Филипп Эрланже - Резня в ночь на святого Варфоломея
Карл IX одобрил предложение, Екатерина не проронила ни слова.
Решение было отложено до 26 июня.
Назавтра король принял Сальвиати, особого нунция, направленного папой Григорием XIII, преемником Пия V, на выручку миру и Христианской Лиге. Его Величество заверил посланника в своих мирных намерениях. Далекий от того, чтобы вредить Испании, союз с Англией послужит, согласно его словам, тому, чтобы нейтрализовать Елизавету. Но слухи о войне все разрастались и распространялись, к тревоге католических посольств, как ни пыталась всех успокоить королева-мать. Каждый день все новые солдаты выступали во Фландрию.
Сунига сообщал: «Оружейники работают даже в праздничные дни».
Кардинал Гранвель, весьма удрученный, писал: «Вся надежда, которая у нас есть, — это то, что Нидерланды не станут французскими».
21-го Нассау велел выйти из Монса графу де Жанлису, который, в сопровождении двадцати кавалеристов, прискакал галопом в Париж и немедленно был принят в Мадридском замке. Среди его людей находился испанский шпион. Он уведомил герцога Альбу, что гугеноты рассчитывают ввести французскую армию в войну после 26-го.
В течение всей недели политические страсти бурлили и клокотали. Нунций и посланник Венеции проповедовали суверенам мир. Сунига безумствовал. Колиньи брал в оборот то одного, то другого из своих противников и снова пытался соблазнить Гизов. Герцог де Невер предложил вниманию герцога Анжуйского докладную записку, составленную в пику протестантской.
Этот документ послужил основой для дискуссии 26 июня. Месье, призывавший поддержать Невера, указывал, что фламандские города с трудом держатся против ответных нападений испанцев, Англия малонадежна, принц Оранский колеблется, французский Пьемонт потерян с начала боевых действий, казна пуста и неспособна поддержать армию. Он добавил, — об этом сообщал Таванн, — что война будет продолжаться, самое меньшее, восемь лет, что самого победителя, короля, «всегда будут водить на поводке» гугеноты. «Таким образом, выиграть будет означать потерять все».
Известно ультракатолическое настроение Королевского Совета. Поразительно было видеть, как на нем сплотились все без исключения политики, которых называли умеренными. Колиньи был посрамлен, Совет поддержал мир. Другой Совет, чисто военный, пришел на следующий день к идентичному заключению.
Адмирал не сдавался.
— Сир, — сказал он, — поскольку их мнения показались убедительными Вашему Величеству… я не могу больше противостоять Вашей воле, но я уверен, что Вы когда-нибудь об этом пожалеете. Что же, в таком случае, пусть Ваше Величество не сочтет дурным, что уж коли принцу Оранскому обещаны поддержка и подмога, я постараюсь исполнить это обещание, предоставив ему всех моих друзей, родных и слуг, и даже себя лично, если это понадобится.
То говорил истинный феодал. Спустившись на одну ступень лестницы, Колиньи крикнул маршалу Таванну, что противники вторжения «носят красный крест на животе».57
Впрочем, король разделял его гнев.
— Мои придворные и члены моего Совета не более чем глупцы, — поделился он с Телиньи.
Прибегнув к обычному средству, отвлекающему от внутренней бури, он уехал на охоту в Лион-ла-Форе, а между тем католические посланники аплодировали королеве-матери, вновь принявшей бразды правления.
Филипп II был меньшим оптимистом, как доказывают его инструкции Суниге: «До тех пор, пока они не сбросят маску, нам не следует сбрасывать нашу: напротив, нужно дать им понять, будто мы верим их словам, действуя с такой же скрытностью, с какой и они, пока они не дадут нам какого-либо более веского основания вести себя иначе».
В то время как он выводил эти строки, королева-мать направилась на улицу Бетизи к адмиралу. Мы почти ничего не знаем об их встрече, которая продолжалась два часа и не могла не быть патетической. Екатерина по-прежнему цеплялась за мир, мир внешний, мир гражданский (только что она сделала новый шаг в направлении Рима с целью получить особое разрешение, требующееся для наваррского брака).
Колиньи держался неколебимо, флорентийке пришлось задействовать для убеждения всю свою кротость, все свои опасные соблазны. Но подобное оружие быстро разбилось о суровость кальвиниста. Изменив тон, королева провозгласила:
— Если Вы и Ваши приверженцы желают помочь мятежникам, ни Вы, ни Ваши приверженцы не вправе рассчитывать на поддержку короля, моего сына!
Скептицизм Колиньи по отношению к этому обещанию вызвал ответ, полный угроз. Именно в этот день, 30 июня, два антагониста потеряли надежду убедить друг друга, и Франция оказалась перед лицом новых, еще более ужасных раздоров.
5
«Жанлис должен был подождать»
Колиньи был болен с тех пор, как умерла королева Наваррская. Для поправки он удалился в Шатийон. «Он бы уже полностью выздоровел, — писала его жена герцогине Феррарской, — если бы только его так не утомляли постоянно все эти мысли о делах религии в королевстве».
Король преследовал оленей, королева-мать находилась в пути, адмирал — у себя, и можно было бы поверить, что все уляжется. Но, напротив, возбуждение нарастало. Карл IX не желал возвращаться под опеку. Он желал утвердиться перед своей матерью и отодвинуть в тень столь ненавистного ему брата.
Дорога во Фландрию была единственной, которая вела его к освобождению. После неудачи, которую он потерпел 26 июня, его озлобленность была столь велика, что по накалу страстей он превосходил самого Колиньи.
Гаспар де Шатийон желал открытого объявления войны, большой экспедиции во Фландрию, в которой он был бы главнокомандующим. У него вызывали отвращение лицемерие и экивоки вместо настоящих масштабных боевых действий, которые помогали его противникам уклоняться от принятия решения. Разве он не давал Жанлису благоразумные советы, представляя себе в перспективе настоящую мобилизацию?
Испанские шпионы перехватили письмо, в котором он предписывает тем, кто ему верен, держать своих солдат при оружии и быть готовыми их поднять «где и когда понадобится». Никто не должен противиться его приказу, ибо сам он повинуется Его Величеству.
Карл IX дал ему полную свободу действий. Но в то же время он прислушивался к Жанлису. Как и этот порывистый капитан, он не обладал терпением, чтобы умерять свои страсти, и пытался бросать вызов судьбе. Жанлису предстояло покинуть Париж с дозволением взять с собой четыре тысячи человек, с подмогой, предназначавшейся для Монса, и, что еще более ценно, с королевским письмом к Телиньи, где признавались обязательства по отношению к Нассау. Адмирал, встревожившись, незамедлительно рекомендовал ему примкнуть к принцу Оранскому и ничего не предпринимать в одиночку. Трудно установить, позволила ли Екатерина захватить себя врасплох, или, как фаталистка, приняла испытание, которое дозволяло помериться силами в открытую. Как бы там ни было, она снова убедила Сальвиати в своем пацифизме: войска, собирающиеся у границы, — «ограничены и предназначены для обороны»; король поглощен исключительно предстоящей свадьбой сестры. И умоляет Его Святейшество дать особое разрешение.
Генрих де Бурбон, король Наварры после смерти своей матери, намеревался, в сущности, явиться в Париж после долгой задержки, вызванной неоднократными приступами лихорадки. Его прибытие, отъезд Жанлиса, созыв ополчения адмиралом, действия принца Оранского, армия которого перешла Рейн, — все это сосредоточение протестантских сил вызывало надежды у жертв Филиппа II и беспокойство у католических предводителей. Венецианцы полагали, будто Испания вынуждена будет отвернуться от Средиземного моря, и дрожали при мысли, что останутся одни-одинешеньки лицом к лицу с турками… Они направили к французскому двору своего лучшего дипломата, старого Джованни Микиели, с тем чтобы спасти мир.
В то время как Микиели был в пути, нигде не задерживаясь (путешествие должно было продлиться минимум 11 дней), будущий Генрих IV, присоединившись к адмиралу, осуществил свое вступление в Париж и в историю (8 июля). Письмо, где отрезаны адрес и подпись,58 показывает, какую почетную встречу подготовил король робкому сироте, маленькому горцу, взращенному среди беарнских пастбищ, ставшему ненадолго эмблемой протестантизма.
«Впереди него шли все наши городские старшины в парадных одеждах, а перед ними — городская стража; по приказанию короля герцоги Анжуйский и Алансонский шествовали впереди него до середины предместья, где их встретили господа Гизы и господа маршалы Франции вместе с большим отрядом, насчитывающим четыре или пять сотен всадников. Названного господина короля Наварры сопровождали господа кардиналы де Бурбон, герцог де Монпансье, принц-дофин, герцог де Невер, которые носили траур. Вместе с ними были также господин принц де Конде, адмирал и господин де Ларошфуко…
