Стефан Куртуа - Черная книга коммунизма
«Противоречия между двумя течениями в социализме (…) вытекают из коренной несовместимости двух методов: демократического и диктаторского. Оба течения хотят одного: освобождения пролетариата, а вместе с ним и всего человечества, путем установления социализма. Но пути, которыми предполагается идти к этой цели, настолько противоположны, что течения предрекают друг другу полный крах. (…) Настаивая на свободной дискуссии, мы сразу избираем демократию. Напротив, диктатура стремится не опровергнуть противоположное мнение, а насильственно подавить тех, кто его выражает. Два метода — демократический и диктаторский — доказывают свою непримиримость еще до начала дискуссии. Один ее алчет, другой отвергает».
Делая центром своей аргументации демократию, Каутский ставит вопрос ребром:
«Диктатура меньшинства всегда находит самую прочную опору в лице преданной армии. Но чем больше она заменяет большинство вооруженной силой, чем больше препятствует всякой оппозиции в ее поисках спасения, опираясь на штык и кулак, а не на урну для голосования, тем больше политическая и общественная оппозиция склоняется к гражданской войне. В обстановке, где нет полной общественно-политической апатии или душающего страха, диктатуре меньшинства постоянно грозит государственный переворот или непрерывная гражданская война. (…) Диктатуре, не способной одержать победу в гражданской войне, грозит опасность быть раздавленной. Такая война является величайшим препятствием для построения социалистического общества. (…) В гражданской войне каждая сторона борется за свое выживание, так как побежденному грозит полное уничтожение. Осознание этого и делает гражданские войны такими жестокими».
Эти пророческие слова требовали немедленного ответа. Ленин, несмотря на свою занятость, пишет знаменитую работу «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Уже из ее названия вытекает отношение к дискуссии, или — как предрекал сам Каутский — отказ от всякой дискуссии. Ленин так определяет подоплеку своих мыслей и действий:
«Государство является в руках правящего класса машиной, предназначенной для подавления сопротивления его классовых противников. В этом смысле диктатура пролетариата ни в чем, в сущности, не отличается от диктатуры любого другого класса, поскольку пролетарское государство есть машина подавления буржуазии».
Столь примитивное представление о государстве заставляет Ленина раскрыть сущность своей диктатуры:
«Диктатура — это власть, которая впрямую опирается на насилие и не связана никакими законами. Революционная диктатура пролетариата — это власть, завоеванная и удержанная при помощи насилия, которое пролетариат применяет к буржуазии, власть, не связанная законами».
Сталкиваясь с центральным вопросом — о демократии, Ленин идет на подмену понятий:
«Пролетарская демократия, одной из форм которой выступает власть Советов, развила и расширила демократию, как нигде в мире, в пользу именно огромного большинства населения, в пользу эксплуатируемых и трудящихся».
Запомним эту «пролетарскую демократию», которой на протяжении десятилетий будут прикрывать наихудшие злодеяния.
В столкновении Каутского и Ленина проявились главные противоречия большевистской революции — между марксизмом, якобы учитывающим так называемые «исторические законы», и деятельным субъективизмом, для которого сгодится все что угодно, лишь бы это подогревало революционные страсти. Само различие в подходах между ранними и поздними работами Маркса, начавшего в 1848 году мессианским «Манифестом коммунистической партии» и закончившего холодным анализом общественных явлений в «Капитале», преобразилось под влиянием мировой войны и двух революций — Февральской и Октябрьской — в глубокий и непреодолимый раскол между социалистами и коммунистами. Тема их спора не потеряла актуальности по сей день: демократия или диктатура, гуманность или террор?
Два главных действующих лица первой фазы большевистской революции — сжигаемые революционными страстями Ленин и Троцкий, окунувшись в водоворот событий, не отказались от теоретического обоснования своих действий. Вернее, придали идеологическое оформление выводам, продиктованным политической конъюнктурой. Их изобретением стала перманентная революция: в России ситуация позволила перейти от буржуазной (Февральской) к пролетарской (Октябрьской) революции. Переход от перманентной революции к перманентной гражданской войне тоже получил идеологическое оформление.
Война диктовала революционерам свою логику. Троцкий писал:
«Каутский видит в войне, в ее ужасающем влиянии на нравы одну из причин кровавого характера революционной борьбы. С этим не поспоришь».
Однако далее выводы расходятся. Немецкий социализм, ощутивший тяжесть милитаризма, все больше смещался в сторону демократии и защиты человеческой личности. Для Троцкого же «развитие буржуазного общества, из которого вышла современная демократия, совершенно не представляет собой процесса постепенной демократизации, о которой мечтал до войны величайший из утопистов социалистической демократии Жан Жорес и о которой теперь мечтает самый просвещенный из педантов, Карл Каутский».
Обобщая свои соображения, Троцкий рассуждает о «безжалостной гражданской войне, охватившей весь мир». По его мнению, планета переживает эпоху, «когда политическая борьба быстро перерастает в гражданскую войну», в которой скоро столкнутся в решающей битве «две главные силы: революционный пролетариат под руководством коммунистов и контрреволюционная демократия под командованием генералов и адмиралов». Троцкий совершил двойную ошибку. Во-первых, история показала, что тяга к демократии и борьба за нее охватили весь мир и достигли к середине 80-х годов даже Советского Союза. Во-вторых, Троцкий, как и Ленин, переоценивал значение русского опыта, интерпретируя его в искаженном виде. Большевики были убеждены: раз в России развязана гражданская война — во многом по их вине, — значит, она должна вспыхнуть и обязательно вспыхнет в Европе, а потом и во всем мире. Тем не менее на этой двойной ошибке было выстроено оправдание коммунистического террора, свирепствовавшего на протяжении десятилетий.
Выводы Троцкого безапелляционны:
«Можно и необходимо понять, что в ходе гражданской войны мы уничтожаем белогвардейцев, иначе они уничтожат трудящихся. Следовательно, наша цель — не уничтожение человеческих жизней, а их сохранение. (…) Врагу надо помешать причинять нам вред, что в военное время может выражаться только в его подавлении. В революции, как и в войне, требуется сломить волю врага, заставить его капитулировать на условиях победителя. (…) Вопрос о власти в стране, то есть о жизни или гибели буржуазии, будет решаться не в соответствии со статьями Конституции, а через различные формы насилия».
Так под пером Троцкого возникают положения, схожие с концепцией «тотальной войны» Людендорфа.[158] Большевики, считавшие себя великими новаторами, на самом деле находились во власти ультрамилитаризма, характеризовавшего их эпоху.
Высказывание Троцкого по поводу функций и свободы печати в военное время доказывает степень проникновения в умы большевиков военной ментальности:
«В военное время все институты, органы государственной власти и общественного мнения прямо или косвенно становятся органами ведения войны. В первую очередь это относится к печати. Ни одно правительство, ведущее серьезную войну, не может позволить распространять на своей территории издания, прямо или косвенно поддерживающие неприятеля. Тем более это касается гражданской войны. Природа ее такова, что в тылу противоборствующих лагерей остается враждебное население. На войне, где критерием успеха или неудачи является смерть, вражеские агенты, проникшие в тыл армии, подлежат смертной казни. Этот закон, конечно, негуманен, но никто еще не называл войну, тем более гражданскую, школой гуманизма».
Во время гражданской войны, охватившей Россию с весны-лета 1918 года и продолжавшейся без малого четыре года, зверствовали не одни только большевики, но обе воюющие стороны: те и другие распинали, сажали на кол, четвертовали и сжигали живьем. Однако только большевики нашли теоретическое оправдание гражданской войне и считали ее абсолютно необходимой. Под влиянием доктрины и новых нравов, сформированных войной, гражданскаявойна превращается для них в постоянную форму политической борьбы. За войной против белогвардейцев скрывается другая, гораздо более серьезная борьба — со значительной частью рабочего класса и крестьянства, которая уже с лета 1918 года лишила большевиков своей поддержки. Война не соответствовала больше традиционной схеме, согласно которой конфликт развивался между двумя политическими группировками: она превратилась в противостояние между властью и большинством общества. При Сталине это стало боръбой Партии-Государства со всем обществом. Это было совершенно новое явление, и оно не смогло бы просуществовать достаточно долго и на столь обширной территории без опоры на тоталитарную систему, контролировавшую в обществе всё и вся и использовавшую такое орудие подавления, как массовый террор.
