Владимир Соловьев - Современники и потомки о восстании С.Т. Разина
Заметным рубежом в изучении разинской темы стали многочисленные работы, где события 1667–1671 гг. рассматривались в связи с историей того или иного региона, города или населенного пункта, книги и статьи, посвященные выяснению хода восстания в отдельных краях и территориях[202]. Из этого обширного круга литературы правомерно особо выделить написанные с большой научной основательностью и на базе разнообразных и умело препарированных источников труды Д. И. Багалея, Г. Перетятковича, С. И. Порфирьева, А. И. Соловьева.
Несколько особняком в историографии крестьянской войны под предводительством Разина стоит научное творчество талантливого историка неонароднического направления Н. Н. Фирсова, плодотворно продолжившего работу по той же проблематике и в советское время[203]. Его сочинения дооктябрьской поры вобрали в себя тревожные думы той эпохи, ее отчаяние и надежды, ее иллюзии и трагические судьбы, ее правду и бесконечные вопросы. Этот скромный профессор Казанского университета подходил к науке со своей нетрадиционной меркой. По его разумению, исследовательская мысль продолжает десятилетиями биться над одними и теми же феноменами истории, поскольку они, как и сама жизнь, не исчерпываются однозначными решениями. Каждое поколение, считает он, будет по-своему толковать загадки прошлого. Именно под этим углом зрения Н. Н. Фирсов освещает «разиновщину» как социологическое и психологическое явление народной жизни. Он, по-видимому, вовсе не собирался выступать в качестве политического прорицателя, но содержание опубликованной им в 1906 г. работы о событиях двухвековой давности неожиданно приобрело слишком современное звучание и во многом воспринималось в контексте с разгорающейся первой российской революцией[204].
До 1917 г. Н. Н. Фирсов не разделял Марксовой теории классовой борьбы, но это вовсе не повод игнорировать и принижать его несомненные научные заслуги или сводить их лишь к тому, что он прославлял силы крестьянской стихии и пытался найти в программе (?!) восстания Разина борьбу за «казацкий коммунизм»[205]. Пришло время воздать должное Н. Н. Фирсову как одному из первопроходцев в области социальной психологии. Вскоре после издания его книги тогдашняя критика обратила внимание на интерес историка к психологии масс, их социальному поведению, проблемам соотношения индивидуального и общественного сознания и положительно отозвалась о построенных им психологических характеристиках[206]. Бунтарство, по Фирсову, являлось взрывом покоя, нарушением привычного уклада жизни. Но в то же время бунтарство, в его понимании, — это нечто исконно русское, слепое, наивно забубенное, обнажающее свою диковатую «азиатскую» праматерь. Отнюдь не сторонясь общественных борений, бушующих в России 1900-х гг., Н. Н. Фирсов обращается к кровоточащим проблемам расколотости сознания, душевной смятенности русского крестьянина прошлых столетий, постоянно держит в поле зрения связь времен[207]. По его мнению, темный мужик, от божьего смирения подавшийся к разинскому бунту, не более грешен, чем его барин, допустивший, что «в коллективной душе народа» создалось «то смутное, безысходно гнетущее состояние, охваченные коим люди вообще не могут ручаться за свои поступки».
Обратившись к изучению разинского восстания, Фирсов четко выяснил его географические рамки, охарактеризовал не только социальные низы тогдашнего русского общества, но и широкие слои национальных меньшинств. Разумеется, определенный задел в этом плане уже был, но не подкрепленный столь богатым и убедительным конкретным материалом, который обобщил и сконцентрировал Н. Н. Фирсов.
Автора буквально завораживает былинный размах личности С. Т. Разина. Он называет его одним «из тех самородков, которые иногда выбрасываются из таинственных недр народной жизни на ее поверхность». Однако, характеризуя роль С. Т. Разина в событиях 1667–1671 гг., Н. Н. Фирсов явно утрачивает чувство меры. Так, он приписывает повстанческому вождю такие запредельные свойства, как магнетизм и проч., что якобы позволяло ему оказывать могущественное и неотвратимое влияние на толпу. В нее вселялся «разинский дух», который войдя в «коллективную психологию народа», продолжает проявляться и много лет спустя и представляет собой неотъемлемую составную часть «разиновщины». Под последним понятием автор, по его словам, имеет в виду не только «известный исторический факт, но и определенный комплекс чувств и стремлений, вызываемый живущими в народе воспоминаниями о знаменитом вожде „голи кабацкой“».
Но был и иной лик бунтарства, лишенного слепой, а потому и наивной народной стихийности, — бунтарства, пронизанного жесткой волей, неумолимой рациональной направленностью переустройства жизни на казацких уравнительных началах. Это уже страшило и пуще всего возмущало Фирсова, так как абсолютно не отвечало его политическим идеалам мелкого буржуа и было, с его точки зрения, грубым нарушением неведомого человеку, неподвластного ему тока бытия[208]. Фирсов с тревогой пишет о том, что «разиновщина» была направлена не только против бояр и дворян, но и против всех имущих людей, против частной собственности. Исходившую от повстанцев угрозу частной собственности он объявляет «социалистическим началом». Вообще же сочинения Н. Н. Фирсова во многом эклектичны. Скажем, либерально-народническая трактовка уживается у него с оценками в официально-охранительном духе.
Трудно, конечно, объять всю огромную дореволюционную литературу, посвященную разинскому восстанию. Одна только библиография ее занимает несколько десятков страниц и включает не менее четырехсот названий. Причем, как бы методологически несовместимы ни были досоветская и советская историография, все же перечеркивать и умалять значение более чем трехвекового изучения разинской темы неправомерно. Тем не менее в работе И. В. Степанова мы сталкиваемся именно с такой несправедливой оценкой. «Трактовка восстания дворянско-буржуазной историографией, — пишет он, — общая концепция понимания его, далекая от исторической природы и искажающая ее, не содержали ничего положительного, подлинно научного, достойного последования советскими историками»[209].
Дворянские и буржуазные историки, по мнению И. В. Степанова, не видели в восстании Разина «выражения классовой революционной борьбы крестьянства…»[210]. Так-то оно так. Но насколько уместно предъявлять авторам, жившим и творившим по преимуществу в середине XIX — начале XX в., те методологические требования, которым они в силу исторических условий никак не могли отвечать? Ведь это, примерно, так же нелепо, как корить человека каменного века в том, что он не пользуется железными орудиями. К тому же в дооктябрьскую эпоху весьма точные и рациональные оценки по поводу народных движений были высказаны не только представителями социалистической мысли. Мало того, в трактовке последних нередко возобладали затуманенные романтическими иллюзиями и народническим умилением воззрения (кстати, как должное воспринятые советской историографией).
И еще. Марксизм провозгласил, что человек есть мера всех вещей. Однако в нашей истории исторической науки так сложилось, что, пристально вглядываясь в развитие теории, тех или иных концепций, мы подчас теряем из виду «ментальные» аспекты драмы людей и идей и тем, конечно, очень обедняем историографическое исследование. Ведь склад мышления, стиль жизни, установки, характерные качества ученых людей отнюдь не нейтральны по отношению к их творчеству. И знание всего этого, вне всякого сомнения, существенно обогатит историографический поиск, позволит лучше понять мир идей того или иного автора, поможет обнаружить в его научном наследии новые неожиданные грани.
Думается, советская историческая наука со временем восполнит пробелы в этой области.
Советская историография крестьянской войны под предводительством С. Т. Разина
Вчера, сегодня, завтра
Крестьянские войны — одна из первых крупных тем советской историографии. Эта тема устойчиво оставалась центральной и по мере становления и развития исторической науки в СССР, что вполне закономерно, поскольку классовая борьба как важнейший фактор исторического прогресса — постоянно в поле зрения советских исследователей. Проблемы крестьянских войн были предметом специального обсуждения на совещаниях 1933 и 1963 гг. в Ленинграде и на рабочей встрече историков в Москве в МГУ им. М. В. Ломоносова в 1980 г. Им были посвящены широкие дискуссии в научной периодике, по этому кругу вопросов существует обширная литература.
Концепция крестьянских войн начинает складываться в первые годы Советской власти под воздействием идей Маркса, Энгельса, Ленина. Классики марксизма-ленинизма раскрыли тесную взаимосвязь проявлений классовой борьбы с существующими экономическими условиями, создали и развили теорию о роли классовой борьбы, посвятив ей специальные труды и отдельные разделы ряда работ. Особо важное значение среди них для изучения народных движений прошлого имеет книга Ф. Энгельса «Крестьянская война в Германии», в которой приведена расстановка классовых сил и дан анализ происхождения, характера и поражения крупнейшего противокрепостнического восстания XVI в. в Западной Европе[211].
