Алексей Югов - Шатровы (Книга 1)
Тем временем "начальник штаба", придав своему лицу должное выражение, приблизился, замедляя шаг, к роковой ветле.
Вера помахала ему рукой и весело прокричала:
- Володя, Володенька! Вот хорошо-то, залезай скорей сюда - выдержит!
И она уже готова была потесниться.
Но он строго покачал головой и сказал:
- Мама ваша велела вам слезать. Ветка может обломиться!
Вера нахмурилась и сердитым, вызывающим голосом кинула ему в отместку:
- А почему у вас, у Шатровых, качелей нет?
Володя мгновение не знал, что ответить. В самом деле, почему? И вот, как будто даже и достоинство дома Шатровых страдает: гостья же осудила, заметила!
К счастью, нашел ответ:
- Почему, почему! Зачем нам качели? У нас уже все взрослые!
- У вас так получается, уважаемый Панкратий Гаврилович, что Распутин - прямо-таки благодетель державы Российской: он и Сазонова-масона велел убрать, он и до войны не допускал!
- Лжетолкуете, лжетолкуете, досточтимый Анатолий Витальевич! Я только то хотел сказать, что нынешняя наша война с Германией ни на черта нам была не нужна. Да-с! И вы сами знаете, надеюсь, что нашему правительству надлежало делать: неукоснительно надо было хутора, отруба насаждать. Крепкого хозяина множить. Крестьян землицей побаловать: через Земельный банк, за божескую цену, в долгосрочный кредит. Не стали бы и усадьбы громить. Столыпин, Петр Аркадьевич, он знал, что делал: вот я, к примеру, крупный земельный собственник, а вокруг моего большого гнездовья - как все равно охранная гвардия раскинулась бы: собственнички помельче, хуторяне, отрубники. Пойди тогда, подступись ко мне! Ну?!
Он ожидал возражений Кошанского. Но тот с любезно-поощрительной улыбочкой попросил его продолжать:
- Продолжайте, продолжайте, Панкратий Гаврилович. Существенного на этот раз ничего не имею возразить.
- И продолжаю! - Сычов стал похож на поднятого из берлоги медведя. Промышленность наша предвоенная - что скажете? Вот здесь - наш Петр Аркадьевич Башкин, он не даст мне соврать: ежегодный бюджет наш перед этой несчастной войной - это ведь миллиарды рублей. Золотых рублей, батенька!
На этот раз, дрогнув усом, Кошанский перенял слово:
- Всем известные вещи рассказываете, уважаемый Панкратий Гаврилович! Я и не думаю отрицать мощь и богатство богоспасаемой нашей империи накануне сей, воистину несчастной войны. И я, в силу моего призвания и взятых на себя обязанностей... - тут он слегка наклонил голову в сторону Шатрова, - тоже неплохо ознакомился с делами промышленности нашей. Но сейчас не о том речь. Я вижу, Столыпин у вас - "иже во святых". Так вот, позвольте сказать вам, что не только Сазонов, а и он в свое время больно ушибся о вашего тюменского мужичка.
- Знаю. Ну и что?
- Прекрасно! Вероятно, знаете и то, что и убийство Столыпина в Киеве не обошлось без ведома Распутина?
- Да что вы ко мне с ним пристаете! Что я - Распутина взялся защищать, что ли?
- Может быть, я ослышался?
- Оставьте вашу иронию! И при чем тут Распутин, когда убийца Столыпина - террорист Богров!
Тут вставил свое тихое слово доселе молчавший Кедров:
- Богров был сотрудник охранки. Это же известно. Ему как своему агенту полковник Кулябко и пропуск выдал в театр.
Сычов в грозном недоумении к нему оборотился: господи, и э т о т еще в политику, волостной писарек! Это Арсений все виноват, на равную ногу себя с ним поставил. Видно, забыть не может, что сам когда-то из волостных писарей поднялся! Жаль, что не у меня в доме, а то я показал бы сверчку, где его шесток!
И, ощерившись со злобной ехидцей, он бросил Кедрову:
- Видать, господин Кедров, вы газетку Гессена - Милюкова почитываете, видать!
Неожиданно для него ответил ему на это Шатров, ответил с явным неудовольствием на гостя:
- Ну что ж такого, Панкратий Гаврилыч: газета правительством разрешенная. И мы с тобою почитываем.
Сычов несколько растерялся: с этого боку он уж никак не ожидал нападения. Не только ссоры, а и размолвки с Шатровым он всегда избегал: накладно, большой ущерб можно понести в делах, если с Арсением станешь не в ладах!
Однако слегка огрызнулся и на Шатрова:
- Знаю, что разрешенная, а и зря попустительствуют. А насчет Столыпина я лишь одно хотел добавить: помните, как в Думе он сказал однажды: дайте, дескать, России десять лет покоя, и это будет рай земной.
Кедров жестко усмехнулся:
- Вот, вот, земной рай. А в раю - как в раю: райские висят плоды восемь тысяч повешенных!
Беседою вновь завладел Кошанский. Еще бы! Поверенному Шатрова было о чем рассказать! В апреле этого года он вновь посетил столицу "полюбоваться старухой Кшесинской в "Жизели" (так назывались в шутку командировки его в Петроград) - и вывез оттуда множество слухов о Распутине.
На сей раз поездка была и впрямь нужна: снова, и сильно, зашевелились враги речных мельников; их поверенный - адвокат Рогожкин уж две недели как жил в Петрограде.
Пришлось двинуть Кошанского.
Изыскивая пути и подходы в министерстве, Анатолий Витальевич познакомился в доме своих петроградских друзей со старой, уже отставной, фрейлиной. Кошанский поведал ей тяжбу Шатрова. Она сказала, что может помочь ему. "Любопытно, каким же образом?" - "Я напишу вам записочку к Симановичу, это секретарь Григория Ефимовича". - "Какого такого Григория Ефимовича?" - "Боже мой! Вы, человек общества, прекрасный и опытный юрист, и не знаете?" Тогда Кошанский вспомнил, конечно, что это не кто иной, как Распутин. Из рассказа фрейлины он узнал, что на Гороховой, шестьдесят четыре, ежедневно между десятью и часом дня у Распутина многолюдный прием посетителей. Бывает человек до двухсот. Среди них - и генералы, и купцы, и промышленники, и знатные дамы, и выселяемые в Сибирь немцы, вернее - люди с немецкими фамилиями. Можно заранее записаться на прием. Она, фрейлина, может устроить это.
Кошанский сознался, что у него было страшное искушение принять услуги старой фрейлины и побывать на приеме у старца.
- И что же, так и не побывали?
- Увы, так и не побывал! Взяли меня сомнения: а как взглянет на сие мой досточтимый патрон, Арсений Тихонович? Ведь все ж таки не очень... прям путь. И хорошо, оказывается, сделал, что воздержался. Когда я прибыл сюда, к пославшему мя, на Тобол, и поведал ему все, бывшее со мною в Питере, то есть, je vous demende pardon, в П е т р о г р а д е, - а в том числе и о своем несостоявшемся искушении - намерении похлопотать о нашем деле через старца, то услышал суровый ответ, что, он, Арсений Тихонович Шатров, не только лишил бы меня за это своей доверенности, но и руки бы мне не подал! Так и не посетил. А много, много интересного порассказали. Феномен, феномен!
Да! Это был поистине феномен. Еще долго будут всматриваться исследователи в эту чудовищную фигуру, в непостижимую судьбу этого простого тюменского мужика, будто бы даже битого не раз конокрада, распутного и полуграмотного, да еще и тупого на грамоту. Сперва яростный друг Распутина, а после враг лютый, расстрига-монах Илиодор вспоминает: "Гришка собирался быть священником. Я учил его эктиниям. Но он настолько глуп, дурак, что мог только осилить первое прошение: "Миром Господу помолимся", а второго прошения уже не мог заучить, а также и возгласы. Я с ним три дня возился и бросил..."
Глуп, туп, дурак. Хорошо, но ведь это же неопровержимая правда истории, что перед этим тупицею, не умевшим заучить даже и первой эктинии, царь-самодержец, чей выспренне-горделивый титул захватывал добрую половину манифестов; монарх обширнейшей в мире империи, тот, кто полагал себя наследником кесарей византийских, обладатель "шапки Мономаха", - стоял же он на коленях перед этим распутным тупицею и конокрадом, целуя ему руку и принимая от него благословение!
И она, именовавшаяся императрицей всея Руси; мать пятерых детей; до замужества - англо-немецкая принцесса; любимая внучка королевы Виктории и в отрочестве ее личный секретарь; воспитывавшаяся в Англии и получившая там обширное образование, - лобызала же она коленопреклоненно, в присутствии супруга, лапищу этого заведомого блудника, неопрятного сорокалетнего проходимца, с ногтями в черной каемке грязи, в наряде гитариста из цыганского хора!
Из осторожности, касаясь всего этого лишь полунамеками и недомолвками, ибо прекрасно знал, что и любой из присутствующих уж вволю успел наслышаться про все это, тщательно избегая слов "царь", "царица", а прибегая к местоимениям "он" и "она", Анатолий Витальевич в заключение воскликнул:
- Нет, как хотите, господа, но это уму непостижимо!.. И ко всему, она же еще и доктор философии.
Он остановился и оглядел всех. Недоверие молчания польстило ему и подзадорило:
- Да, да! Можете не сомневаться: я специально занимался этим вопросом.
Отозвался Никита:
- Что ж, возможно: она же и английская и немецкая принцесса. Там это принято: почетный докторский диплом - "гонорис кауза".
Кошанскому это замечание его было неприятно. Он с выражением высокомерной обиды взметнул бровью, слегка подергал свой вислый панский ус.
