Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920
Наши разговоры не ограничивались только сплетнями. Мы обсуждали протест против уже выданного нам обвинительного акта. Это сочинение прокурора Желиховского было смехотворным, сплошь состоя из ошибок, клеветы и инсинуаций. Мы все понимали, что сенаторы и представители сословий, назначенные правительством, не собираются судить нас честно, а просто-напросто хотят добиться подтверждения уже готовых обвинений в том, что кучка глупых, малообразованных людей вообразила себя способной разрушить весь порядок в Российской империи и бесстыдно пыталась совратить крестьян и рабочих. Из этого предлагалось сделать вывод, что подсудимые испорчены до глубины души и заслуживают самых суровых наказаний.
В этом труде прокурора не содержалось ничего, кроме желания обесчестить и унизить нас в глазах общества. В документе не говорилось ни слова о причинах, которые привели к хождению «в народ». Обвинительный акт развязно подавал нашу деятельность как курьезный эпизод из российской жизни, который, по мнению прокурора, явственно демонстрировал все безрассудство и вред попыток изменить естественный ход вещей в таком благоустроенном государстве, как Российская империя, в правление такого милостивого монарха, как Александр II.
Желиховский не упоминал, что движение «кучки» молодых людей в 36 губерниях так серьезно испугало правительство, что царь был готов даровать конституцию, чтобы избежать революции снизу, однако его переубедили советники, не желавшие расставаться с властью, позволявшей им вовсю потворствовать своим капризам и порокам. Желиховский, вероятно, не понимал, что мы заложили фундамент движения, в котором примут участие огромные массы людей. Несмотря на крайне узкий кругозор образованной части русского народа, несмотря на варварское притеснение всех, пытающихся нести свет и знания в массы, было очевидно, что непосредственный контакт этих молодых людей с крестьянами и рабочими раз и навсегда создал основу для широкого революционно-социалистического движения.
Во время нашего заключения продолжался энергичный поиск новых способов и средств войти в контакт с народными массами в городе и деревне. Молодые люди рассеялись по всей России, создавая центры и отделения для связи. Целые районы мечтали о конкретных делах, и наша юная интеллигенция принимала участие во всех попытках сбросить невыносимый гнет властей. Киевский «Черный передел» не только встревожил правящие классы, но и произвел глубокое впечатление на народное сознание. Даже много лет спустя после подавления чигиринских бунтов малороссияне помнили имя Стефановича и лелеяли надежду возобновить борьбу за землю и свободу, когда вернется их вождь.[34]
Еще одна организация возникла на Урале, в самой гуще угнетенных фабричных рабочих. Участники этого заговора отбывали срок вместе с нами.
В Одессе также состоялся большой «рабочий процесс». Здесь судили 50 рабочих вместе с их вождем Заславским. Они вели революционную и террористическую деятельность, которая будоражила не только Одессу, но и Петербург.
Наши студенты из Цюриха – мужчины и женщины – работали на фабриках, и многие из них попали в тюрьму вслед за нами. Перед судом сенаторов в Петербурге предстали многочисленные независимые группы. Они были приговорены к административной ссылке либо на север России, либо в самые отдаленные уголки Сибири и к лишению гражданских прав.
Таким образом, была проделана серьезная работа, и тысячи людей усвоили урок. Как только одно поколение революционеров попадало в тюрьму, на его место тут же вставало другое. Пробудившиеся люди стремились принять участие в движении. Молодежь благоговейно следила за судьбой старших братьев и сестер, горя нетерпением разделить с ними труды и страдания.
Наши прокуроры не замечали всего этого и не желали вдаваться в суть дела. Даже умнейший среди них, Кони,[35] уже ставший вождем всех юристов, не понимал причин нашей деятельности и ее неизбежных результатов. Он даже считал Желиховского одним из своих талантливых помощников, упоминая его в своих воспоминаниях как выдающегося деятеля и указывая, что именно он написал обвинительный акт на «Процессе 193-х».
Таким образом, молодежь в семидесятые годы не оставалась безучастным зрителем. Мы, старшие, уже повидавшие неприглядные стороны нашей общественной жизни и темные дни крепостничества, гордились чистым и жертвенным рвением, с которым юные сердца стремились влиться в наши ряды.
Глава 12
Подготовка к процессу, 1876–1877 годы
Наши вожди – Ковалик, Войнаральский, Рогачев, Мышкин – долго дискутировали о том, какими мы должны предстать перед судьями и как отвечать на обвинения. Последние были настолько мелочными, что вызывали лишь отвращение. Сама попытка опровергнуть их привела бы лишь к унижениям. Мы не собирались спорить с Желиховским, но хотели выступить с осуждением правительственной политики, которая вынудила мыслящую часть населения подняться против нее на вооруженную борьбу.
Этот вопрос обсуждался во всех уголках тюрьмы. Войнаральский написал конспект речи, которую собирался произнести, изобразив в ней этапы политического и экономического развития российской жизни. Его конспект был логичным, лаконичным, сдержанным. Факты говорили сами за себя. Об истоках и истории нашего движения он сам ничего не говорил, однако включил в свою речь заявление, написанное Коваликом. Ковалик заявлял, что сам он не станет говорить в суде, так как убежден, что мы в своих протестах должны придерживаться уже обговоренной формы, то есть отказываться каким бы то ни было образом признавать над собой власть суда. Он был уверен, что нам не дадут никакой возможности сказать правду, так как после первого же слова заткнут рот. Мышкин же, со своей стороны, объявил, что не желает признавать суд, но во что бы то ни стало произнесет речь, и умолял согласиться с ним. Он говорил, что его сердце полно негодования и он не может молчать. Мы решили позволить ему выступить, при условии, что он начнет свою речь с преамбулы, написанной Коваликом.
По моему мнению, речь Мышкина стала историческим событием. Россия впервые услышала живое слово правды, бесстрашно и убедительно произнесенное беспомощным узником перед лицом самодержавного правительства. Те, кто слышал эту речь, пришли в восторг. Юристы – люди передовых взглядов – единодушно заявили, что никогда не слышали ничего более восхитительного.
Находясь в крепости, все мы, кроме Андреевой, которая попала в тюрьму случайно и не принимала никакого участия в наших делах ни до заключения, ни во время него, договорились, что откажемся от участия в работе суда на том основании, что обвиняемым не позволяют свободно выступить в свою защиту и что суд в любом случае будет проводиться за закрытыми дверями и речи обвиняемых не будут опубликованы. Мы пытались уведомить о своем решении наших товарищей в Доме предварительного заключения, которые очень хотели узнать наше отношение к суду, и к своей великой радости скоро узнали по тайным каналам, что большинство наших товарищей в «предварилке» согласно с нами.
Под конец зимы сообщили, что нас будут группами вызывать в канцелярию крепости, чтобы прочесть скопившиеся сотни тысяч показаний. Свидетельств и протоколов в больших синих картонных папках набралось так много, что их привозили в крепость на телегах, как дрова. Эти документы были подобраны по географическому признаку, поэтому нас всех тоже разделили по губерниям, и лишь те из нас, кто, как Войнаральский и Ковалик, успели поработать в нескольких местах, числились сразу в нескольких группах. Число этих групп, которые в действительности составляли одну огромную всероссийскую организацию, чрезвычайно усиливало значение дела, порождая у верховных властей страх, вселяя в многочисленных мелких и крупных чиновников надежду на повышение и побуждая к политическим акциям и социалистической пропаганде тысячи молодых людей, которые до того момента искали выход своей энергии почти исключительно в попытках просвещения.
Наши визиты в канцелярию давали возможность повидаться и обменяться записками. Мы трудолюбиво начали «читать» дело группами по пять-шесть человек. Лично я не находила в этом удовольствия, поскольку видела у некоторых из товарищей, силы которых были исчерпаны страданиями, слишком много признаков нравственной неустойчивости. Смотреть на это было больно и печально. Кроме того, меня отвращало присутствие начальства, которое внимательно следило за читающими. Тем из нас, кто сохранял наибольшее безразличие, чтение доставляло удовольствие. Они ухитрялись переговариваться друг с другом безобидными жестами и обменивались записками, прикидываясь, что полностью поглощены изучением своего дела. Его читали действительно все, но очень понемногу и небрежно, поскольку во время допросов в ходе предварительного следствия уже ознакомились практически со всеми показаниями. Кроме того, мы не придавали значения суду, исход которого был предрешен. Чтение рассматривалось нами в основном как развлечение среди суровых будней тюремной жизни.
