Венди Голдман - Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий
Таким образом, мнение рабочих о судебном процессе включало в себя весь спектр взглядов — от резкого осуждения обвиняемых до упорной настойчивости узнать «правду» о революции, до всеобщего признания большевиков новыми эксплуататорами. К тому же, независимо от того, какое мнение высказывали рабочие, они оказались глубоко втянутыми в процесс. Многие из них спрашивали, можно ли отпроситься с работы, чтобы присутствовать на процессе. «Можно ли всем присутствовать на процессе, так как было бы интересно посмотреть на этих гадов?» — спросил один из них. Некоторые просили разрешения посетить суд, послать на него с заводов своих представителей или послушать заседания суда по радио.{222} Шокирующие признания обвиняемых оживили рабочих на долгие недели, давали им долгожданное отвлечение от тяжелой работы. Тем не менее судебный процесс существенно не изменил отношения в рабочей среде и повседневный ход дел в парткомах. Даже рабочие, решительно выступавшие за смертную казнь обвиняемых, были мало заинтересованы в расширении поиска врагов на своих заводах. Судебный процесс был глубоко захватывающим спектаклем, но это было всего лишь отвлечением от повседневной жизни, а не частью ее.
Поиск врагов повсюду
К сентябрю 1936 года неспособность областных комитетов партии очистить свои ряды стала раздражать руководство Центрального Комитета партии. Областные парторганизации заставляли городские и районные комитеты находить и исключать из партии «лиц, сомневающихся или колеблющихся в своей преданности», связанных «в настоящем или прошлом с троцкистами или зиновьевцами».{223} Городские и районные комитеты в свою очередь давили на заводские парткомы, которые равнодушно реагировали на письмо Центрального Комитета ВКП(б) от 29 июля и на последовавшее за ним более жесткое письмо МГК партии.[27] Местные руководители не спорили с утверждением руководства партии, что высокие руководящие посты занимали враги, но и не были склонны искать троцкистов «у себя под кроватями».
В середине сентября Московский городской комитет партии послал одного из своих секретарей — С. З. Корытного для сбора сведений по результатам проверки. Корытный был крайне раздосадован тем, что он выявил во время посещения семи районов. В ходе настойчивых расспросов он обнаружил, что при проверке и обмене партийных билетов районное руководство действовало бессистемно: они не знали полномочий местных партийных руководителей, не понимали цели чисток и не вели соответствующие записи. На многих небольших заводах, в мастерских и в учреждениях не было ни одного члена партии. Некоторые предприятия ни разу не посещались представителями парторганизации. Например, в Таганском районе только в 152 из 500 предприятий имелись партийные организации. Большинство партийных организаторов были рассредоточены по всему городу небольшими группами. Они хорошо знали и доверяли друг другу, поэтому не строго подходили к процессу проверки. Более крупные организации, заваленные работой по проверке каждого члена партии, также небрежно относились к своим обязанностям.{224} На всех уровнях партия была поразительно неорганизованна. Во Фрунзенском районе члены партии стояли в длинных очередях для проверки своих документов. У многих документы были одобрены, хотя они не имели необходимых подтверждений или фотографий. Столкнувшись с необходимостью сбора информации на местных секретарей партии, партком Фрунзенского района пытался найти своих знакомых на предприятиях: «Вот Иванов с такого-то предприятия с таким-то количеством членов партии». Руководители партийного комитета Таганского района были немного лучше организованы, но обладали информацией только о 2/3 из своих 152 партийных секретарей. В Куйбышевском районе члены партии, проводившие проверку и обмен партбилетов, были малограмотны. Район был большим; там насчитывалось 318 первичных парторганизаций. К тому же из-за недостатка квалифицированных работников, которые могли бы уделить время проверкам, партийные билеты оформлялись настолько небрежно, что часто неправильно указывался даже пол владельца партбилета. Беспорядочно производились учетные записи: в районе «исчезли» зарегистрированные члены партии, у активных членов партии не было партбилетов. После завершения проверки Московский городской комитет обнаружил в записях более 600 ошибок. У местных руководителей, с трудом справлявшихся с проверкой документов, было мало времени на поиски «врагов».{225}
Многие коммунисты, выполнявшие важную работу, считали проверку скучным бюрократическим занятием, которое отрывало их от более насущных задач. Партийное руководство Свердловского района, в котором располагались такие государственные учреждения как Госплан, Комиссия советского контроля и Народный комиссариат лесной промышленности, сначала отказались помочь в организации проверки в ущерб своей работе. Районное руководство, боясь оскорбить руководящих членов партии неуместными вопросами об их биографиях, сосредоточили свое внимание на рабочих крупнейшего в районе завода. Корытный, неудовлетворенный таким двояким подходом, принудил их пересмотреть учетные данные по всем членам партии, тщательно проверяя биографические сведения, содержание последних выступлений и протоколы собраний.{226} Районное руководство не только с осторожностью относилось к необходимости проверки членов партии, занимавших руководящие посты, невысок был авторитет районных руководителей и среди беспокойных рядовых коммунистов. Типичным примером пассивного, причинявшего мало беспокойства, но досаждавшего членам райкома партийца, был Отдельнов, председатель артели бельевщиков. Он отказался восстановить на работе работницу, которую исключили из партии и уволили за подделку финансовых документов, не взирая на то, что после расследования она была восстановлена в партии. Районный партком оказал давление на Отдельнова, который предложил, чтобы этот вопрос решали рабочие цеха. Рабочие проголосовали в поддержку Отдельнова; на собрании звучали гневные выкрики в адрес райкома: «Райком защищает жуликов. Отдельнов — наш спаситель. Он дает нам кусок хлеба». Неправильное ведение дел было типичным методом управления «политикой» на местном уровне. В конечном счете борьба за власть плохо закончилась для Отдельнова. Районное партийное руководство, внимательно изучив свои записи, обнаружило некоторые компрометирующие его материалы и исключило из партии. Один из членов партии недовольно сказал: «Одного дурака хотят снять, а другого посадить».{227} Несомненно, что руководство Центрального комитета представляло себе чистку партии от «врагов» совсем иначе.
Кого считать троцкистами-зиновьевцами?
Даже осенью 1936 года руководство районного комитета партии все еще не решило, кого считать политическим врагом. В письмах Центрального Комитета ВКП(б) и Московского городского комитета партии строго указывалось на необходимость досконально проверить личные дела бывших оппозиционеров. После тщательного изучения содержания писем, районное руководство все еще не было уверено в том, как определять троцкистов и зиновьевцев. Те ли это люди, которые голосовали за резолюцию Троцкого в 1923 году или это те, кто занимается оппозиционной деятельностью в настоящее время? Казалось несправедливым наказывать трудолюбивых, верных товарищей за «ошибки», совершенные ими более десяти лет назад. С другой стороны, кажется, нет ни одного члена партии, который в настоящее время был бы вовлечен в деятельность троцкистов. Если эти люди «замаскировались», как их обнаружить? Когда в Таганском районе Москвы арестовали как троцкиста директора завода, его товарищи по партии были изумлены. «Он был политически безграмотным», — сказал один из них. Другой удивился: «Как человек с таким узким кругозором мог вдруг стать троцкистом?». Независимо от того, что говорил Сталин, и о чем писали газеты, эти члены партии считали троцкистов образованными марксистами с четким пониманием политических вопросов. Как мог «политически неграмотный» директор стать троцкистом?{228}
При всеобщем замешательстве отношение к членам партии, участвовавшим в оппозиции в 1920-е годы, сильно отличалось в разных районах города. Письмо Московского горкома партии предупреждало о недопустимости «механического подхода к срыванию масок с врагов», но в райкомах не понимали, что это означает. Корытный пришел к заключению, что при проведении чистки необходима политическая острота, которая соответствовала бы данным государственной и городской статистики. Проверка партбилетов в 1935 году и их обмен в 1936 году не привели к большому количеству исключений их партии по политическим причинам. По всей стране около 8,8% членов партии, что составляло 3 тыс. 324 человека, были исключены за принадлежность к троцкистам и зиновьевцам.{229} Данные по семи районам Москвы, которые проверял Корытный, содержали те же результаты. Самая большая группа людей была исключена из рядов партии за незначительные проступки, такие как плохая посещаемость собраний, неуплата партийных взносов или нежелание учиться. В Первомайской районе около 30% членов партии были исключены за «пассивность». Корытный сердито отчитывал районное руководство: «Это не те люди, которых вы должны были исключить». Партийные секретари попали в еще более скверное положение, чем рядовые коммунисты. В Киевском районе около четверти секретарей партии, т. е. 40 человек из 170, были отстранены от должности, а в Таганском районе их число составляло одну пятую часть, т. е, 30 человек из 152. Большинство из них были уволены за плохую организацию работы или за невыполнение производственного плана, но не за участие в политической оппозиции. Начиная с сентября 1936 года, 4 тыс. 50 коммунистов и 4 тыс. кандидатов в члены партии прошли проверку партбилетов в Таганском районе. Из них 105 человек были исключены из партии, в том числе — 24 человека за принадлежность к троцкистам-зиновьевцам, что составляло около 6% коммунистов этого района. Кроме того, их большая часть, 17 человек из 24, были исключены после писем Центрального Комитета и Московского горкома партии. Корытный был в ярости из-за нерасторопности руководства Таганского района. Он отметил, что они не затруднили себя проверкой ни одного из сорока доносов, полученных ими. «Чего же вы еще ждете?», — требовал Корытный от них: «Если он — враг, решайте о нем как о враге, если он честный человек, то сколько вы будете его мытарить». Однако райком партии проявлял мало интереса к расследованию доносов. Корытный ругал их и требовал прекратить искать такие предлоги как, например, «человек уехал в Башкирию».{230},[28]
