Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв. - Володихин Дмитрий Михайлович
К монастырю тогда подошло огромное войско, состоявшее из польско-литовских военных под управлением гетмана Яна Сапеги, а также тушинцев, то есть русских сторонников самозванца Лжедмитрия II. Последних возглавлял ловкий и дерзкий командир – пан Александр Лисовский. На каждого защитника обители приходилось по пять осаждающих. Вместе с монахами в обители заперлись стрельцы, опытные военачальники из дворян, а также крестьяне из окрестных сел. Правда, Троица располагала превосходной артиллерией – такой, о которой Сапега с Лисовским могли только мечтать. Братия, стрельцы, дворяне и прочие участники обороны встали насмерть, не желая покоряться.
Осажденные видели в своем сопротивлении не только политический, но и христианский смысл. Как сообщает один из исторических источников того времени, они молились, отстаивали службы и прибегали к помощи преподобного Сергия: «Первыми воеводы князь Григорий Борисович Долгорукий и Алексей Голохвастов целовали животворящий крест Господень у раки чудотворца, а затем также и дворяне, и дети боярские, и слуги монастырские, и стрельцы, и все христолюбивое воинство, и все православные христиане. И с той поры было… братолюбие великое, и все с усердием без измены бились с врагами».
Началась многомесячная осада. Враг жестоко обстреливал обитель, штурмовал ее, морил осажденных голодом, но те продолжали сопротивляться. Бойцы Сапеги и Лисовского мечтали о золоте и серебре из сундуков монастырских, но в реальности получали только свинец. Между тем к обители неотвратимо приближалось большое войско царского полководца князя М.В. Скопина-Шуйского. Оно представляло смертельную угрозу для осаждающих. И вот 12 января 1610 года «…гетман Сапега и Лисовский со всеми польскими и литовскими людьми и с русскими изменниками побежали к Дмитрову, никем не гонимые, только десницей Божией. В таком ужасе они бежали, что и друг друга не ждали, и запасы свои бросали. И великое богатство многие после них на дорогах находили – не худшие вещи, но и золото, и серебро, и дорогие одежды, и коней».
Победа осажденных ободрила Русь, истекавшую кровью, и овеяла церковь ореолом жертвенного служения троицких иноков.
Годы Смуты принесли русской церкви новых героев и новых святых. Патриарх Гермоген подвижнически сопротивлялся изменникам в столице, пытавшимся посадить на русский престол короля-католика. А затем принялся рассылать грамоты, призывавшие жителей России из отдаленных ее областей «постоять за веру». Эти послания вызвали к жизни земское ополчение, отправившееся под Москву – освобождать ее от захватчиков. Гермогена лишили свободы, кинули в узилище, уморили голодом. Но его письма зажгли искру русского православного освободительного движения, и погасить ее пропольской администрации Москвы не удалось.
Старец Иринарх, затворник борисоглебский, благословил земских ратников отвоевывать сердце царства у неприятеля.
Келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын в решающий момент битвы за столицу обещал казакам и благословение, и сокровища своей обители, чтобы они поднялись на бой. Те, откликнувшись – одни на горячий призыв Авраамия идти и спасти своих товарищей, увязнувших в тяжелом сражении, другие – на обещание дорогой платы, – вышли с оружием и устремились на врага.
Романовы, получившие после освобождения Москвы русский трон, почитали Казанскую икону Пречистой Богородицы, поскольку были уверены, что от нее исходили чудеса, помогавшие земским ратникам в их вооруженной борьбе. Именно поэтому на Красной площади появился Казанский собор.
Русская церковь вышла из Смуты, как и вся страна, ограбленной, искалеченной, обескровленной. Однако вера, шатнувшись, укрепилась после преодоления Смуты прочнее прежнего. Теперь это была вера раскаивавшихся грешников и победителей в долгой, чудовищно трудной войне.
Другое испытание – церковный раскол середины XVII столетия.
Стоит подчеркнуть: весь XVII век стал временем, когда Московское царство как государство-цивилизацию корежили, гнули, разрушали давление извне и страшные диспропорции внутреннего развития. Русская цивилизация выжила и перешла на уровень более стабильного существования. Но при этом должна была пройти через несколько больших трагедий, через кровь, смуту и великие колебания духа.
Одной из этих трагедий стал раскол. Возможно, самой тяжелой, поскольку коснулся он не общественного строя, не экономики и не государственного аппарата, а самой основы нашей цивилизации – веры. Великому расколу, как уже говорилось, предшествовала Великая Смута. Она закончилась на исходе 1610-х годов. Затем (на фоне экономической разрухи и потери значительной части русской территории) последовала не особенно удачная Смоленская война 1630-х. После нее – тяжелейшая 13-летняя война опять же за Смоленск и за Украину, разорительная, доведенная до победы страшной ценой больших потерь и титанических мобилизационных усилий. Страна шаталась от тяжелых ран, которые еще не затянулись, приобретала новые, отвоевание исконно русских земель требовало чудовищного напряжения сил, а это значит – усиления налогового бремени… Отсюда – море бунтов: Соляной и Медный в Москве, восстания во Пскове и Новгороде, городские мятежи повсюду и везде, наконец, кровавая разинщина… Жестокая эпоха! В ту пору мятеж, неповиновение, предъявление «счета» властям казались делом соблазнительно легким. Багровый призрак второй великой смуты являлся людям в столице и провинции. В свою очередь, правительство знало: ослабь хватку, и начнется хаос. Поэтому – огнем и железом, выжигать, корчевать, топить, заравнивать! Иначе – смерть державы…
Отсюда – невероятная, пугающая непримиримость сторон конфликта. О вере идет речь, то есть о деле тонком, невесомом, воздушном. А обе стороны спора стоят на своем так, словно одна из них бунтовски заняла некую царскую крепость, а вторая берет ее штурмом. Притом соловецкий мятеж, о котором ниже пойдет речь, наглядно показал, что эта метафора в любой момент могла претвориться в жизнь.
Великий русский церковный раскол уходит корнями в мирный и безобидный на первый взгляд процесс «книжной справы». Так называли в старину редактирование. Оказалось, что простой труд хорошо образованного редактора может таить в себе заряд страшной, разрушительной силы, если он исправляет тексты, связанные с богослужением. С первых лет существования Московского печатного двора в Китай-городе тамошние специалисты-редакторы занимались справой. Для средневекового русского общества эта работа значила исключительно много. На протяжении многих веков, со времен крещения при святом Владимире, Русь каждый день использовала богослужебные книги. Они переводились на старославянский язык в разное время, и переводы вышли разного качества. Многие столетия их переписывали, делая ненамеренные ошибки и невежественные добавки; кроме того, сама богослужебная практика православного Востока знала разночтения и вариации, далеко не все было строго унифицировано. До середины XV столетия на Руси об этом не особенно беспокоились: был бы поп грамотен, была бы церковь, велась бы служба, а в нюансы вникать могли немногие, да и те, кто мог, не выказывали особенного желания. Все изменилось во второй половине XV века. Пал главный оплот восточного христианства – Византия. Вместе с нею под пятой турецких султанов оказались православные славянские земли. А на месте деревянной лесной Руси, разрозненной и ведшей бесконечные междоусобные войны, появилась колоссальная политическая сила – единое Московское государство. Введение книгопечатания в Москве означало унификацию богослужебной практики во всей России. Справщики просматривали богослужебные книги, сопоставляли их с греческими, южнославянскими и старинными русскими образцами, ликвидировали ошибки, насколько хватало их знаний, и публиковали итоговое издание по благословению митрополита (затем патриарха) и указу царя. Рукописные книги, непроверенные и не имеющие благословения со стороны высшей церковной власти в стране, резко теряли ценность. И наверное, постепенно, за столетие-другое справа привела бы к желанному результату, если бы этой огромной работе не мешало несколько обстоятельств.
