Сергей Сергеев-Ценский - Пушки выдвигают (Преображение России - 5)
IV
В русском военном министерстве знали, что готовой к войне русская армия могла быть только разве через три года и то при непременном условии, если германская армия застынет на том уровне, на каком стоит, а три года для подготовки всех своих сил - срок почтенный.
Однако разве имели в России полное представление о том, как готовилась к войне Германия?
Там это было возведено в культ, там упивались военной муштрой, там на императора, который считался конституционным монархом, о котором прусские бюргеры пели: "Unser Konig absolut, wenn er unsern Willen tut" ("Наш король самодержавен, если он творит нашу волю!") - смотрели, как на верховного вождя.
Даже основатель Германской империи Бисмарк не отваживался мыслить как-нибудь иначе.
С такими взглядами на роль императоров вообще и германских, в частности, Бисмарк очень долгие годы стоял у кормила власти в стране, с которой предстояло вести жесточайшую борьбу расхлябанной распутинской России; правитель же этой огромной страны, России, озабочен был только тем, чтобы сберечь династию, совершенно чуждую русскому народу и по крови и по духу.
Но кто знает, может быть, именно это сознание своей чужести России и заставило царя и царицу широко открыть двери Зимнего дворца перед несомненным чистопородным русским хлыстом, уроженцем села Покровского, Тобольской губернии, и назвать его своим "Другом" (с большой буквы!).
В Берлине зорко поглядывали в сторону Петербурга и Парижа, приглядываясь, впрочем, и очень пристально, также и к Лондону и даже к Токио.
Еще года за четыре до сараевского события Вильгельм вызвал на откровенный разговор Николая, когда тот был его гостем, когда они вместе охотились на оленей в одном из заповедников Восточной Пруссии.
- Я изумлен, дорогой Ника, - говорил Вильгельм, - твоей политикой в отношении японцев. Так недавно, кажется, они причинили тебе очень много неприятностей, и вот теперь у России с Японией едва ли не дружба!.. Но ведь Япония - это Азия, а не Европа! С кем же ты хочешь быть: с Азией против Европы или с Европой против Азии? Ответь мне на мой прямой вопрос: с белой ты расой против желтой или с желтой против белой?
- Раз вопрос тобою, Вилли, поставлен так прямо, - сказал Ника, улыбаясь, - то и ответ на него может быть только прямой. Разумеется, я - с Европой и против Азии. Двух мнений об этом быть не может.
- Я другого ответа и не ждал, конечно, - продолжал Вильгельм. - Но объясни же мне, пожалуйста, почему ты сосредоточил свои войска не на Дальнем Востоке, а против моей с Россией границы?
Николай предпочел вместо ответа промолчать и только неопределенно пожать плечом, дескать: "Ты отлично и сам знаешь, почему так делается, и я даже не в состоянии понять, как у тебя хватает неделикатности поднимать подобные вопросы вслух и с глазу на глаз!.. Разве не довольно для тебя того, что делают в твою пользу бесчисленные твои агенты всюду в России: и во дворце, и в министерствах, и на военных заводах?"
И теперь от него не утаили осведомленные люди, что его кузен и друг уже любуется новой картой Германии, к которой должны были, по всем его расчетам, перейти и русская Польша, и Прибалтика, и Украина.
Но как долго ни обдумывалась общеевропейская война в кабинетах министров обеих коалиций держав - России, Франции и Англии, - с одной стороны, и Германии, Австро-Венгрии и Италии, - с другой, - все-таки решиться начать эту войну было не так просто, хотя удобнейший предлог для этого - сараевское убийство - и был уже налицо.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ
I
Постоянство привычек - немаловажная вещь; это одна из основ жизни.
Издавна повелось в доме Невредимова, что он прикреплялся к бакалейной лавке купца второй гильдии Табунова, тоже постоянного в своих привычках и часто говорившего: "Нам ведь не дом домить, лишь бы душу кормить!" или: "Нам рупь на рупь нагонять не надо, нам абы б копеечку на копеечку зашибить!.."
"Зашиб" за долгую деятельность здесь Табунов порядочно и дом построил вместительный; кроме бакалейной лавки, у него на базаре был еще и мучной лабаз. Неожиданно для всех появился даже и пчельник, хотя и небольшой, при доме: это было вызвано тем, что через улицу устроили склад сахарного песку и рафинада. Табунов подмигивал своим домашним и говорил:
- Пчелку учить не надо, где ей взятку брать: она умная, сама найдет.
Действительно, нашла и каким-то образом проникла внутрь склада.
Когда испортился в лавке целый бочонок сельдей и старший приказчик Табунова - Полезнов нанял уже дрогаля, чтобы отвезти бочонок на свалку, как возмутился этим рачительный хозяин, как раскричался!
- Добро чтобы зря черт те куда везть да еще платить дрогалю за это? накинулся он на Полезнова. - Эх-х, умен, а уж, почитай, тридцать лет в приказчиках ходишь! Гони дрогаля в шею!
Дрогаля прогнал, а испорченную селедку сам за один день рассовал покупателям по две, по три штуки, - совершенно бесплатно, - знай доброту нашу!.. А когда опустел бочонок, торжествующе поучал своего давнего помощника:
- Видал, как оно вышло? Кто захочет съесть - скушает на здоровье, а кому гребостно - дух нехороший, - в свою помойную яму выкинет; однако же из лавки вон, и никакого дрогаля не потребовалось, - понял? Вроде как в премию давал, какие постоянные покупатели: и им от меня польза, и мне от них меньше убытку.
Косоват на один глаз был Табунов, но других изъянов никаких за собою не замечал и часто хвастал:
- Я мужик сер, да ум-то у меня не волк съел!
А сер он был действительно как изнутри, так и снаружи: борода серая, картуз серый, зимою ходил в серой поддевке, не на меху, на вате: зимы здесь были мягкие.
В лавке любил коротать время за шашками. Неизменно из года в год выписывал газету "Свет", стоившую четыре рубля в год, причем шутливо называл ее "Тьмою"; читал ее усердно, поэтому знал все, что творилось в обширном мире, не говоря о России. Как всякий, кому удалась жизнь, в суждениях своих был категоричен и не любил, когда с ним кто-либо спорил.
Но такие примерные люди действуют на подобных им заразительно, поэтому Полезнов - человек уже лет пятидесяти, но очень крепко сбитый, в русой бороде и голове пока еще без седин - был тоже себе на уме, и Табунов знал о нем, что он, поздно женившийся на такой, которая почти вдвое была его моложе, свирепо копит деньгу, чтобы от него отколоться и завести свое дело, причем не бакалейное, а мучное: меньше хлопот.
Насчет того, что он тридцать лет был приказчиком, Табунов несколько перехватил: приказчиком Полезнов сделался после того, как отбыл солдатскую службу в пехотном полку, а женился в сорок пять лет, когда уж не могли больше взять его даже в ополчение.
Когда он говорил своему хозяину: "Я, Максим Андреич, несмотря что не особо грамотный, а все-таки правильную линию жизни имею", - Табунов соглашался: "Против этого ничего тебе не говорю: ты - аккуратист".
Так они действовали долгие годы рядом, в общем больше довольные друг другом, чем недовольные, а главное, очень хорошо понимавшие один другого и одинаково толково умевшие разбираться во всем, что касалось сахара, чая, сыра, мыла, свечей, керосина, перца, лаврового листа, риса, ветчины, колбасы, копченой кефали и прочего, чем была наполнена бакалейная лавка на Пушкинской улице и что было необходимо, как воздух, всем в окружности.
Сознавать, что ты необходим для многих, может быть, для целой тысячи человек, - это ли не гордое сознание? И хозяин и старший приказчик знали себе цену.
Это придавало им самим вес и тогда, когда рассуждали они о разных разностях, случавшихся в мире. Оба степенные, - Табунов лет на двенадцать был старше Полезнова, - они рассуждали довольно спокойно на темы высшей политики, заражаясь этим спокойствием от старого отставного генерала Комарова, редактора-издателя газеты "Свет".
Спокойствие не покинуло их и тогда, когда узнали они об убийстве эрцгерцога в Сараеве. У Табунова появилось даже вольномыслие: вместо "эрцгерцог" он начал говорить "эрц-герц-перц" раздельно и выразительно и сербов, Принципа и Габриновича, не осуждал.
Догадки о том, что вдруг из-за этого может разыграться война, доходили и до него, конечно, но он энергично отмахивался от них руками:
- Из-за какого-то эрц-перца война, - что вы-с! Теперь не прежнее время.
Полезнов, как бывший унтер, считавший себя особенно сведущим в вопросах войны и мира, даже позволял себе усмехаться свысока, когда слышал что-нибудь о возможных военных действиях, и говорил, крутя головой:
- Сами не знают, что болтают! Разве из-за одного человека, - ну, пускай из-за двух, если жену его тоже считать, - войну начинать можно?.. Войну начинать - это же очень много соображения надо иметь... Как-нибудь войну весть, шаля-валя, - мы уж по японцу знаем, - теперь неприятель не дозволит, а чтобы как следует - это ума много надо иметь, и денег опять же много, и людей много, и лошадей на войне много должно погибнуть. И войско корми зря, может, год, может, два, а то и побольше... Своим чередом людей, лошадей дома от дела оторвешь, значит, дело должно погибать, - что поля, что торговля, все!.. Тут тебе мобилизация, тут реквизация, ну да-а! Вся чисто жизнь наша должна тогда колесом под гору скакать!
