Габриэль Городецкий - Роковой самообман
Сталин не считал Турцию способной противостоять нажиму, даже если она этого захочет. С постановкой «восточного вопроса» на повестку дня берлинской встречи отношения с Турцией отошли на второй план. Провокационные турецкие предложения были отклонены на том основании, что влияние войны на Болгарию — «дело самого болгарского правительства»{349}. Между прочим, обращение к русским не помешало туркам убеждать немцев в необходимости «коренных изменений» в отношениях между двумя странами. Но, как и следовало ожидать, Турция не собиралась связывать себя какими-то обязательствами в отношении «нового европейского порядка», пока не узнает истинные намерения Оси{350}.
В течение всего октября органы безопасности информировали Сталина о германских и итальянских планах оккупации Салоник, создающей прямую угрозу турецким Проливам. Саракоглу также зачитывал Виноградову, советскому послу в Анкаре, телеграммы, получаемые им отовсюду с Балкан, о совместных германо-итальянских планах нападения на Турцию. Начало войны между Италией и Грецией накануне берлинской конференции лишь укрепило советские опасения, как бы Турцию не втянули в войну даже против ее воли. Поэтому неудивительно, что накануне визита Молотова в Берлин турки изо всех сил убеждали русских, что их «отношения с Советским Союзом были всегда дружественными». Они ручались, что не допустят никаких действий, могущих повредить советским интересам, «особенно в том, что касается некоторых деликатных пунктов», явный намек на потворство Турции планам бомбардировки Баку шестью месяцами ранее{351}.
Любопытно, что на формулирование Сталиным отношения к Турции перед визитом Молотова в Берлин сильно повлияло донесение заслуживающего всяческого доверия агента НКВД в Стамбуле. Берия как раз информировал Сталина об отчете, сделанном «Омери» во время недавнего тайного посещения Москвы. Отчет фокусировал внимание на опасности, которую Турция представляла для Советского Союза на Кавказе. Сведения, поступившие из среды турецких военных, подтверждали намерения Союзников совершить воздушный налет на Баку и Батуми в случае конфронтации с Советским Союзом. Возможно, гораздо большую неприязнь Сталина вызвало открытие, что турецкое правительство, как говорили, стакнулось с троцкистами. Цитируя «Омери», Берия передал Сталину мнение турецкого правительства, будто «Троцкий и они [его сподвижники] единственные сделали для Турции все, что они получили от Советов (имеется в виду дружеский договор 1921 года. — Г.Г.), как в смысле вооружения, так и политической поддержки». Сталин был против уступок, сделанных Троцким туркам в 1920-е гг., и поэтому турецкое правительство «всегда поддерживало Троцкого и других оппозиционеров и в будущем будет их поддерживать, так как ничего хорошего они от Сталина и его приверженцев не ожидают, кроме зла». Окончательный вывод гласил: «В случае предполагаемого возникновения военных действий между Германией и СССР турки намерены выступить против Советского Союза с целью отторжения Кавказа и образования на его территории "Кавказской конфедерации"»{352}.
Немцы надеялись опередить русских, включив и Венгрию, и Болгарию в Тройственный союз до прибытия Молотова в Берлин. Это удалось только с Венгрией, имевшей для русских второстепенное значение{353}.
Еще до подписания Венского решения Стаменов, болгарский посол в Москве, держал свое правительство в курсе советских опасений по поводу вмешательства немцев в вопрос о Добрудже{354}. Царь Борис, взявший под контроль иностранные дела, решил воспользоваться обстоятельствами, чтобы заявить претензии на Добруджу. Искушение было непреодолимым, но, натравливая одну великую державу на другую, он нарушил нейтральный статус Болгарии и помог немцам взять за горло и свою страну, и Румынию. В начале августа царь уже подталкивал немцев к действиям, передавая им «мнение народа», будто «Болгария могла бы получить всю Добруджу от России»{355}. После колонизации Добруджи Драганов в Берлине представил новый пакет претензий на выход к Эгейскому морю. И снова это заявление сопровождалось манипулированием предполагаемой напряженностью в германо-советских отношениях. Оккупация Фракии изображалась не только как антианглийский шаг, но и как средство для Германии преодолеть зависимость от Проливов, «где у Советского Союза свои интересы»{356}.
Ключ к советской безопасности теперь находился в Болгарии, и за изменением там баланса сил следили с трепетом. Постоянный дрейф в сторону Германии поддерживался слухами, исходившими из правительственных кругов, о намерениях русских занять Бургас и Варну, ключевые порты на Черном море{357}. Немцы, твердо решив предупредить советский ход, не позволили Антонеску отложить выполнение Венского решения. Он должен был проинструктировать румынскую делегацию в Софии немедленно удовлетворить болгарские требования относительно Добруджи{358}.
Царь Борис сделал изящный реверанс, вслед за обращением к Германии дав инструкции Стаменову поблагодарить Молотова за советскую позицию по Добрудже. Молотов не дал себя одурачить, напомнив о речи Филова днем раньше, в которой тот благодарил Германию и Италию. Последовали вялые оправдания Стаменова, что это было признанием германской инициативы, в его обращении, опубликованном в «Известиях» на следующее утро. Молотов не упустил случая поднять ставки и предложил болгарам Северную Добруджу. Он, конечно, прекрасно сознавал, что болгарская экспансия обеспечит коридор между Советским Союзом и Болгарией и, в конечном итоге, турецкими Проливами. Поэтому Стаменов отверг эту идею под тем предлогом, что румынские поиски выхода к Черному морю так же оправданы, как болгарские поиски выхода к Эгейскому, еще больше обнаружив сильный уклон Болгарии в сторону Германии. Болгария несомненно стремилась укрыться под зонтиком Венского решения и гарантий Румынии. В результате серьезно уменьшалась возможность для Советского Союза перебросить войска через Болгарию, если возникнет угроза его позициям в Проливах{359}.
Судьба Болгарии теперь висела на волоске; надежда добиться удовлетворения территориальных претензий, сохраняя нейтралитет, таяла. Немцы, как мы видели, намеревались опередить русских и поставить Молотова перед fait accompli. На царя Бориса давили, чтобы тот присоединился к Тройственному союзу до приезда Молотова в Берлин. Судя по составленным им аннотациям шифротелеграмм, царь Борис склонен был согласиться с точкой зрения своего посла в Москве, что русские в смятении, чувствуя опасность со стороны Германии и в то же время сознавая свою военную слабость. Тем не менее, хотя турецкий посол придерживался мнения, будто русские не станут сражаться с немцами, даже если те подойдут к Стамбулу, советский военный атташе в Софии настойчиво предупреждал, что Советский Союз вполне способен на это{360}. Перед лицом, как он считал, смертельной угрозы со стороны Турции, Англии и Советского Союза царь старался придерживаться своего «квази-нейтралитета». Его коварное письмо Гитлеру 20 октября превозносило выгодность «осторожной политики» Болгарии для Германии: она срывает попытки англичан создать антигерманский блок в самом сердце Балкан, тогда как окончательный переход на сторону Германии мог бы подтолкнуть Турцию прямо в руки Советского Союза. Однако, отправляя письмо, он наказывал Драганову помнить «об истинных соображениях, побудивших Германию предложить нам акт, который она считает чисто демонстративным и сомнительного характера, но который для нас мог бы стать фатальным». Страх перед Советским Союзом был так велик, что Драганова специально проинструктировали постараться «не создавать впечатления», будто его правительство «склонно принять предложение»{361}.
Поведение царя Бориса до, во время и после конференции дало Гитлеру понять, насколько советское влияние и интересы на Балканах пересекаются с его собственными. Это стало главным доводом в пользу окончательного решения осуществить операцию «Барбаросса»{362}. Начался диалог альтернатив «мир или война», хотя, возможно, и незаметный со стороны. Присоединение Болгарии к Оси, сообщили Драганову, жизненно важно для попыток Германии изолировать Англию. Гитлер не считал, что Советский Союз окажется втянут в войну на Балканах или что у него есть достаточно веские причины сблизиться с Англией, «потому что Германия может дать ему больше, чем Англия». Он намекал на Индию. Гитлер ожидал, что расширение Тройственного союза лишь скорее заставит Сталина сдаться. Но если случится худшее, у Германии много «незадействованных войск», способных добиться военного успеха на юго-восточном фланге Европы в любой момент{363}.
