителями господ, терпели страшные пытки, но не выдавали их тайн.
