Рахамим Эмануилов - Террор во имя веры: религия и политическое насилие
Известно, что Усама бен Ладен призывал стереть «искусственные границы, установленные “крестоносцами”, и создать великое исламское государство от океана до океана»[163]. Именно в рамках этой идеи следует рассматривать и провозглашение афганскими талибами «Исламского эмирата Афганистан» в 1997 г. Модель будущего политического устройства виделась идеологам «Талибана» в форме идеального теократического государства или халифата. Издававшаяся при талибах кандагарская газета «Толу-йи афган» («Афганский восход») писала в 1996 г., что в основе исламского государства лежит идеологическое, а не национально-географическое единство: «Наша заветная мечта – в том, чтобы все мусульманские страны мира в конечном счете объединились в единый, неделимый исламский халифат»[164].
В том же контексте следует воспринимать также установление так называемого «Исламского государства Ирак», а также провозглашение воинствующими исламистами на российском Северном Кавказе «Имарата Кавказ» («Кавказского эмирата»). Отчасти его можно рассматривать как размежевание националистически ориентированного сепаратизма «Чеченской республики Ичкерия» и радикально-исламистского проекта, направленного на отторжение от России всего Северо-Кавказского региона. В то же время создание «Кавказского эмирата» можно расценивать как шаг на пути строительства халифата.
Идеологи «Аль-Каиды» рассматривают воссоздание халифата не как непосредственную, а скорее как удаленную задачу (в отличие, например, от движения «Хизб ут-Тахрир», которая видит восстановление халифата в числе первоочередных своих задач). Ликвидация халифата рассматривается как одна из причин плачевного состояния мусульманского мира. Так, Усама бен Ладен утверждал, что «со времени падения исламского халифата возникли режимы, которые правят не согласно Корану. Если говорить правду, эти режимы воюют против закона Аллаха. Несмотря на распространение университетов, школ, книг, проповедников, имамов, мечетей и [людей, изучающих] Коран, ислам находится в отступлении, ибо эти люди не идут путем Мухаммада»[165].
Тем не менее в посланиях Усамы бен Ладена встречаются упоминания о создании в будущем халифата как цели. В частности, в его выступлении от 16 февраля 2003 г. говорится: «Дух религиозного братства среди мусульман усилился, что расценивается как великий шаг по направлению к объединению мусульман под утверждением Единобожия с целью создания праведного халифата, иншалла». А в июле 2003 г. Усама бен Ладен заявлял: «Я убежден, что благодаря Аллаху у исламской нации имеются достаточные силы для установления исламского государства и исламского халифата, но мы должны сказать этим силам, что это их обязанность. Сходным образом нам необходимо сказать другим силам, которые ограничивают эти силы, что они грешат ограничиванием этих сил»[166].
Один из главных идеологов «Аль-Каиды» Айман аз-Завахири признавал, что восстановление халифата может быть искусственным, но тем не менее это является конечным намерением группировки: «Моджахедское исламское движение не восторжествует против мировой коалиции, пока не завладеет фундаментальной базой в сердце исламского мира. Все средства и планы, которые мы рассматриваем для мобилизации нации, остаются подвешенными без отчетливых достижений или выгод, пока не приведут к установлению халифатского государства в сердце исламского мира… Установление мусульманского государства в сердце исламского мира – нелегкая цель или легко решаемая задача. Но оно составляет надежду мусульманской нации на восстановление рухнувшего халифата и его славы»[167]. В этом контексте Ирак с 2003 г. играл растущую роль. В то время как Афганистан при талибах продолжает служить лучшей моделью того типа режима, который воображает «Аль-Каида», Ирак представил «Аль-Каиде» возможность установить такое исламское государство, которое послужит ядром будущего халифата в «сердце мусульманского мира» – и при этом в арабской стране. Более того, важность Ирака усиливается тем, что некогда он был местом Аббасидского халифата, на что обращал внимание Усама бен Ладен. Аз-Завахири фактически повторяет тезис Саида Кутба о том, что после ликвидации в 1924 г. в Турции халифата в настоящее время не существует ни одного мусульманского государства. При этом Завахири обращается не к халифату, существовавшему во времена Османской империи, а к временам четырех «праведных халифов».
Границы будущего халифата в представлениях идеологов джихада четко не очерчены, но очевидно, что они не совпадают ни с границами государства времен «праведных халифов», ни с пределами Османской империи. Более того, есть все основания предполагать, что конечной целью салафитов-джихадистов является не только установление халифата на всех территориях, населенных мусульманами (или некогда входившими в состав халифата, как Пиренейский полуостров), но и распространение его власти на глобальном уровне. В частности, эхо таких планов озвучил один из известнейших идеологов «Аль-Каиды» саудовец Луис Аттийя Алла (известный своей беспощадной критикой в адрес правящего режима Саудовской Аравии, а также Запада), призывающий к «восстановлению исламского государства»: «Мы станем хозяевами мира, поскольку судьба мировой экономики зависит от нас, ибо у нас есть ресурсы, в которых мир нуждается, и все элементы контроля над миром в наших руках»[168]. В свою очередь, идеологи «Хизб ут-Тахрир», позиционирующей себя как всемирная исламская партия, придерживающаяся ненасильственных методов борьбы, рассматривают будущий халифат не только как идеальный государственный проект, но и как альтернативу господству сверхдержавы в лице США: «Это будет государство, которое не будет сеять террор и смуту, как это делают США, а государство, которое положит конец оккупации, станет гарантом стабильности и безопасности во всем исламском мире. Это государство, экономическая система которой поможет покончить с нищетой и принесет спокойствие всему миру»[169].
Учитывая специфику салафитско-джихадистской идеологии, все же трудно не заметить, что по своей структуре она нередко напоминает идеологические построения и практические действия адептов других идеологических конструкций, лежащих далеко за пределами исламского мира. На это, в частности, обращал внимание С. Хантингтон, находивший черты сходства между политическим проявлением исламского возрождения с марксизмом «своими священными текстами, видением идеального общества, стремлению к фундаментальным изменениям, неприятием сильных мира сего и национального государства, а также разнообразием доктрин, начиная умеренным реформизмом и заканчивая неистовым религиозным духом»[170].
Осознавая, что зачастую практикуемое сравнение воинствующего исламизма (особенно в его джихадистской форме) с фашизмом, нацизмом и большевизмом, носит скорее эмоциональную окраску или выполняет пропагандистскую функцию, представляется небезынтересным обратить внимание на имеющиеся черты сходства между указанными течениями. При этом хотелось бы заметить, что, несмотря на очевидные черты сходства структур идеологии и практики джихадистских группировок с тоталитарными идеологиями ХХ века, использование применяемого рядом авторов появившегося с начала 1990-х гг. на Западе термина «исламофашизм» в отношении религиозно-экстремистских группировок представляется не совсем корректным и упрощающим, не учитывающим всю сложность того феномена, каковым является воинствующий исламизм. (Не говоря уж о том, что само понятие «фашизм» с трудом поддается всеобъемлющему определению, все более превращаясь в оценочный и политический термин.) Сторонники же применения данного термина настаивают на том, что «исламские фашисты противопоставляются исламским либералам, исламским консерваторам и исламским демократам»[171]. Как утверждает Рассел Берман, джихадизм – «это новый коммунизм в своем видении репрессивной социальной утопии и новый фашизм в своей милитаризации жизни и в своем хилиастическом желании смерти. Определение «исламофашизм» обозначает этот источник и эту брутальность»[172]. И все-таки, как представляется нам, это определение носит скорее эмоционально и политически окрашенный характер.
Конечно, довольно рискованно проводить прямую связь между тоталитаризмами, описываемыми нередко как «секулярные религии», и современными воинствующими салафитами, чья идеология строится прежде всего на религиозной основе. При этом следует признать, что в той мере, в какой секулярные тоталитарные идеологии ХХ века являлись квазирелигиозными феноменами, прослеживаются довольно четкие параллели между ними и проектами джихадистских идеологов (хотя, конечно, нельзя не признать, что у салафитского джихадизма и сталинского большевизма или гитлеровского нацизма совершенно разные истоки и составные части). Политолог М. Хабек, рассматривая взгляды на суверенитет Бога (hakimiyyat Al-lah) одного из отцов современного радикального исламизма Маудуди, утверждавшего, что поскольку Бог един и является Владыкой всего сущего, то ничего не может быть вовне прямого контроля Бога и Его Закона, видит в них прообраз «формы тоталитаризма с государством и правителем, выступающими в качестве представителей Бога на земле, уполномоченными регулировать все сферы как личной, так и общественной жизни. Результат этого убеждения, разделяемого многими джихадистами, так же как и некоторыми исламистами, можно было видеть в талибском Афганистане, Иране и Судане». По мнению Мэри Хабек, Маудуди (вероятно, в большей степени, чем аль-Банна и Кутб) испытал влияние современных ему политических идей, «так как, подобно фашистам и коммунистам, он тоже считал, что Запад обанкротился и загнивает… Он также размышлял о своей партии как об авангарде, который в лучших ленинских традициях возглавил бы революцию мусульманских масс. Он даже представлял себе исламское государство, которое управлялось бы небольшой группой коранически образованного и набожного духовенства – чем-то вроде Политбюро в советском государстве»[173].
