Дэниэл Тризман - История России. От Горбачева до Путина и Медведева
В стране он предотвратил территориальный распад. Он сгладил угрозу распространения коммунизма как идеологии и как партии. Он помог рыночной экономике развиться на основе частной собственности, свободных цен и валютного рынка. Расширив начатое Горбачёвым, он ввел основы демократии в России – назначил относительно свободные, конкурентные выборы; издал демократическую конституцию, содержащую защиту прав человека и разделение властей; объявил свободу прессы. Никогда, ни до ни после, у русских не было столько свободы. Он был и «первым президентом России за 1000-летнюю историю, которого всенародно избирали на свободных и справедливых выборах», и «первым российским руководителем, добровольно ушедшим в отставку».
Так, образ, который постепенно складывается, – это совсем не тот Ельцин-пьяница и даже не Ельцин-коммунист, а Ельцин-кандидат, вышедший в толпу, встретившую его обвинениями, как будто он нырнул в ледяную воду сибирских рек и вдруг ожил и начал глубоко дышать. Некоторым казалось странным, что этот мужик с Урала, бригадир, был тем человеком, который ввел в России демократию. Он не читал книг, не сидел ночами в тускло освещенной кухне, философствуя о политике. Интеллигенция снизошла к нему. «Боюсь, Ельцин – невежда, малообразованный, примитивный демагог», – сказал в 1990 году Дмитрий Лихачёв, великий историк культуры. Старовойтова надеялась, что он будет «слушать мудрые советы своего окружения». Но Ельцин сделал две вещи: возненавидел самодовольный цинизм чиновников-коммунистов и, пользуясь природным талантом, полюбил общаться с обычными людьми, которых его коллеги боялись, а интеллигенция им покровительствовала. Выборы были игрой, в которой он знал, что победит. В первую очередь он был не демократом, а участником кампании.
Это шло еще со Свердловска. Там, за тысячу километров от Москвы, в России, до сих пор отрезанной от Запада, он придумал ход избирательной кампании с нуля, задолго до того, как избирательные урны стали нечто большим, чем просто коробкой для макулатуры. Он все это придумал – встречи с народом, визиты в отдаленные деревни, популистские обещания («каждую наволочку нужно справедливо распределить!» – сказал он шахтерам, которые злились из-за дефицита белья), использование телевидения. С волнением Эдисона или Амундсена он сообщил коллегам, что «микрофон и камера позволяют быстро и сухо реагировать на беспокоящие людей проблемы, заранее узнавать несведущие вопросы, а иногда ненужные размышления о трудностях и недостатках». С начала и до конца он раскусил театр политики. Он без предупреждения посещал университеты, ходил по классам, извиняясь за то, что отвлекает студентов, приглашал их рассказать о своих проблемах.
Он всегда был в движении – постоянная кампания была не нова для него – заставляя действовать свое изможденное тело, находя нужные слова для каждой аудитории, спотыкаясь и вставая. И вдруг произошло чудо – россияне стали не просто многострадальными, постоянно уставшими людьми, народом, как при царях и Советах, а избирателями, игроками, вместе участвующие в новой игре, это означало, что Россия созрела, вступила в современный мир.
Ельцин возненавидил цинизм чиновников-коммунистов и полюбил общаться с обычными людьми.
Он не просто держал нос по ветру, он подставил ему всего себя. Даже до его первых настоящих выборов в марте 1989 года он говорит, что знал результаты «всех официальных и неофициальных опросов общественного мнения (в том числе прогноз американцев)». Два года спустя его предвыборный штаб был полон «социологов, экономистов, ученых в других областях, журналистов, людей из института Татьяны Заславской, которые постоянно измеряли пульс общественного мнения».
Но самой достоверной информацией была та, которую он получал во время своих прогулок среди народа: «Я вижу глаза многих людей. Я чувствую их эмоции, их состояние, их боль, их надежду. Этого ведь ни в каких справках, шифротелеграммах, сводках нет…» Он мог мастерски ответить. Коммунисты называли его популистом. «Кстати, о популярности, – писал он в ответ. – Почему-то никто, кроме меня не захотел ее завоевывать». В ходе предвыборной кампании 1991 года оппоненты обвиняли его в намерении восстановить капитализм. «Когда меня постоянно спрашивают во время моих поездок: вы за социализм или капитализм? Я говорю, что за лучшую жизнь россиян – материальную, духовную, культурную, – ответил он. – Что касается названия, люди сами решат». Он умел импровизировать, говорить эмоционально. Навсегда останется в истории, как он взбирался на крышу танка, чтобы обратиться к народу. А затем история захватила его. И до сих пор решается вопрос, куда же его деть.
Глава 3
Необоснованное сомнение
Фильм начнется с широкоформатного снимка разбомбленного здания. Осколки стекол, щебня, кирпича, дым и пыль. Голоса. Замешательство. Женщина повторяет бессмысленную фразу снова и снова. Машина скорой помощи застряла в утренней пробке, милиционеры выносят раненых на носилках, спотыкаясь о развалины.
Сцена резко меняется – ухоженный газон элегантной дачи на Рублевском шоссе под Москвой. Премьер-министр пьет кофе со своей дочерью, периодически бросая мяч своему лабрадору. Поскольку камера задерживается на его лице, мы видим в нем строгого, но любящего отца. Он не разрешит ей сходить по магазинам с подругой. Служба безопасности считает, что в данный момент это слишком опасно. Звонит телефон. Помощник, которого мы не заметили до сих пор, подходит и дает телефон премьер-министру. Мы наблюдаем за его ничего не выражающим лицом.
А потом на протяжении всего фильма, снятого молодежью, корреспондент-новичок из кусочков собрал всю основную информацию, и мы снова и снова возвращаемся к одному и тому же невероятному вопросу. Мог ли этот государственный деятель, отец, любитель собак, национальный герой хоть как-то ответить за разрушения, которые мы увидели в той первой сцене? Официальная версия заключается в том, что чеченские террористы заложили бомбы в разных городах по всей стране. Но что-то не складывается. Были ли у премьер-министра хоть какие-то предварительные сведения? Неужели он проигнорировал предупреждения, к которым должен был прислушаться? Затеял ли он сам все это? Замешан ли он в этом в какой-то степени? Или он полностью невиновен?
Если бы это был фильм, режиссер поссорился бы со сценаристом из-за его окончания. Режиссеру хотелось бы закончить фильм чем-то решительным – чем-то воодушевляющим, жизнеутверждающим. Премьер-министр должен быть искренним. Нельзя предавать публику, которая полюбила его. Писатель мог бы отстаивать что-то более искусное и правдоподобное, сохраняя неопределенность. В жизни, в конце концов, не все предопределено. По крайней мере, до конца фильма. Или до конца срока пребывания в должности главного героя.
Восемь лет президентства Владимира Путина прошли под шум подъемных кранов, замешивание бетона и рост небоскребов на каждом углу. Кремлевские особы назвали это стабильностью. Большинство россиян такое понятие вполне устраивало. Они меньше волновались, больше зарабатывали, даже стали рожать больше детей. По данным социологических опросов, россияне отзывались о президенте довольно восторженно. Тем не менее, по мнению более наблюдательных, эти годы принесли и кое-что еще. Не страх, как жесткую эпоху Сталина или мягкую Брежнева. Даже не чувство значительного отступления от свободы. Просто присутствующее чувство легкой неопределенности, такое чувство, что все может внезапно измениться, что не все было так, как казалось.
Критики обвиняли кремлевских чиновников в ужасных вещах. Большинство россиян всерьез не приняли их недовольство. Это были легкомысленные обвинения, фантазии конспирологов и газетных писак. И все же помимо разумных сомнений были еще и неразумные, те вопросы, которые появляются сами собой и никуда потом не исчезают. Если проигнорировать такие вопросы, то они остаются в подсознании в течение многих лет, пока, в конце концов, сомнения не становятся настолько знакомыми, что их почти не замечаешь – они всего лишь как неуловимый привкус во рту, запах в воздухе, как роскошные «Мерседесы», для передвижения которых перекрывали городские улицы, что также характерно для России при правлении Путина.
АгентЛенинград начала 1950-х годов был уязвленным городом. Десятью годами ранее войска вермахта оцепили императорскую столицу, разрушая ее артиллерийскими снарядами. Гитлер планировал уничтожить город и передать землю своим финским союзникам. И это ему почти удалось. Семьи сжигали свои книги, чтобы согреться; ели крыс, ворон бродячих собак, кошек; варили из столярного клея, который вымывали из обоев, что-то наподобие супа. Весной повсюду из-под снега появлялись трупы.
На берегу Невы в непосредственной близи от города зимой 1942 года был ранен один из его защитников – Владимир Спиридонович Путин. Ноги были насквозь пробиты осколками, он истекал кровью и был обречен на верную гибель. Но один товарищ, уворачиваясь от пуль снайперов, перетащил его по льду в безопасное место. Молодая жена Владимира Спиридоновича пережила блокаду только благодаря тому, что разделяла с мужем его больничный паек. Их маленький сын умер от дифтерии.
