Сергей Сергеев-Ценский - Утренний взрыв (Преображение России - 7)
- Понимаете ли, Алексей Фомич, в чем непременно желают обвинить бывших здоровенными, как лоси, людей? Ни больше, ни меньше, как в том, что все они вдруг решили покончить самоубийством! Да разве это им свойственно? - говорил Калугин после того, как рассказал, что передал ему Ерохин. - Ведь это же все были могучие люди, силачи, а не какие-нибудь хлюпики, истерики, кокаинисты! Что же было у нас на "Марии": команда в тысячу двести человек здоровенных матросов или клуб самоубийц?.. Когда-то капитан-лейтенант Казарский на своем игрушечном, восемнадцатипушечном бриге "Меркурий" был атакован двумя огромными турецкими линейными кораблями и объявил команде, что при последней крайности брига он туркам не сдаст, а взорвет и погибнет сам вместе с командой и с турками. Этот жест безнадежности чем был вызван? Необходимостью! Требованием морского устава! Спускать свой флаг перед противником запрещает устав, а приказывает в случае крайности взорвать судно, затопить судно, но не сдать его врагу! Так же и крейсер "Варяг" и канонерка "Кореец" не были сданы японцам, а были потоплены в бухте Чемульпо. Там была крайность, а здесь, у нас, что? Какое-нибудь так называемое короткое замыкание, в чем я не знаток, - несчастный случай, и вот взрыв за взрывом и погиб линкор!.. А им хочется видеть в этом непременно злой умысел.
- Вы очень взволнованы, Михаил Петрович, - сказала Надя, воспользовавшись его передышкой. - Вы и забыли, что вам еще в больницу надо, - посмотреть Нюру и ребенка.
- Да, да... А как же, как же!.. Я сейчас! - заторопился Калугин.
Но только подошел к вешалке, чтобы надеть шинель и фуражку, как забыл, зачем подошел сюда, и заговорил, стоя там, у вешалки:
- Им козла отпущения надо, видите ли, найти во что бы то ни стало, а тут, по их мнению, все отлично сшивается одно с другим, а именно: готовился, дескать, новый поход "Марии" на Варну, где море прошпиговано минами, как колбаса салом; то тральщики взорвались, а то и "Мария" ау! - тем более, если на букет мин нарвется!.. Нарвался же наш "Петропавловск" на такой букет мин под Порт-Артуром, - и ни "Петропавловска", ни адмирала Макарова, ни художника Верещагина!
- Да, и Верещагин погиб! - прикачнул головой Сыромолотов.
- Но там хоть какого-то великого князя все-таки спасли, а кто будет спасать под Варной, за двести верст от своей базы? Неминуемо все погибнут!.. Отсюда берет начало ихняя логика - матросы будто бы рассуждали: "Если там взорвемся, то все погибнем, а если здесь, в родной бухте, сами попробуем взорваться - авось половина останется в живых!" Это что, - логика или идиотство?
- Пришлось и нам это слышать, - сказала Надя, вспомнив и офицеров в ресторане и других.
- Это логика? - повторил Калугин, обращаясь к ней. - Это дичь, а не логика! Кто автор нашей военной дисциплины? Не знаете, конечно... Фридрих Второй, король прусский. Это он внушал своим солдатам: "Бойся палки своего капрала больше, чем пули врага!" И внушил! И эту Фридрихову дисциплину усвоили во всех армиях, так как очень выгодна она для королей!.. Но раз матросы, - представим это, - решили самовзорваться вместе с кораблем, то о какой же военной дисциплине может идти речь?.. Только палкой капрала держалась дисциплина, и вот, значит, к черту палку капрала! Что же тогда должно все-таки остаться? Да вот именно одна только маленькая надеждишка, что кто-нибудь другой погибнет, только не я! Я-то уж во всяком случае спасусь! Меня-то уж непременно минует чаша сия... И вот раздается взрыв... за ним тут же второй!.. Что же делать надо матросам, чтобы спастись? Спасайся, кто может - без команды начальства? Сигай себе за борт и плыви?.. Куда плыть? К берегу, конечно, а до берега больше версты, а вода осенняя, холодная, а на воде волны, норд-вест дует!.. Учат плавать матросов, однако все ли они способны к этому? Далеко не каждому эта мудрость дается: большинству из них, значит, все равно каюк! Если не сгоришь, - потонешь!
- Успокойтесь, Михаил Петрович, вам вредно так волноваться! - сказала Надя, подошла к нему и взяла за руку, как бы щупая пульс.
- Да, в самом деле, вы что-то уж очень близко к сердцу все приняли, а к чему? - зарокотал Сыромолотов. - Ни к чему, поверьте! Зайдут в тупик и сами станут: не будут же стену прошибать лбом?.. А вот на жену и сынка вам надо бы поглядеть, а? Это рассеет ваши грустные мысли.
- А? Да... Я с удовольствием... Я и сам ведь хотел ехать, - забормотал Калугин и, слегка поморщившись, надвинул кое-как на голову фуражку.
- И букет цветов не забудьте роженице купить! - строгим тоном наставляла его Надя.
- Да, а как же... Я знаю... Я помню об этом: букет цветов... Это непременно: букет цветов, - повторял, как будто боясь забыть, Михаил Петрович, надевая свою новокупленную шинель.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Букеты георгин осенних, особенно пышных, продавали женщины с Корабельной слободки на перекрестке улиц, и один из них, самый красивый, выбрал Алексей Фомич для Нюры. Тут были и лиловые, и оранжевые, и вишнево-красные, и даже пестрые, - красные с белым, какие-то совсем неожиданно веселые на вид.
Букет был не просто большой - огромный, и когда Сыромолотов передавал его своему свояку, то любовался им сам так долго, что Надя опасалась уж: пожалуй, не отдаст, а понесет его сам и этим станет привлекать к себе преувеличенное внимание прохожих.
А Калугин, взяв в обе руки букет и утопив в нем половину лица, заговорщицким полушепотом сказал, обращаясь к Наде:
- А что, если это сам Колчак приказал взорвать "Марию"?
- Ну что вы! - даже отшатнулась от него Надя.
- Некая доля вероятия мне представляется, - уже громче продолжал Калугин, чтобы слышать мог и Алексей Фомич. - Вспомните, как адмирал Чухнин расстреливал всем флотом мятежный крейсер "Очаков"... Там это вышло громко, наяву у всех, а здесь втихомолку, - только и разницы. А цель у обоих адмиралов была одна: искоренить так, чтобы мятежного духу не оставалось! Может быть, только один Кузнецов и был посвящен в этот замысел, почему он и заступается все-таки за матросов?
- Строите здание на песке! - отозвалась Надя, Алексей же Фомич только кашлянул громко, как бы предостерегающе.
- Не совсем на песке, - не замолкал Калугин. - Обратите внимание на то, что взрыв произошел вскоре после "побудки", когда все матросы должны были быть уже на ногах, однако еще не одеты, что и требовалось для того, чтобы удобнее плыть... Это, значит, было предусмотрено: чтобы не слишком много людей, - главным образом, конечно, офицеров, - погибло, а то все-таки, что ни говори в свое оправдание, там, наверху, не очень удобно. Не предусмотрено было только многое другое...
- На что воображения не хватило, - вставил от себя Алексей Фомич.
- И воображения, - согласился Калугин, - и знаний. Как взрывать, что взрывать, какие могут быть последствия, - все это надо было взвесить загодя... Может быть, в адмиральские соображения и не входило совершенно губить корабль, а только произвести эффект и... искоренить, как я уже сказал... А Гистецкому, разумеется, даны были указания обвинить в этом подлом деле матросов и действовать по своему усмотрению, чтобы непременно найти среди них виновных... В девятьсот пятом году придумали какого-то полкового священника, - кажется, Брестского полка, из севастопольского гарнизона, - он начал исповедовать матросов, и тех, кто сказал ему "на духу", что он замешан в восстании "Потемкина" и "Очакова", потом арестовали. А Гистецкий сразу махнул выше: давай архиерея сюда!.. Тех же щей, только погуще влей!.. Приемы, значит, одни и те же, - старые, надежные, но-о... на этот раз осечка: народ стал уже не тот! Поумнел, очень поумнел за одиннадцать всего только лет, имейте это в виду!
Говоря это, Калугин довел Сыромолотовых до остановки трамвая, и спустя минут десять они были уже вблизи городской больницы. Надя звонила в больницу, когда вернулась с Братского кладбища, что муж оперированной Калугиной приедет навестить жену, и, по-видимому, это было передано Готовцеву, потому что они нашли его в приемной, где он мог и не быть в такое время.
С живейшим интересом встретил он моряка, пострадавшего при взрыве "Марии", и тут же, чуть появился этот моряк, захотел осмотреть его ожоги. Разбинтовал его голову, покачал головой и утешил:
- Хорошо отделались! Могли бы и глаз лишиться!
Конечно, забинтовав его снова, он тут же спросил:
- Отчего это, скажите, пожалуйста? Какая причина такой катастрофы?
- Ничего никому не известно, - ответил Калугин. - Ведется следствие, может быть, что-нибудь и будет обнаружено... А как, кстати, в "Крымском вестнике" пишут, я еще не успел прочитать?
- Ничего бы и не прочитали, потому что пока ничего об этом в нем нет, сказал Готовцев.
Кроме Готовцева, в приемной была фельдшерица, чернобровая, долгоносая, с очень прищуренными глазами. Оба они были в белых халатах, и, когда Готовцев сказал: "Ну что ж, давайте пройдем к вашей роженице!" - оба посмотрели на Алексея Фомича и переглянулись.
- Что? - заметив это, намеренно вздохнул Алексеи Фомич. - Я вижу, что в смысле халатности я привожу вас в затруднение, а?
