Ева Кюри - Мария Кюри
Надо ли говорить, как я безумно рада возвращению в Париж. Мне было тяжко расставаться с папой, но я видела, что он здоров, оживлен и может обойтись без меня, особенно когда и ты живешь в Варшаве. А я ставлю на карту всю мою жизнь... Поэтому мне показалось, что я могу еще остаться здесь без угрызений совести.
Я вплотную засела за математику, чтобы быть на должной высоте к началу лекций. Три раза в неделю по утрам я даю уроки одной подруге-француженке, так как она готовится к экзамену, какой я уже сдала. Скажи папе, что я привыкаю к своей работе, что она меня не утомляет так, как раньше, и я не собираюсь ее бросать.
Сегодня я начинаю устраивать свой новый уголок - бедно, конечно, но что же делать? Приходится делать все самой, а иначе чересчур дорого. Я приведу в порядок мою мебель, вернее, то, что я так пышно именую, а все, вместе взятое, стоит франков двадцать.
На днях напишу письмо Юзефу Богускому, чтобы он сообщил о своей лаборатории. От этого зависит мой род занятий в будущем.
Мари - Юзефу, 18 марта 1894 года:
...Я затрудняюсь описать тебе подробно мою жизнь, настолько она однообразна и, в сущности, малоинтересна. Но я не томлюсь ее бесцветностью и жалею только об одном: что дни так коротки и летят так быстро. Никогда не замечаешь того, что сделано, а видишь только то, что остается совершить, и если не любить свою работу, то можно потерять мужество...
Мне бы хотелось, чтобы ты защитил докторскую диссертацию... Жизнь, как видно, не дается никому из нас легко. Ну, что ж, надо иметь настойчивость, а главное - уверенность в себе. Надо верить, что ты на что-то годен, и этого "что-то" нужно достигнуть во что бы то ни стало. Быть может, все обернется к лучшему - именно тогда, когда ждешь этого меньше всего...
Чудесная стипендия Александровича! Мари старается любым путем растянуть эти шестьсот рублей, чтобы остаться подольше в раю лабораторий и лекционных залов. Через несколько лет Мари выкроит шестьсот рублей из своего первого заработка за технологическую работу, заказанную ей Обществом поощрения национальной промышленности, и отнесет их в секретариат Фонда Александровича, ошеломив весь комитет небывалым в его истории возвратом ссуды.
Мари приняла стипендию как знак доверия, как залог чести. По прямоте своей души она считала бы бесчестным задержать чуть дольше деньги, которые сейчас же могут стать якорем спасения для другой бедной девушки.
* * *
Когда я перечитывала написанную по-польски поэму моей матери о тех временах, когда я вспоминала, как она рассказывала о себе - с улыбкой и юмористическими замечаниями, когда смотрела на портрет, что был особенно ей мил: маленькую фотографию студентки с волевым подбородком и смелым взглядом, - я чувствовала, что ни в какие времена она не переставала любить больше всего именно этот кипучий и тяжелый период своей жизни.
Как жестоко протекает юность женщины-студентки.
Когда вокруг нее другая молодежь все с новым увлечением
Стремится жадно к новым для них доступным развлечениям!
И все же одинокая, безвестная студентка живет счастливо в своей келье,
Где действует то пламенное рвенье, что расширяет душу без конца.
Но пролетают и эти благие времена,
Приходится сказать "прощай" миру науки,
Чтоб отправляться в мир борьбы за хлеб
По серому проселку нашей жизни.
Как часто, истомленная путем, ее душа
Летит в тот милый сердцу угол,
Где обитал когда-то молчаливый труд
И где остался целый мир воспоминаний.
Само собой разумеется, что позже Мари узнала и другие радости. Но даже в часы безграничной нежности, в годы торжества и славы никогда эта "вечная" студентка не бывала так довольна - скажем прямо - так горда собой, как в те времена нищеты и пламенного, всепоглощающего устремления. Горда своей бедностью, горда своею независимой, одинокой жизнью в чужом городе.
Там, в своем бедном прибежище, работая вечером при свете лампы, ей кажется, что ее собственный, еще крохотный удел таинственно соприкасается с жизнью высших личностей, перед которыми она преклоняется, и что она сама становится скромным, неведомым товарищем великих ученых прошлого, так же как она, замкнувшихся в плохо освещенных кельях; так же как она, отрешившихся от сует своего времени; так же как она, подстегивающих свой ум, чтобы перескочить через уже достигнутый рубеж знания.
Да, эти четыре года, которые сама Мария Кюри называла "героической эпохой", были не самыми счастливыми в ее жизни, но, пожалуй, самыми цельными и совершенными по содержанию, самыми близкими к вершинам человеческого знания, к которым устремлялся ее взор.
Когда ты молод, одинок и погружен в науку, можно не иметь на что жить и жить самой полной жизнью. Огромный энтузиазм придает двадцатишестилетней польке силу не обращать внимания на материальные лишения. Впоследствии любовь, материнство, супружеские заботы, сложность тяжелого труда изменят в реальной жизни образ Мари. Но в ту волшебную эпоху, в эпоху наибольшей своей бедности, она была беспечна, как ребенок. Она витает в другом мире свободно и легко и на всю жизнь сохранит о нем мысль, как о единственно чистом, истинном.
При таком неустойчивом существовании жизнь не всегда протекает ровно. Какая-нибудь мелкая, казалось бы, неприятность нарушает все: непреодолимая усталость, не слишком серьезное, но требующее ухода и лечения заболевание да и другие катастрофы приводят Мари в ужас... А то вдруг единственная пара ботинок с дырявыми подошвами разваливается окончательно, и надо покупать новые. А это значит перекроить весь бюджет на целые недели, и непомерный расход придется возместить на пище, на керосине для освещения.
Или затянется зима, и подморозит мансарду седьмого этажа. В комнате так холодно, что Мари не может спать. Она дрожит всем телом. Запас угля истощился... ну и что ж? Разве молодая жительница Варшавы даст одолеть себя парижской зиме? Мари зажигает лампу, раскрывает большой сундук и выкладывает всю одежду. Надевает как можно больше на себя, залезает в постель, накидывает кучей поверх одеяла остальное - платье и белье. А все же очень холодно. Мари протягивает руку, подтаскивает единственный стул, приподнимает и кладет его на ворох платья, создавая себе смутную иллюзию чего-то тяжелого и теплого. Теперь остается только ждать сна, но неподвижно, чтобы не разрушить это сложное сооружение. А в это время вода в кувшине постепенно затягивается ледяной коркой.
ПЬЕР КЮРИ
Мари вычеркнула из программы своей жизни любовь и замужество.
Это не так уж оригинально. Бедная девушка, униженная и разочарованная первой идиллией, клянется никогда больше не любить. Тем более студентке-славянке с ее пламенным стремлением к умственным высотам не трудно отказаться от шага, ведущего зачастую девушек к порабощению, счастью и несчастью, и посвятить себя лишь своему призванию. Во все эпохи все женщины, горевшие желанием стать великими живописцами или великими музыкантами, пренебрегали любовью и материнством.
Мари создала себе свой мир, неумолимо требовательный и признающий одну страсть - к науке. Конечно, в нем находили свое место и родственные чувства, и любовь к порабощенной отчизне. Но это все! Ничто другое не имеет значения, не существует. Таков жизненный устав двадцатишестилетней девушки, которая одиноко живет в Париже и каждый день встречается в Сорбонне и в лаборатории с юными студентами.
Ее обуревают сомнения, преследует бедность, изводит напряженная работа. Ей неведома праздность, чреватая опасностями. Гордость и робость служат ей защитой. А также недоверие: с той поры, как семья З. не пожелала иметь ее невесткой, Мари пришла к убеждению, что бесприданницам нельзя найти в мужчинах ни преданности, ни нежных чувств. Укрепив себя прекрасными теориями и горькими воспоминаниями, она цепляется за независимость.
Неудивительно, что даровитая полька, обреченная самой бедностью на уединение, сохраняет себя для творческой работы. Но поразительно и чудесно, что даровитый ученый, француз, сберег себя для этой польки и подсознательно ждал ее. Еще тогда, когда Мари жила на Новолипской улице и лишь мечтала об учении в Сорбонне, Пьер Кюри, придя как-то домой из Сорбонны, где он уже сделал несколько важных физических открытий, записал в своем дневнике печальные строки:
...Женщина гораздо больше нас любит жизнь ради жизни, умственно одаренные женщины - редкость. Поэтому, если мы, увлекшись, охваченные некой мистической любовью, хотим пойти новой, не обычной дорогой и отдаем все наши мысли определенной творческой работе, которая отдаляет нас от окружающего человечества, то нам приходится бороться против женщин. Мать требует от ребенка прежде всего любви, хотя бы он при этом стал дураком. Любовница стремится к власти над любовником и будет считать вполне естественным, чтобы самый одаренный мировой гений был принесен в жертву часам любви. Эта борьба почти всегда неравная, так как на стороне женщин законная причина: они стремятся обратить нас вспять во имя требований жизни и естества.
