Корнелий Тацит - История
52. Под самые декабрьские календы в зимние лагеря нижнегерманских легионов прибыл Авл Вителлий. Он стал внимательно разбираться в положении, которое здесь создалось: вернул многим их прежние должности, сделал наказания менее унизительными, смягчил взыскания. Движимый в большинстве случаев желанием добиться популярности, но иногда и из чувства справедливости, он беспристрастно распределил воинские должности, отменив назначения, которые Фонтей Капитон произвел за деньги или по грязным соображениям. Ничто здесь в сущности не выходило за пределы мер, которые обязан принимать консульский легат, но многие усматривали в них нечто большее. Перед людьми строгими и суровыми Вителлий заискивал, а среди своих сторонников слыл человеком славным и добродушным, потому что безрассудно и не считая раздавал и свои, и чужие деньги; войска так стосковались по настоящей власти144, что принимали за достоинства и самые его пороки. В обеих армиях было много людей скромных и спокойных, но немало дурных и необузданных. Однако особой алчностью и редкой дерзостью отличались легаты легионов Алиен Цецина и Фабий Валент145. Валент ненавидел Гальбу, так как считал, будто именно он, Валент, разоблачил в свое время тактику сознательных проволочек, проводившуюся Вергинием146, будто он же подавил в зародыше заговор Капитона, а император недостаточно вознаградил его. Поэтому он принялся подстрекать Вителлия к мятежу, всячески расхваливая ему боевой дух солдат. По его словам выходило, что нет места, где не гремела бы слава Вителлия, что Гордеоний Флакк не сможет ему помешать, что Британия поддержит его, а вслед за ней поднимутся и вспомогательные войска в Германии, что провинции ненадежны, власть старика колеблется и скоро рухнет. Пусть же Вителлий раскроет объятия и дары судьбы сами свалятся ему в руки: вполне естественно, что Вергиний, родом из всадников, сын никому неведомого отца, колебался принять власть, которая была ему не по плечу, и предпочитал ради собственной безопасности от нее уклониться. Таков ли Вителлий? Троекратное консульство отца, должности, которые он занимал совместно с принцепсом, все это издавна уже облекло его императорским достоинством и заставляет ныне отказаться от спокойной жизни частного человека.
Вителлий был слаб духом, подобные разговоры сильно действовали на него, и под их влиянием он стал стремиться к таким целям, достичь которых ранее и не надеялся.
53. В Верхней Германии любовью солдат пользовался Цецина. Молодой, красивый, статный, непомерно честолюбивый, он сумел завоевать их расположение ловкими речами и простотой обращения. Раньше он был квестором в Бетике147и сразу же перешел на сторону Гальбы, который назначил его командиром легиона. Вскоре обнаружилось, что он растратил казенные деньги, и император приказал отдать его под суд по обвинению в казнокрадстве. Цецина, сочтя себя обиженным, решил вызвать смуту в государстве, с тем чтобы общественные бедствия отвлекли внимание от его личных обид. Настроения легионов давали для этого все возможности: верхнегерманская армия в полном составе участвовала в войне против Виндекса; если бы не смерть Нерона, она так и не перешла бы на сторону Гальбы; к тому же и в этом ее опередили войска Нижней Германии, успевшие первыми принести присягу новому императору. Тревиры, лингоны и люди из других племен148, которых Гальба лишил части земель и угнетал своими суровыми распоряжениями, постоянно встречались с легионерами, стоявшими в зимних лагерях. Здесь возникали мятежные разговоры, дисциплина падала, как всегда бывает, когда солдаты живут среди местного населения, и любовь их к Вергинию могла быть использована кем угодно другим.
54. Племя лингонов прислало римскому войску изображение двух соединенных правых рук - подарок, издавна служивший символом гостеприимства и дружбы. Принесшие его послы, в траурных одеждах и с удрученным видом, появлялись на лагерной площади и в палатках, жаловались на перенесенные обиды, на то, что милости достались не им, а соседним племенам. Видя, что солдаты охотно к ним прислушиваются, послы стали заводить разговоры и о положении в самой римской армии - об опасностях, ее окружающих, об обидах, которые ей приходится терпеть, сея в войсках возбуждение и ярость. Восстание готово было разразиться, когда Гордеоний Флакк приказал послам вернуться домой и, чтобы привлекать к ним возможно меньше внимания, велел им покинуть лагерь ночью. Это породило множество домыслов, один ужаснее другого; большинство утверждало, что послы убиты и что так же, под покровом темноты и тайком от остальных, будут убиты и лучшие из солдат, жаловавшиеся на теперешнее состояние армии, если только они сами о себе не позаботятся. Легионы сплотились в тайном союзе) к которому вскоре примкнули и вспомогательные отряды. На первых порах эти отряды казались солдатам подозрительными: в пешем и конном строю они окружали легионы и, казалось, вот-вот готовы были обрушиться на них149. Вскоре, однако, обнаружилось, что и они стремятся к той же цели, но с еще большей яростью и энергией: дурным людям всегда легче объединиться для войны, чем в интересах мира и спокойствия.
55. Так или иначе, нижнегерманским легионам, как каждый год, было приказано принести в январские календы присягу Гальбе150. Церемония проходила вяло; среди центурионов лишь немногие произносили слова присяги, остальные молчали, выжидая, что станет делать кто-нибудь посмелее, - таково уж свойство нашей натуры: человек всегда спешит примкнуть к другим, но медлит выступить первым. Впрочем, настроения легионов были весьма различны. В первом и пятом дело дошло до того, что в изображения Гальбы стали кидать камнями. В пятнадцатом и шестнадцатом солдаты не позволяли себе ничего, кроме ропота и угроз; они посматривали на другие легионы, ожидая, что восстание начнется там. В Верхней Германии четвертый и двадцать второй легионы, занимавшие один и тот же лагерь, в самый день январских календ разбили изображения Гальбы151. Четвертый легион выступил более решительно, а двадцать второй поначалу медлил, но вскоре они договорились. Чтобы создать впечатление, будто они сохраняют верность государству, солдаты прибавили к присяге всеми уже забытые слова о сенате и римском народе152. Из легатов и трибунов никто не выступил в защиту Гальбы; некоторые, как обычно бывает во время беспорядков, даже сами подстрекали к восстанию. До сих пор, однако, никто не решался собрать солдат на сходку и обратиться к ним с трибуны: не было еще человека, от которого можно было бы ожидать за это награды.
56. Консульский легат Гордеоний Флакк не решался ни обуздать самых отчаянных, ни предостеречь колеблющихся, ни поддержать лучших. Вялый, бледный, он взирал на весь этот позор, не принимая в нем участия лишь потому, что был слишком труслив даже и для этого. Центурионы двадцать второго легиона Ноний Рецепт, Донатий Валент, Ромилий Марцелл и Кальпурний Репентин пытались защитить изображение Гальбы, но солдаты силой оттащили их и связали. Кроме них, никто и не вспомнил о принесенной прежде присяге; как обычно во время восстания, все переметнулись на сторону большинства. В ночь после январских календ в Агриппинову колонию153к Вителлию, который в это время ужинал, явился знаменосец четвертого легиона и сообщил ему, что четвертый и двадцать второй легионы сбросили изображения Гальбы и поклялись в верности сенату и римскому народу. Все понимали, что клятва эта не имеет серьезного значения, и надо было лишь не упустить благоприятный момент выдвинуть нового принцепса. Вителлий разослал в легионы и к легатам гонцов, которые объявили, что войска Верхней Германии покинули Гальбу, что надо либо двигаться против них, либо в интересах мира и согласия провозгласить своего императора и что поддержать уже имеющегося кандидата будет менее рискованно, чем искать нового.
57. На следующий день Фабий Валент, самый решительный и смелый из легатов, вступил в Агриппинову колонию во главе конных подразделений и вспомогательных войск первого легиона, чьи зимние лагеря находились ближе всего к городу, и приветствовал Вителлия как императора. За ним, соревнуясь друг с другом, бросились и остальные легионы этой провинции. Верхнегерманская армия, позабыв и про сенат, и про римский народ, примкнула к Вителлию на третий день после январских нон154, доказав тем самым, что и за два дня до этого она уже была неверна государству. Жители колонии, лингоны, тревиры ни в чем не отставали от армии и наперебой предлагали людей, коней, оружие и деньги, смотря по тому, чего у каждого было больше сил, богатств или воодушевления. Не только знатные люди в колонии и офицеры в лагерях, которые и так были богаты, а в случае победы рассчитывали разбогатеть еще больше, но даже простые солдаты целыми манипулами и поодиночке вносили свои сбережения, а если денег не было, отдавали нагрудные бляхи, изукрашенные портупеи, серебряные застежки, - то ли в порыве восторга, то ли по расчету.
